Новеллы - Эрнст Гофман

Тусман был вполне прав в своих горьких жалобах на судьбу; с зеленой краской на его лице дело действительно обстояло очень печально, ибо это была совсем не обычная масляная краска, а какая-то искусно составленная тинктура, которая так въелась в кожу, что ее ничем нельзя было смыть. Днем злополучный правитель канцелярии выходил из дому не иначе как надвинув шляпу на самые глаза и прикрывая лицо носовым платком, и даже в сумерки он бежал галопом, да и то еще не по людным улицам, а по самым глухим переулкам, отчасти опасаясь насмешек мальчишек, отчасти боясь встретить кого-либо из сослуживцев, потому что сказался больным.

Обычно в ночной тиши мы сильней и болезненней, чем при свете шумного дня, ощущаем поразившую нас беду. Вот потому-то, по мере того как все больше и больше надвигалась тьма, все сильней и сильней сгущались черные тени в лесу, все страшней и насмешливей свистел в кустах и деревьях сырой осенний ветер, Тусману, раздумывавшему над своей злой долей, все ясней становилась безвыходность его положения.

Пагубная мысль прыгнуть в зеленую лягушачью икру и таким путем кончить свою незадачливую жизнь настолько ярко предстала перед умственным взором правителя канцелярии, что он счел ее за веление рока, ослушаться которого нельзя.

— Да, — крикнул он звенящим голосом, вскочив с земли, где лежал. — Да, правитель канцелярии, ты человек конченый! Надеяться больше не на что, добрый Тусман! Никакой Томазиус тебя не спасет, — умри зеленой смертью. Прощайте, жестокосердная мадемуазель Альбертина Фосвинкель! Вы никогда больше не увидите вашего жениха, которым так обидно пренебрегли! Сию минуту он прыгнет в лягушачью икру!

Как безумный пустился он бегом к близлежащему пруду, который в наступившей темноте казался широкой, густо заросшей дорожкой, и остановился у самого края.

Мысль о близкой смерти, вероятно, подействовала на его рассудок, и он запел визгливым пронзительным голосом английскую песенку, кончающуюся припевом: «Зеленые луга, зеленые луга!» — затем швырнул в воду «Политичное обхождение», «Придворный и государственный справочник», а также гуфландовское «Искусство продления жизни»[267] и собирался уже с разбега прыгнуть вслед за ними, как вдруг почувствовал, что кто-то крепко обхватил его сзади обеими руками.

Одновременно услышал он хорошо знакомый голос колдуна и золотых дел мастера Леонгарда:

— Тусман, что это вы задумали? Сделайте милость, не будьте ослом, выкиньте дурь из головы!

Правитель канцелярии изо всех сил старался вырваться из объятий золотых дел мастера и, почти потеряв дар речи, невнятно бормотал:

— Господин профессор, я в отчаянии, тут уж не до церемоний, господин профессор; не посетуйте на отчаявшегося в жизни правителя канцелярии, никогда раньше не нарушавшего требований приличия и благопристойности; господин профессор, говорю вам чистосердечно, хоть бы вас черти взяли вместе со всеми вашими колдовскими штучками, вашей грубостью и неучтивостью и вашим «Тусманом» в придачу.

Золотых дел мастер отпустил правителя канцелярии, и тот повалился в высокую мокрую траву.

Полагая, что он лежит на дне пруда, он возопил:

— О хладная смерть, о зеленый луг! Прощайте! Позвольте засвидетельствовать вам мое нижайшее почтение, драгоценная мадемуазель Альбертина Фосвинкель. Прощай, добрый мой коммерции советник! Злополучный жених лежит у лягушек, славящих создателя в летнюю пору!

— Тусман, Тусман, теперь вы сами видите, что лишились рассудка, да к тому же еще слабы и беспомощны! Вы хотели послать меня к черту, а что если я и есть черт и сейчас сверну вам шею тут же на месте, в пруду, в котором, по вашему предположению, вы лежите?

Тусман охал, стонал, дрожал как в лихорадке.

— Но я вам зла не желаю, — продолжал золотых дел мастер, — я прощаю вас, виня во всем только ваше отчаяние, вставайте и идемте со мной.

Золотых дел мастер помог бедному Тусману подняться. Тот, совсем уничтоженный, лепетал:

— Я в вашей власти, многоуважаемый господин профессор, делайте что угодно с моим ничтожным ныне утопшим смертным телом, но покорнейше вас прошу, пощадите мою бессмертную душу.

— Не болтайте всякой чепухи, идемте скорей, — сказал ювелир, взял Тусмана под руку и повел его прочь. Но на середине дороги, которая пересекает Тиргартен и ведет к павильонам, он остановился и сказал:

— Слушайте, Тусман, вы совсем мокрый, у вас черт знает какой вид, дайте я вам хоть лицо вытру.

С этими словами он вытащил из кармана ослепительно белый платок и выполнил то, что сказал.

