Гонимые и неизгнанные - Валентина Колесникова

Безусловно, именно зов жизни, попытка выйти из казематского небытия была одной из причин, которая заставила его обнаружить "в показаниях откровенность". Другой причиной стало чтение показаний Николая Заикина, с которыми познакомил его Чернышев.

Николай Сергеевич логически стройно изложил свою систему взглядов на возможность революционного взрыва во всяком государстве, и в России в частности; о силах, этот взрыв вызывающих; о невозможности произвести этот взрыв волею одного или нескольких людей: "Какого числа было общество, долго не знал. Наконец узнал, что в нем около трехсот человек.

Таковое число почел я каплею в море и с тех пор начал весьма сомневаться, чтобы из этого что-нибудь произошло, кроме того, что это наведет на нас со стороны правительства погибель, а со стороны света то, что нас почтут просто за шалунов, мальчишек.

Я достаточно читал для того, чтобы думать, что в эдаком необъятном пространстве, какова Россия, могло произвести что-нибудь такое малое число, и притом разметанное в разных сторонах".

Николай Пушкин, познакомившись с членами Южного общества, с огорчением увидел, что некоторые из них "увлечены заблуждениями атеизма". Он попытался "образумить" их, но словесные убеждения оказались бессильны, и тогда "для удостоверения в непременной необходимости существования Бога и будущей жизни я нарочно перевел из сочинений аббата Кондильяка статью, показывающую оное, и другую, показывающую естественные начала человеческой нравственности.

Относительно доказательств религии я совершенно согласен с Паскалем, что надобно в рассуждении оной проникать посредством сердца в рассудок, а не посредством рассудка в сердце.

Я не смел и не смею ни у кого предполагать испорченность в сердце, и заблуждения атеизма во многих приписываю неосторожному чтению книг, заключающих ложные мнения".

Тогда, в 1824-1825 годах, активная борьба Николая Пушкина за религию, веру, нравственность как основу политического движения результатов не принесла.

"Этот дух, просто деизм или, по крайней мере, равнодушие, были господствующими в Тульчине вообще, несмотря на внешность и обряды", сокрушался Николай Сергеевич.

Ему не суждено было знать, что многие из его товарищей - атеистов и деистов - придут к глубинному постижению христианства и веры в казематах крепостей (Петропавловской, Кексгольмской, Шлиссельбургской) уже в 1826-1827 годах.

Николай Сергеевич четко определяет главную "триаду", без которой невозможно, по его мнению, никакое прогрессивное движение: "политика нравственность - религия": "Все образы правлений вообще без нравственной силы, для которой полезны были даже языческие веры, - не только христианская, показавшая чистейший образец нравственности, - ничего сами по себе хорошего сделать не могут. Правление и государство состоит из людей, которые, будучи хороши, и произведут все хорошее". И развивает эту мысль, выстраивая её в логическую цепь законов и следствий так: "Я мыслил и после держался этой мысли, что если те, которые желают одного блага Отечеству, без всякого своекорыстия, хотя бы оно и было прикрыто обольстительною одеждою честолюбия, и те, которые уважают святую нашу веру, будут устраняться тайных обществ, которые рано или поздно, но могут и воздействовать, то выйдет, что на сцене появятся одни бездельники и люди без всякой религии, которые наварят такую кашу, что веками не расхлебаешь, и по равнодушию или даже презрению к религии истребят всякую святыню, как то и случилось во Франции, ибо никакая земная сила не достаточна для того, чтобы истребить навсегда то, что рука Божия навеки постановила".

В 1821-1825 годах Николай Пушкин много читал, пользовался всякой возможностью общения со старшими офицерами. Особое место в его размышлениях, как и брата Павла, других младших офицеров, занимает Павел Иванович Пестель - это нашло отражение в его показаниях Следственной комиссии. И неудивительно, потому что Пестель был неотрывен от Южного общества - и как глава, и как движущая, энергическая сила этого общества, и как человек исключительный во всех отношениях. Но видимо, даже не совсем осознанно, Николай Сергеевич подвергает многие действия и мысли Пестеля критике, "порывно" забывая на какие-то минуты, кому пишет свои показания, и будто продолжает спорить с ним на темы политические. Слово "продолжает" не совсем верно с точки зрения внешних отношений полковника и поручика, старшего и младшего - человека и члена тайного общества. Пушкин 1-й ни разу не позволил себе противиться или не соглашаться с Пестелем "наружно".

Но, как явствует из показаний Н. Пушкина следствию, внутренний спор его с Пестелем начался в по-следние год-полтора перед 14 декабря.

