Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Киона, ты споткнулась! – забеспокоилась Эрмин. – Ты, похоже, не привыкла ходить в обуви на высоком каблуке.

– Нет, дело не в этом. У меня просто сильно закружилась голова. Наверное, оттого, что мы находимся на солнцепеке. Но теперь уже не кружится. Так что все в порядке.

– Я куплю тебе в булочной пирожное. Тебе не помешает съесть чего-нибудь сладенького, чтобы восстановить силы. Ты в последнее время почти ничего не ешь.

Людвиг, находясь на твиндеке судна, переоборудованном в своего рода салон и снабженном баром, пережил сильный шок. Перед ним только что на три-четыре секунды появился образ Кионы, которая была просто ослепительна в своем летнем платье и широкополой шляпе, затенявшей лицо. Она смотрела на него пристально, и в этом ее взгляде он, к своему ошеломлению, узрел некое сильное чувство, удивительно похожее на любовь – любовь, которая была безграничной и объектом которой являлся не кто иной, как он.

Его охватило замешательство. Он поднялся и, подойдя неуверенными шагами к стойке бара, заказал у бармена кружку пива.

Во второй половине дня, когда обоих самых маленьких детей уже уложили часок-другой поспать, Киона забралась на чердак дома вместе с Аделью и Констаном. Ей нужно было вернуть туда декорации для домашнего кукольного театра, включая три разборных щита из папье-маше. Констан с гордым видом нес в руках ящичек, в котором лежали куклы.

– Если ты это убираешь, то получается, что ты уже больше не будешь показывать нам кукольные представления! – посетовал мальчик.

– Нет, у нас будет спектакль в какое-нибудь другое воскресенье, но если оставить кукол в сарае, то краска на них может из-за сырости испортиться. Кроме того, забираться на чердак иногда бывает очень интересно.

– Почему? – спросила Адель.

– А потому что – погляди сама – чердак похож на большой магазин. Все складывают здесь свои сувениры, поломанные предметы и вообще всякую всячину. Правда, на этом чердаке вещей не так уж много, потому что у Лоры сгорело все имущество во время пожара в ее доме в Валь-Жальбере.

«Сгорело все, кроме того, что я сейчас ищу!» – подумала затем Киона.

Шкатулку с инкрустацией, которую она хотела разыскать, прислали по почте год назад. Мари, старшая сестра Жослина, который вообще-то был родом из Труа-Ривьер, продала старую фамильную ферму семьи Шарденов. То ли решив хоть чем-то поделиться с братом, то ли не осмелившись эту шкатулку и ее содержимое просто выкинуть, она прислала своему брату посылку с этой шкатулкой и запечатанным письмом. «Я была там в то утро, – стала вспоминать Киона. – Папа распаковал посылку и затем открыл шкатулку. Я заметила в ней очень старую тетрадь и высохшие цветы в пакетике».

Ей показалось, что она снова сейчас услышала, как ее отец, открыв тетрадь, сказал: «Черт побери, да это, похоже, дневник, который вела моя бабушка Алиетта! На первой странице написано ее имя. Странно, что его еще не сожгли. Прошло ведь уже так много времени!»

Произнеся эти слова, Жослин закрыл шкатулку и затем куда-то спрятал и ее, и письмо. «Я попросила папу отдать мне эту тетрадь, но он сказал, что у меня есть и более полезные занятия, чем читать этот дневник, и что я должна учиться. Это произошло накануне моего отъезда в школу-интернат. Затем я об этом забыла – напрочь забыла. А вот вчера вечером имя “Алиетта” вдруг прозвучало в моем мозгу очень громко – да, очень-очень громко, – и я снова увидела ту шкатулку и ту тетрадь в темно-зеленой обложке», – подумала Киона.

– Киона, – позвал Констан, – иди скорее сюда! Я нашел коробку, в которой полно шариков.

– Это шарики Луи. Он их коллекционирует. Знаешь, он дарил мне агаты, когда нам было столько же лет, сколько сейчас тебе. Я их хранила и относилась к ним очень бережно. В те времена мы не часто бывали вместе. Вечером, когда я уже лежала в постели, я держала шарики зажатыми в своем кулачке, и это меня утешало.

– Это было тогда, когда твоя мама умерла? – спросила Адель тихим и грустным голосом.