Когда сквозь ветви уже засверкали яркие фонари Веберовского павильона, Тусман вдруг в испуге взмолился:

— Ради бога, многоуважаемый господин профессор, куда вы меня ведете? Не в город? Не ко мне домой? Туда, где люди? В общество? Боже праведный! Ведь я не могу показаться при свете… мое появление вызовет неприятности… произойдет скандал…

— Не понимаю, Тусман, чего вы сторонитесь людей, — возразил золотых дел мастер, — не будьте же трусом! Вам необходимо выпить крепкого вина. Пожалуй, стакан горячего пунша, не то вы простудитесь и вас хватит лихорадка. Идемте со мной!

Правитель канцелярии жалобно стонал, без умолку твердил, что у него зеленое лицо, паскудно размалеванное под Сальватора Розу, но золотых дел мастер не обращал на это ни малейшего внимания и насильно тащил его за собой.

Когда они вошли в освещенную залу, Тусман закрыл лицо носовым платком, так как за длинным столом еще ужинало несколько человек.

— Что с вами? — шепнул золотых дел мастер на ухо правителю канцелярии. — Что с вами, Тусман, чего ради вы прячете, чего ради прикрываете ваше честное лицо?

— О господи, — простонал правитель канцелярии, — о господи, многоуважаемый господин профессор, ведь вы же знаете, что молодой господин художник рассердился и измазал мне все лицо зеленой краской…

— Вздор! — крикнул золотых дел мастер и, не выпуская из рук правителя канцелярии, подвел его к большому зеркалу в конце зала, которое осветил свечой, взятой со стола.

Тусман невольно взглянул в зеркало и так и ахнул.

С его лица не только совершенно сошла противная зелень, оно посвежело и разрумянилось, так что он казался помолодевшим на несколько лет. От избытка восторга правитель канцелярии даже подпрыгнул, а затем начал кисло-сладким голоском:

— Боже праведный, что я вижу, что зрю!.. Глубокоуважаемый, глубочайше уважаемый господин профессор, своим счастьем я, конечно, обязан только вам! Да! Теперь девица Альбертина Фосвинкель, из-за которой я чуть не прыгнул в омут к лягушкам, уж конечно не откажется избрать меня в супруги! Да, бесценный господин профессор, вы уберегли меня от величайшего несчастья! Как только вы соблаговолили утереть лицо моей смиренной особы вашим белоснежным носовым платком, я тут же ощутил всем существом своим некую приятность. О, скажите, ведь вы мой благодетель?

— Не стану отрицать, — ответил ювелир, — не стану отрицать, Тусман, что это я смыл с вашего лица зеленую краску, из чего вы можете заключить, что я совсем не так неприязненно отношусь к вам, как вы, должно быть, предполагали. Только ваша дурацкая болтовня, будто коммерции советник убедил вас, что вы еще можете жениться на молоденькой девушке, хорошенькой и жизнерадостной, только ваша дурацкая болтовня, говорю я, возмущает меня, и, предупреждаю, раз вы, не успев избавиться от последствий злой шутки, которую сыграли с вами, уже снова помышляете о браке, меня разбирает охота самым решительным образом отбить у вас вкус к нему, что вполне в моих возможностях. Но я этого не сделаю, а лучше посоветую вам успокоиться и потерпеть до двенадцати дня будущего воскресенья, когда вам станет известно дальнейшее. Если же вы осмелитесь повидать Альбертину до этого срока, то по моей воле напляшетесь у нее на глазах до потери сознания, а затем я превращу вас в зеленую-презеленую лягушку и брошу тут, в Тиргартене, в пруд, а то и в Шпрее, где вы будете квакать до конца дней своих! Желаю вам здравствовать! Я спешу в город, где у меня еще много дел. Вам за мной не угнаться. Желаю здравствовать!

Золотых дел мастер был прав, говоря, что за ним не так-то легко угнаться, — он шагнул за дверь и сразу, словно на нем были знаменитые семимильные сапоги Шлемиля[268], исчез из глаз пораженного правителя канцелярии.

Поэтому и неудивительно, что уже через минуту он внезапно, как призрак, предстал перед коммерции советником и не очень ласковым голосом пожелал ему доброго вечера.

Коммерции советник до смерти перепугался, однако взял себя в руки и резко спросил золотых дел мастера, что ему надобно так поздно ночью, лучше бы он убирался вон и не приставал со своими дурацкими фокусами, которыми, может быть, опять собирается его морочить.

— Ишь ты, какие нынче люди пошли, особливо если это коммерции советники, — очень спокойно ответил золотых дел мастер. — Как раз тех, кто желает им добра, кто от всего сердца открывает им объятия, как раз тех они гонят вон. Вы, любезный коммерции советник, бедный, несчастный, достойный всяческого сожаления человек; я пришел, нет, прибежал сюда темной ночью, чтобы посоветовать вам, как, если это еще не поздно, отвести смертельный удар, готовый вот-вот поразить вас, а вы…