Гонимые и неизгнанные - Валентина Колесникова

Первое заседание Следственного комитета состоялось 17 декабря 1825 года "пополудни 61/2 часов".

"Слушали: Именный Высочайший Указ, данный на имя военного министра в 17-й день декабря об учреждении Тайного комитета для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества к нарушению государственного спокойствия.

Положили: приступить немедленно к исполнению сей высочайшей воли".

Так был запущен состоящий из сановной и военной аристократии следственный механизм1. "Особенной задачей Комитета, - писал впоследствии декабрист А.М. Муравьев, - было представить нас всех царе-убийцами: этим бросался намек хулы в настроение толпы, которая слушает, а не рассуждает".

Общую характеристику членам Следственного комитета дал другой декабрист - А.В. Поджио: "Эти люди были людьми своего русского времени; люди, взросшие, созревшие под влиянием узкого, одностороннего, государственного тогда военного духа. Они служили верным отпечатком того времени, вместе славного и жалкого! Все являли в себе все противоположности, все крайности образовавшихся тогда характеров об-щественных. Одностороннее, исключительное, поверхностное военное образование, при условии непременной отчаянной храбрости, второстепенного честолюбия, грубого обращения с низшими и низкопоклонства с старшими".

Пожалуй, ни одно из воспоминаний декабристов не обошел горький и гневный рассказ о том, как вел следствие "высочайше учрежденный комитет", который они определили полузабытым, да и не бытовавшим на Руси словом "инквизиция". В.И. Штейнгейль: "Слуги нового властителя всегда бывают чрезмерно усердны в угодливость порывам гнева его: и рвать готовы. В XIX веке Комитет генерал-адъютантов, вмещавший царского брата, принял обряды инквизиции".

Рассказывает М.А. Фонвизин:

"Обвиняемые содержались в самом строгом заточении, в крепостных казематах и беспрестанном ожидании и страхе быть подвергнутыми пытке, если будут упорствовать в запирательстве. Многие из них слышали из уст самих членов Следственной комиссии такие угрозы. Против узников употребляли средства, которые поражали их воображение и тревожили дух, раздражая его то страхом мучений, то обманчивыми надеждами, чтобы только исторгнуть их признания.

Ночью внезапно отпиралась дверь каземата, на голову заключенного накидывали покрывало, вели его по коридорам и по крепостным переходам в ярко освещенную залу присутствия.

Тут по снятии с него покрывала члены комиссии делали ему вопросы на жизнь и на смерть и, не давая времени образумиться, с грубостью требовали ответов мгновенных и положительных, царским именем обещали подсудимому помилование за чистосердечное признание, не принимали никаких оправданий, выдумывали небывалые показания, будто бы сделанные товарищами.

Кто же не давал желаемых им ответов по неведению им происшествий, о которых его спрашивали, или из опасения необдуманным словом погубить безвинных, того переводили в темный и сырой каземат, давали есть один хлеб с водою и обременяли тяжкими ручными и ножными оковами.

Медику крепостному поручено было наблюдать, в состоянии ли узник вынести ещё сильнейшие телесные страдания".

Фонвизина дополняет декабрист А.М. Муравьев:

"Секретный комитет был инквизиторским трибуналом, без уважения, без человеческого внимания, без тени правосудия или беспристрастия - и при глубоком неведении законов. Все эти царедворцы, не имея другой цели для своего существования, кроме снискания благоволения своего господина, не допускали возможности политических убеждений иных, чем у них, - и это были наши судьи! Среди них особенным озлоблением против нас выделялись Чернышев и Левашов; они предъявляли ложные показания, прибегали к угрозам очных ставок, которых затем не производили. Чаще всего они уверяли пленника, что его преданный друг во всем им признался; обвиняемый, затравленный, терзаемый без пощады и милосердия, в смятении давал свою подпись. Когда же его друга вводили в зал заседаний, то не мог ни в чем признаться, так как ничего не было. Обвиняемые бросались друг к другу в объятия, к великому веселию членов Комитета. Случалось, что эти господа из Комитета говорили наивно-весело: "Признавайтесь скорее - вы заставляете нас ждать, наш обед простынет".

