Свет Яблочкова - Николай Лейкин

Н. А. Лейкин

Свет Яблочкова

Угол Гостиного двора, выходящий к часовне, где стоят саечники, освещен электрической свечой Яблочкова[1]. Естественное дело, что это зрелище собрало народ. Все дивуются новинке.

— Поди ж ты, как народ ухищряется! — восклицает пожилой извозчик. — Разбери теперича, что тут горит: огарок не огарок, кислота не кислота, и масла не видать.

— Лектричество, — поясняет ему саечник, старожил Гостиного двора. — С начала поста его тут мастерили, а вот теперь вышло дозволение от начальства — зажгли.

— Ну, а что такое лектричество? Какой состав оно в себе содержит?

— Да разный. Тут и тюлений жир, надо полагать, и скипидар, а больше дух от них. Газ — это кислота, а лектричество — дух, наподобие пара. Там, внутри Гостиного двора, на важне[2] машина устроена — вот его по проволокам и накачивают сюда.

— Верно, богатые купцы балуются, вот и все, — делает догадку молодой извозчик. — Им чтоб люминаиия была. Это они до смерти любят, особливо как подкутят. Я вот тут как-то возил одного хмельного с барышней на Крестовский, так он что сделал? Вынес бутылку с шампанским из трактира под полой, поставил ее на свет да и зажег пробку. А сам смотрит да гогочет от радости. Барышня тоже в ладоши хлопает. Потом, как это прогорела у них пробка, хлопнула, фонтан брызгнул, и выпили остальное из горла. И меня потчевали. Пососал и я. Да что, только слава, что дорогое вино, а забористости никакой.

— Совсем не тот коленкор толкуешь, — ввязывается в разговор чуйка. — Там — лиминация с хмельных глаз, а здесь — как бы заманка: дескать, к нам пожалуйте, у нас новое лектричество горит. Ну, покупатель и пойдет на манер как бы в театр. Оно и в некоторых лавках тут у купцов горит, которые побойчее и со сноровкой. Вон и у Погребова зажгли. Чудак человек, будешь и лектричеством к себе заманивать, коли захочешь осетрину-то с хреном вместо трески есть. Ноне времена для торговли тугие. Все сжались. Иной бы жене платочек… а тут эти самые деньги на шестигривенную марку надо. Нынче куда бы не сунулся — сейчас марку подавай. Ну, и на домовладельцев тяготы пришли с этим самым мусорным очищением. И купил бы жене бархату на пальто к празднику, а заместо пальта-то в помойную яму жертвует, потому пущай лучше женина шкура старым пальтом будет покрыта, нежели мужу за несоблюдение чистоты на дворе в тюрьме сидеть.

— Это так, это действительно, — ободряет чуйку купец в енотовой шубе. — На нас, апраксинцев-то, только слава, а и гостинодворцы ту же механику строят. Разница только та, что мы ручным действием да языкочесальной словесностью покупателя к себе в лавку затаскиваем, а здесь — лектричеством. У нас первое дело молодец кричит: «Бумазеи, коленкору, ситцу, миткалю вам не надо ли» — и цап его за рукав, а здесь лектричество смотреть зовут. Иной стоит на холоду-то, смотрит да и думает: дай лучше в теплую лавку зайду и в тепле поближе посмотрю, что за лектричество такое, а зашел — тут ему и карачун, заневолю что-нибудь купит, коли он человек деликатный. Да и хороший приказчик без покупки из лавки не выпустит. Сейчас это раскинет перед ним материи и как пить даст — навяжет. А ежели с покупателем жена навязалась на лектричество смотреть, то по своей женской слабости мужа-то в лучшем виде выпотрошит: и того надо, и другого, и третьего. Ведь у бабы глаз завидущ. Тут уж муж садись и пиши письмо в деревню к родителям: «Что, дескать, так и так, сотенная бумажка приказала долго жить».

— Это верно, это правильно, — соглашается в свою очередь чуйка. — Теперича, к примеру, взял с собой в рынок бабу, чтоб башмаки ей купить, — она уж наверное и платок с тебя сорвет. и оборка ей понадобится. Баба пути деньгам не знает, особливо купеческая, которая ежели у мужа на шее на готовых хлебах сидит. Муж из пятака в конку не сядет и пешком проминаж сделает, а ей этот пятак сейчас на подсолнечные зерна растопи, а нет — так на пряники, чтоб жевать.

— А ловко это самое лектричество жарит! Совсем как бы дневной свет! — восклицает извозчик. — Тут гостинодворы за посмотрение его денег страсть что соберут! Эх, господа апраксинцы, как же вы так, такое дело супротив гостинодворов опустили! — обращается он к купцу.