Первое и главное несогласие с главой южан лежало в сфере религиозной.

"Когда бы меня несколько Пестелей уверяли, чем им угодно, что произойдет именно то, которого им хочется, то я бы им не поверил, ибо эти вещи делаются в мире не как кто хочет, а как Бог велит, который сам располагает происшествиями мира и которому никто из людей ни указать, ни воспротивиться не в силах".

Н. Пушкин пытается объяснить свое молчание о сокрытии "бумаг Пестеля" тем, что у Николая Заикина "не хотел отнять средства к своему оправданию, а также и брата, ибо не знал, решатся ли они объяснить прямо или нет".

Собственные благородство, мужество и верность слову, дружбе Николай Сергеевич считает естественными, но какой чистой и светлой должна была быть душа его, чтобы с такой признательностью и благодарностью воспринять проявление тех же свойств у товарища! Когда ему Чернышев сообщает, что Николай Заикин, пытаясь спасти братьев Бобрищевых-Пушкиных от "ответственности за означенные бумаги", всю вину брал на себя, Николай Сергеевич был так потрясен, что даже в своих показаниях написал: "Подпоручик Заикин возвратил мне более, нежели жизнь. Он своим братским попечением вывел меня из такого припадка меланхолии, которая вела меня прямо к сумасшествию и была несравненно мучительнее приближающейся смерти".

Кто мог бы предположить тогда, в 1826 году, сколь пророческими были эти ощущения тогда здорового Николая Пушкина и что мучительство его "меланхолии" продлится четыре с половиной десятка лет?!

После того как 4 апреля 1826 года Следственный комитет ознакомился с показаниями Н.С. Пушкина 1-го и нашел, что оказанная им "откровенность" дает право на ходатайство перед монархом, следует такое распоряжение:

"Коменданту С. - Петербургской крепости господину генерал-адъютанту Сукину

По всеподданнейшему докладу Государю императору комитета о злоумышленном обществе, что содержащийся во вверенной вашему высокопревосходительству крепости поручик Бобрищев-Пушкин 1-й, закованный за упорное запирательство в ручные железа, оказал ныне в показаниях своих откровенность - его Императорское Величество высочайше повелеть соизволил его Бобрищева-Пушкина разковать.

О сей величайшей воле имею честь сообщить вашему высокопревосходительству для зависящего от вас распоряжения.

Военный министр Татищев.

№ 585

10 апреля 1826-го"1.

Так после 3-месячного ношения "железных рукавичек" Николай Сергеевич впервые почувствовал некоторое облегчение не только на руках, но и в строгости прежнего содержания в одиночке2.

Внимательное чтение следующих документов3 - дополнения к прежним ответам - приводит к мысли, что в Николае Сергеевиче уже наметился некоторый психический надлом: строгая логичность и ясность доводов и умозаключений первых показаний (включая и 29 марта) сменяется витиеватостью и невнятностью изложения. Он часто теряет главную мысль, или мысль эта трудно понимаема из-за множества незначительных и ненужных подробностей. Однако не заметят этого тогда, в апреле - июне 1826 года, и жертвой монарха будут считать его с мая 1827 года, когда явно и грозно явится уже необратимое психическое расстройство и немалое беспокойство причинит Н.С. Бобрищев-Пушкин множеству людей.

Ничего не знал о судьбе и муках старшего брата Павел Пушкин.

] ] ]

Показания же - весьма поздние, апреля 1826 года - Павла Пушкина не содержат и намека не теоретизирование, но во многом дополняют сообщенное братом с точки зрения фактов и событий их жизни, службы, вступления в тайное общество и "внутреннего уклада" во 2-й Южной армии.

Павел Сергеевич сообщил, что в тайное общество был принят в 1822 году князем А.П. Барятинским и практически участия в его деятельности не принимал. Младшие офицеры, принятые в Южное общество, считали "его до самого конца существующим только в мыслях и на словах, но ничего не значащим в исполнении".

Описал Пушкин 2-й и подробности принятия в общество:

"Мы зимой жили в местечке Немирово, в 70 верстах от Главной квартиры. Уединенное сие место сдружило нас как братьев и расположило способности наши, которые только что начинали развертываться, единственно к книжным занятиям. Сперва устремились все к военным наукам и смеялись над Крюковым 2-м, который, будучи уже заражен политическими мнениями, хвалил занятия такого рода и восхищался хорошим тульчинским обществом. Сперва мы смеялись над ними и называли их тульчинскими политиками.