Было бы неверно "методу" дознания Следственного комитета, как бы жестока и цинична она ни была, считать единственной формой сыска или сам процесс его представлять упрощенно, однолинейно. Это была система разветвленная и гибкая - морального, физического, психического и психологического, духовного воздействия на арестованных. Допросы комитета "подпитывались" лицедейством монарха и увещеваниями, посулами; "железами" и угрозой пыток; одиночками крепости и скверными условиями, дурной пищей; беседами священника и других лиц; обещаниями переписки и свидания с родными и т. д.

А.М. Муравьев добавляет: "Император посылал раз в месяц одного из своих генерал-адъютантов посещать узников, приказывая им говорить, что он принимает живое участие в их судьбе. Под видом подобной внимательности скрывался умысел выведать убеждения заключенных и в то же время отвести глаза нашим бедным родственникам.

Пища была отвратительная. Деньги, назначенные для нашего содержания, воровали чиновники и - во главе их - старый плац-майор. Часть заключенных находилась на хлебе и воде. У многих на руках и ногах были оковы. Сам император по докладу Следственного комитета предписывал этот диетический режим, так же как и увеличение тяжести заключения. Пытки нравственные были применены. Заключенные получали иногда раздирающие сердце письма от своих несчастных родственников, которые, будучи обмануты внешними любезностями, воздавали громкую хвалу великодушию того, кто его никогда не проявлял.

Многие из узников лежали больные, многие потеряли рассудок, некоторые покушались на свою жизнь".

Вчитываясь в следственные дела, записки декабристов и воспоминания некоторых из судей, ловишь себя на мысли, что наблюдаешь сотни поединков жестоких, неравных и нечестных: одного, абсолютно бесправного и не ведающего о своем будущем ни во времени - увидят ли они нынешний вечер или завтрашний день, грядущий месяц, год или десятилетие, - ни в пространстве одиночка крепости, сибирский рудник или позорная плаха, - "вот на этого, поверженного самовластной рукой узника в нежданные часы дня и ночи набрасывается десяток вопрошающих - сытых, циничных судей; в час, казалось бы, затишья, расслабленности, а то и слабости подстерегает его то вкрадчиво бередящая душу беседа духовного отца, то доверительная убедительность посланника монарха, как скорбит его радетельное за Россию сердце".

Безусловно, в этих поединках, в этой борьбе, которую многие вели до конца, были и поверившие в милосердие самодержца, в его горячее желание добрых перемен для России.

Декабрист Д.И. Завалишин пишет: "Мы были уверены, что по раскрытии всего дела будет объявлена амнистия. Говорят, что государь даже высказался, что удивит Россию и Европу".

Были телом и духом ослабевшие. Были взывавшие к милосердию монаршему. Были и дававшие откровенные показания, вредившие своим товарищам. Но это было на первом этапе борьбы - там, в Петропавловской крепости, в январе мае 1826 года. Тогда ещё не наступило их нравственное, а во многом и политическое прозрение. Июль года 1826-го сделал зрячими всех. Они предстали перед новым судилищем, о существовании которого не подозревали.

Верховный уголовный суд

Верховный уголовный суд "для суждения злоумышленников, открывшийся 14 декабря 1825 года", был учрежден манифестом Николая 1 июня 1826 года. Монарх издал указ Сенату о составе суда из 72 человек: 18 членов Государственного совета, 36 - Сената, 3 - Синода и 15 высших военных и гражданских чинов. Это были особо доверенные и приближенные к царю лица, представители титулованной знати и высшей бюрократии - "без лести преданные" монарху, ревностно исполнявшие его волю.

Из дневника сенатора П.Г. Дивова, члена Верховного уголовного суда:

"3-го июня. Начались заседания Верховного уголовного суда. Все собрались в одну из зал Сената. Нас было 66 человек: часть Государственного совета, весь Сенат, 2 митрополита, 1 архиепископ и несколько военных.

Были прочитаны имена и чины всех тех, кто участвовал в заговоре. Наконец были прочитаны показания Трубецкого, Рылеева и князя Оболенского, которые признавали себя виновными в самых ужасных преступлениях против государства и царской фамилии.

4-го июня. Продолжилось чтение показаний, данных преступниками.

5-го июня. Продолжалось чтение показаний до № 69.

6-го июня - четвертое заседание. Продолжалось чтение показаний до № 98. Пятое заседание. Окончилось чтением № 117. Затем приступили к выбору1... Из Совета выбраны: граф Ливен, Балашов, князь Салтыков; из сенаторов: Баранов, Болгарский, Ламберт и Бороздин.

7-го июня. Шестое заседание. Утвердили членов Комитета2 и разошлись.