— Небось, не опустим! Охулки на руку не положим, — отзывается купец. — Электричество опустили, так какой-нибудь другой фокус придумаем. Апраксинец никогда гостинодвору переду не даст. Не те времена. Ноне и у нас, на Александровской линии, современность-то поняли и очень чудесно знают, где раки-то зимуют. Гостинодвор новое лектричество в заманку пустил, а мы, апраксинцы, при старом газовом рожке живую ученую облизьяну показывать будем, а нет — орган с музыкальными колоколами в лавке поставим да еще патреты Наума Прокофьева[3] — вот что чуму выдумал — на оберточной бумаге пропечатаем. Вот тогда и посмотрим, чья возьмет: гостинодворская или апраксинская. На ученую-то облизьяну, которая ежели при органной музыке разные артикулы выкидывает, лестнее покупателю смотреть, чем на лектричество.

— Я так слышал от одного барина, что во французских заграницах еще лучшую модель насчет этой самой заманки придумали, — прибавляет чуйка. — Там такие суровские лавки[4] свое существование имеют, что при них буфет, на манер как бы в трактире. И как только мужчина что купил — сейчас ему задарма и в презент рюмку водки подносят, а ежели барыня — женскую сладость либо чашку шиколаду; младенцу — леденец сахарный, а которые мужчины ежели из непьющих, то даровая сигарка преподносится. И называется это у них торговля с угощением.

— Что ж, это дело хорошее, можно бы было и нам такую штуку завесть, — согласился купец, — да ведь патентами замучают. Трактирщики такую на тебя раскладку нагрузят, что небо-то с овчинку покажется! И распивочные подай, и раскурочные внеси, водочно-настоечные отдельно уплати, городские, общественные, добавочные, прибавочные, экстренные, особенные — смотришь: семь шкур и сдерут. Нет, нам это не рука! Облизьяна с органом много лучше! Та без акциза.

Купец плюнул, запахнул шубу и с злостью пошел своей дорогой.

1880

КОММЕНТАРИИ

В 80-е годы на демократические журналы обрушились цензурные репрессии, приведшие к закрытию журналов «Отечественные записки» (1884), «Дело» (1888) и др. В это время на первый план выходят реакционные издания, либерально-буржуазные газеты и журналы. Общественно-политические выступления уступили место мелкой юмористике, пустым насмешкам, дешевому зубоскальству, процветавшим в многочисленных юмористических еженедельниках — «Стрекоза», «Будильник», «Шут», «Развлечение», «Осколки».

Большой популярностью в обывательской среде пользовались юмористические рассказы и фельетоны Николая Александровича Лейкина (1841–1906). Бывший сотрудник «Искры», «Современника», «Отечественных записок» Лейкин в 80-е годы стал издателем «Осколков», распространенного юмористического еженедельника. Поучая молодого Чехова, начавшего свой литературный путь в этом издании, Лейкин рекомендовал высмеивать купцов-гуляк, буянов, актеров, брать мелкие факты и ни в коем случае не затрагивать, например, вопросов городского самоуправления. «Тут нужна пародия, карикатура, выверт и фамилия, — объяснял он. — Замечательно, что все эти шалости, чем глупее, тем лучше выходят. Главное, что это захватывает все новый круг читателей».

Выполняя эту программу, сам Лейкин писал многочисленные юмористические рассказы и фельетоны, в которых беззлобно насмешничал по поводу различных мелких фактов и незначительных личностей. Но даже и в этих чрезвычайно узких рамках Лейкину иногда удавалось затрагивать некоторые важные темы.

В составлении комментариев принимал участие Л. Н. Арутюнов.

[5]

Примечания

1

Свечи Яблочкова — система дуговых ламп для уличного освещения, изобретенная известным русским электротехником П. Н. Яблочковым (1847–1894) и названная его именем.

2

«На важне» — имеются в виду большие весы; здесь — в смысле фундамента.

3

Наум Прокофьев — дворник, доставленный в клинику С. П. Боткина, где определили его заболевание как легкую форму чумы. Больной выздоровел, но реакционная пресса подняла шум, пытаясь скомпрометировать правильность диагноза Боткина и заодно обвиняя его даже в игре на бирже.

4

Суровские лавки. — В старину московские купцы, торговавшие с крымским городом Сурожем, составляли особый Сурожский ряд, впоследствии переименованный в Суровский.

5

Печатается по тексту: Н. А. Лейкин, Саврасы без узды. Юмористические рассказы, Спб. 1880.