Опасные пути - Георг Хилтль

В эту минуту пажи распахнули дверь. Все ожидали увидеть де Геврэ, но каково же было всеобщее удивление и испуг, когда на пороге с вызывающей улыбкой на губах появился граф Лозен, которого все считали погребенным в стенах Бастилии. Он громким голосом возвестил:

— Его величество король.

Де Тианж со страха уронила драгоценный веер, а Фьенн от смущения выронил шляпу и поспешил приветствовать Лозена; но он опоздал, так как граф был уже окружен тесным кольцом придворных. Те, которые усерднее других бранили его, пока он был в тюрьме, теперь высказывали ему самые горячие благопожелания. Лозен, знавший цену всему этому, встречал все приветствия очень холодно и был очень доволен всеобщим изумлением, когда по залу пронеслась весть о том, что король назначил его маршалом и комендантом всех своих дворцов, чтобы вознаградить его за потерю места начальника артиллерии. Лозен, приняв равнодушный вид, отправился к тому месту, где сидели Монтеспан, старый герцог Мортемар, госпожа де Тианж и другие родные и приверженцы маркизы. Граф, увидев около Монтеспан старого герцога Шимэ, и, не удостоив маркизы ни одним взглядом, направился прямо к последнему и протянул ему руку.

— Простите, герцог, что Вам пришлось так долго ждать сегодня, — сказал он, — теперь я снова вступил в исполнение своих обязанностей и этого больше не случится.

Атенаиса, повернулась к ним спиной и вступила в оживленный разговор с отцом.

— Сегодня король долго не выходил, — сказал Шимэ. — Вероятно его величество был задержан важными делами?

— Не столько важными, как деликатными, — с ударением проговорил Лозен.

Все обступили его и с нетерпением ожидали новостей. Граф, бросив уничтожающий взгляд на Атенаису, внятно и медленно проговорил:

— Его величество замедлил появиться в зале, так как получил отрадное известие: герцогиня Лавальер благополучно разрешилась от бремени дочерью.

Атенаиса чуть не упала в обморок. Все взоры обратились на нее. Лозен пошел дальше.

— Берегись, — шепнула де Тианж Атенаисе, — ты не должна показывать вид, что это трогает тебя.

— Я уже овладела собой, — ответила Монтеспан. — А, этот нахал вызывает меня на бой? Хорошо, посмотрим, кто кого!..

Она взяла своего брата под руку и пошла через зал.

“Я восторжествую над всеми, — сказала она себе. — Людовик стыдится меня, он знает, что мне все известно, и не смеет взглянуть на меня; это — признак моей власти”.

Действительно, король поспешно потупился, заметив подходившую Монтеспан.

IX

В кухне Сэн-Круа и в больнице Отель-Дье

Мы введем читателя в маленькую мрачную комнату, находившуюся в заднем флигеле старого дома на улице Бернардинцев. Этот дом принадлежал аптекарю Глазеру, с которым мы уже не раз встречались в продолжение нашего рассказа. Квартира Глазера находилась в первом этаже и представляла собой ряд темных, неуютных комнат, заваленных книгами и заставленных всевозможными инструментами, аппаратами, различными коллекциями и чучелами животных.

Была ночь. Медная лампа тускло освещала упомянутую нами комнату; угли, тлевшие в химической печи, бросали на все предметы красноватый отблеск. Две фигуры, мужчина и женщина, опершись на печку, внимательно смотрели на вещество, находившееся в реторте. Читатели без сомнения узнали Сэн-Круа и Марию де Бренвилье; их лица также были освещены зловещим красноватым светом печки. Поручик налил в реторту один из своих ужасных ядов и тщательно перегонял его, чтобы усилить действие. Маркиза не отрывала взора от реторты. Она в течение непродолжительного времени сделалась ярым химиком, пожелав изучить эту науку, и уже знала вес и действие многих веществ. Стремление сделаться властителями человечества воодушевляло Сэн-Круа и Марию.

Дальше виднелась безобразная фигура Мореля, регулировавшего жар печки и следившего за градусником. Сэн-Круа все рассказал маркизе, а она, пожав плечами, сказала: “Возьми его, нам нужны опытные люди”, — и таким образом Морель стал их сообщником.

Сэн-Круа еще раз тщательно просмотрел все рецепты. Сегодня он решил подвергнуть химическому исследованию те капли, которые Мария дала своему отцу. Он предположил, что сделал какую-нибудь ошибку, так как, по описанию Марии, яд имел вовсе не такое действие, какое должен был иметь.

— Торопись, — сказала маркиза, — мои братья в Париже, Вы должны начать свои действия.

— Это возбудит подозрения, — возразил Годэн.

— Мы не должны колебаться. Они хотят поместить мое состояние в Шателэ, чтобы я была навек связана. Они должны умереть, пока не исполнили своего намерения.

Сэн-Круа повиновался и стал усиливать и совершенствовать капли.

— Выходи, дух смерти, и поселись в этой реторте, покажи себя достойным твоих освободителей. Пусть исполнятся предсказания кающегося! — говорил он.

Вещество долго находилось в прежнем состоянии, маркиза не отрывала взора от реторты; вдруг жидкость зашипела, поднялась до горла склянки и полилась в трубку; ужасные капли собрались в приемнике! Сэн-Круа осторожно снял его и, закрыв отверстие, поместил сосуд в мелкий песок.

Во время этой процедуры таинственные работники не обменялись ни словом. Только после продолжительного времени Сэн-Круа, вынув сосуд из песка, проговорил:

— Наша работа не пропала даром.

Глаза Марии загорелись зловещим блеском.

— Дай мне эти капли, Годэн!.. Я хочу испробовать их.

Сэн-Круа содрогнулся, но повелительный тон маркизы не допускал возражений.

— Могу ли я узнать, каким образом ты думаешь испытать их? — спросил он.

— Я хочу показать Вам, что избрала верный путь, и не дрогну, если мне придется совершить великое дело. Дай мне капли!

Сэн-Круа взял сосуд и вылил смертоносную жидкость в бутылочку; затем он крепко закупорил ее и подал Марии. Последняя тщательно спрятала бутылочку, а через несколько времени уже была на пустынной улице.

На следующий день в доме д‘Обрэ никто не видел маркизы. Она заперлась в своей комнате, где погрузилась в разработку своих ужасных планов. Маркиз Бренвилье несколько раз осведомлялся о своей супруге, но неизменно получал в ответ, что она никого не принимает. Он видел, что слуги носили в комнату его жены вино, хлеб, бульон, стаканы с желе и т. п., и сообразил, в чем дело; значит, Мария собиралась в какой-нибудь приют для бедных. Действительно после возвращения в Париж она стала усердно заниматься благотворительностью, посещала больных и бедных и не пропускала ни одной обедни, чем заслужила себе в обществе прозвание “кающейся Магдалины”.