Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны - Джек Нусан Портер

на месте как незаменимому. Но мне было чем заняться – убийцы евреев оставались на свободе. Я связался с НКВД и отправил в тюрьму Симона. Его преступление было очень большим и серьезным, по крайней мере в отношении евреев. Среди прочего, он выдал немцам Итку Фердмана. Меня вызвали в Ровно для дачи показаний против него, и мне удалось одержать над ним верх. Я только вернулся, когда человек из НКВД сообщил мне, что Олеку Сохачевскому удалось бежать и он работает в Ковеле в мастерской по ремонту железнодорожных вагонов и локомотивов. Я в связи с этим обратился с этим к начальнику НКВД, и мы привезли Сохачевского в Маневичи. Когда его мать узнала об этом, она стала искать людей, которые могли бы дать показания, потому что, по ее словам, ее сын Олек никому не делал зла и все это полная и абсолютная ложь. И действительно, нашлась женщина, которая дала показания. Комиссар НКВД сказал мне, что, видимо, она была подкуплена его матерью. Олек был отправлен в тюрьму в Луцк.

За то время, что я работал на железной дороге, у меня возникло горячее желание отомстить. Это было естественно. Я был свидетелем и обвинителем для тех, кто был виновен. Однажды ночью ко мне подошел житель города, один из подписавших петицию за то, чтобы немцы провели первую акцию, в ходе которой погибло 370 человек. Его звали Яков Ялоцкий, и я сразу его узнал. Он задавал мне разные вопросы и пригласил к себе на завтрак. Я молчал, а потом сразу сообщил в НКВД, и по дороге домой он был арестован. Его отпустили из-за его жены, которая работала там поваром на кухне; у нее были хорошие отношения, в постели, с офицерским корпусом. Я не оставлял их без внимания. Я упрекал офицерский корпус в слабости, высмеивал их за то, что они могут продать родину ради женщины. Мои слова, очевидно, повлияли на них, и меня вызвали для дачи показаний. Для начала меня проинструктировал заместитель комиссара НКВД. Затем привели Ялоцкого. При виде меня его лицо стало белым, как мел. Следом за ним вошел комиссар. Он сделал замечание своему заместителю за то, что тот оставил пистолет-пулемет рядом с обвиняемым. Перед допросом Ялоцкий сказал:

– Даже если бы вы повесили автомат мне на нос, я бы не знал, что с ним делать.

– Тихо! – ответил комиссар.

Ялоцкого перевели в Луцкую тюрьму. Через несколько недель меня вызвали для дачи показаний против него на военном суде. Сначала он пытался говорить уклончиво, путался, а потом стал вести себя буйно, пытался отрицать какую-либо связь с произошедшим. Судью это раздражило, и он приговорил Ялоцкого за преступление против человечности к высшей мере – смерти.

Немцы тем временем смирились с поражением. Они пытались еще до агонии Третьего рейха спутать планы на победу Красной армии. Они непрерывно бомбили железнодорожные пути, товарные поезда, батареи зенитной артиллерии и, черт возьми, мирное население. И было много пострадавших. Тогда по-прежнему продолжалась постоянная борьба за жизнь, как во время пребывания в лесу.

Как-то меня вызвали в Ковель к офицеру, отвечавшему за личный состав. После того как я предъявил документы, помощник командира сказал мне:

– Можешь говорить с ним на идише, – и добавил: – Я не могу поверить, и никто не поверит, что еврей сделал все то, что написано о тебе в документах.

В какой-то момент из польских граждан, желавших жить в Польше, был создан комитет под руководством Цыганского – того самого Цыганского, которого мы освободили. Я переговорил с ним, и мы договорились, что если возникнут проблемы с моим освобождением, то он будет действовать соответствующим образом. Мой командир был не против, но меня должны были отпустить в Ковеле, а за кадры там отвечал все тот же еврей. Когда я предстал перед ним во второй раз, он начал кричать на меня. Я успокоил его и сказал:

– Польский комитет был создан советским правительством, которое является вашим правительством.

Я обратился в польский комитет и получил от него письмо. Я принес это письмо офицеру, отвечающему за кадры в Ковеле, и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Он послал за мной своего секретаря, чтобы попросить меня сесть, и на его застывшем лице появилась улыбка. Он извинился передо мной.

– Я знаю, что вы направляетесь не в Польшу, а в Палестину. Я желаю вам успешного путешествия и много счастья в вашей работе и в вашей жизни. Я хотел бы вас попросить, чтобы вы оставили свои документы у меня. Будет очень жаль, если они пропадут.

– Эти документы для меня дороже золота, – ответил я. – Они говорят о том, что я не раз был готов умереть за свободу.

Я пожал руки всем присутствующим в кабинете и отправился в путь. Он провожал меня несколько сот метров. Пожав мне руку, он еще раз пожелал мне всего хорошего. В конце концов на его глаза навернулись слезы.

– Я еврей, – сказал он.

Я вернулся на свое рабочее место, потому что мне нужно было наверстать несколько рабочих дней. Однажды я встретил женщину, которая была одна. Она быстро подошла ко мне и прямо спросила меня:

– Вы еврей?

– Да, а что вам нужно?

– Я партизанка, – сказала она, – и хочу добраться до Польши. Пожалуйста, помогите мне!

Я направил ее в сельсовет, где работал Берл Лорбер (Малинка), и дал ей несколько тысяч рублей. Она пустила слух о моем «еврейском сердце», и ко мне потянулись толпы евреев. Они, те немногие, кто остался после различных лишений и уничтожения, упорно занимались поисками. Были те, кто искал родственника, который еще жив, выжившего из разделенной семьи, кого-то из домашних, дорогу, тропинку, любую трещинку – «лишь бы попасть в Эрец-Исраэль (Землю Израиля)».

Мы послали человека по определенному адресу в Варшаве. Он громко постучал там в дверь. По какой-то причине он решил, что ему не ответят, и в отчаянии ушел, но человек, находившийся внутри, побежал за ним по лестнице, а когда догнал его, спросил, кого он ищет. Неизвестный представился евреем, несмотря на свою арийскую внешность.

– Ты нашел человека, которого искал, – сказал он. – Я Ицхак Цукерман, а мой псевдоним Антек. Возвращайтесь в Люблин и подготовьте людей. Я приеду через неделю!

В назначенный день толпа из нескольких тысяч евреев пришла на собрание, на котором одним из главных вопросов было избрание действующего комитета. Из толпы раздались крики: «Бронштейн! Бронштейн!» Я попытался ускользнуть и выйти через заднюю дверь. Ничто не помогло. Меня избрали в комитет