– Нет, насколько я помню, раньше.

– Почему же тебе было нужно саму себя утешать?

– Потому что мне часто становилось грустно. Мой брат ушел в армию, а у моей сестры умер ее ребенок-младенец, и поэтому мне хотелось тогда быть рядом с Луи. Иногда я навещала его в своей специфической манере, потому что и он тоже по мне скучал.

– В твоей специфической манере? – удивленно переспросила девочка.

– Да, – закивал Констан. – Киона может находиться с нами на чердаке и видеть при этом моих сестер и твоего отца, которые плывут на пароходе. Это будто волшебство.

Адель посмотрела на Киону широко раскрытыми от удивления глазами.

– Я так делаю не часто, потому что это занятие меня сильно утомляет, – сказала Киона. – В детстве это не требовало от меня почти никаких усилий. Теперь же, когда я выросла, делать это стало уже не так легко. Мне приходится переносить различные недомогания.

– А вообще-то это здорово! Если папа увезет нас в Германию, ты сможешь нас так навещать, – обрадовалась Адель.

– Конечно же, я попытаюсь.

Киона, вдруг почувствовав что-то вроде досады, стала складывать декорации в углу чердака. Она предпочла бы, чтобы эти малыши ничего не знали о ее необыкновенном природном даре, но получилось так, что Констан, сам того не желая, слышал очень многие разговоры взрослых, потому что те не всегда обращали внимание на то, что он вертится поблизости и слышит все, что они говорят.

– Когда вы пойдете в школу, вам не следует рассказывать об этом волшебстве своим товарищам, – сказала Киона детям. – А иначе они станут считать вас лгунишками.

– Но почему? Мы ведь будем говорить правду! – воскликнул Констан с таким видом, как будто уже что-то замышлял.

– Потому что это нечто необычное, ненормальное, и тебе никто не поверит. Но давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ты, кстати, можешь поиграть с этими шариками. А ты, Адель, открой-ка вот этот чемодан. В нем лежит одежда, которую моя мама – Тала – и бабушка Одина сшили для меня, когда я была маленькой.

Обнаружив в чемодане туники из оленьей кожи, украшенные бахромой, бирюзой и жемчужинами, Адель радостно вскрикнула. Затем она схватила маленький браслет, представляющий собой два скрепленных друг с другом тончайших золотых кольца.

– Какой он красивый, Киона!

– Я тебе его дарю. Он как раз подходит тебе по размеру. Мама подарила мне его, когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе. Мне это украшение очень нравится.

– Спасибо, ты очень добрая! – воскликнула девочка, бросаясь Кионе на шею. – Мне хотелось бы, чтобы ты всегда обо мне заботилась.

– Я буду заботиться о тебе столько времени, сколько у меня будет возможность.

– Скажи, а можно мне переодеться в индианку? Тут есть и мокасины с красными жемчужинами.

– Делай, что хочешь. А мне нужно найти шкатулку из темного дерева с красными, зелеными и позолоченными деревянными пластинками.

Киона ходила между ящиками и чемоданами, поочередно роясь в них, но не находя того, что ей было нужно. Ей немного действовало на нервы то, что здесь, на чердаке, было очень жарко. Наконец она, так и не найдя шкатулку, села на пол и, закрыв глаза, попыталась при помощи своего дара ясновидения определить, где находятся нужные ей шкатулка и тетрадь. Но у нее ничего не получилось. Тогда она машинально прикоснулась к своей груди.

«Медальон Алиетты! Я уже не ношу ни его, ни мои амулеты».

Она вскочила на ноги.

– Дети, никуда отсюда не уходите и не балуйтесь. Я вернусь через пару минут.

Она по крайней мере знала, где находится ожерелье, которое подарил ей Жослин в качестве талисмана, якобы предотвращающего спонтанные проявления ее сверхъестественных способностей. Она поспешно достала его из ящика своего комода, надела себе на шею и поцеловала медальон, когда-то принадлежавший ее прабабушке.

«Алиетта, если ты не возражаешь против того, чтобы я прочла твой дневник, помоги мне его найти. Я не могу спрашивать у своего отца, куда он его спрятал, потому что он на меня сердится. Он хочет, чтобы я поставила крест на своем природном даре».