Новеллы - Эрнст Гофман

— Уходите! — повторила Альбертина, которую душили слезы, и, прижав носовой платок к глазам, она забилась в самый дальний угол.

— Нет, нет, бесценная моя невеста, — взмолился Тусман, — согласно политичному и мудрому совету Тосазиуса я должен остаться и уйду не раньше, чем… — и Тусман устремился вдогонку за Альбертиной.

Эдмунд меж тем, кипя от негодования, яростно водил кистью по темно-зеленому фону портрета. Дольше сдерживаться он не мог.

— Сумасшедший, назойливый старый черт! — крикнул он вне себя от гнева и, обмакнув толстую кисть в темнозеленую краску, подбежал к Тусману и мазнул его три-четыре раза по лицу, затем схватил за плечи и, открыв дверь, дал ему такого тумака, что тот стрелой вылетел вон.

Коммерции советник, как раз выходивший из комнаты, что напротив, в ужасе отскочил, когда его зеленый школьный товарищ свалился ему в объятия.

— Правитель, правитель! — воскликнул он. — Ради всего святого, что с тобой?

Тусман, чуть не потерявший рассудок от всего, что случилось, вкратце, отрывистыми фразами рассказал, как обошлась с ним Альбертина и что он претерпел от Эдмунда.

Коммерции советник, не помня себя от гнева, взял его за руку и, войдя вместе с ним в комнату к Альбертине, напустился на дочь:

— Что я слышу, что я узнаю? Виданное ли дело, чтобы так себя вели, чтобы так обходились с женихом?

— С женихом? — в ужасе вскричала Альбертина.

— Ну да, — ответил отец, — разумеется, с женихом. Не понимаю, чего ты волнуешься, это уже давно решенное дело. Мой милый правитель — твой жених, и в скором времени мы сыграем веселую свадьбу.

— Никогда, никогда я не выйду за правителя канцелярии, — крикнула Альбертина. — Ну как я могу его, старика, полюбить… Нет…

— При чем тут полюбить, при чем тут старик, — перебил ее коммерции советник, — о любви и речи нет, речь идет о замужестве. Мой милый правитель, разумеется, не ветреный юноша, он в тех же летах, что и я, а для мужчины такие лета совершенно справедливо называют лучшей порой, да к тому же господин Тусман честный, рассудительный, начитанный и любезный человек и мой однокашник.

— Нет, нет, я его терпеть не могу, ненавижу, — запротестовала Альбертина в сильнейшем возбуждении, лия горькие слезы. — Глазы бы мои на него не глядели! О Эдмунд, любимый мой!

И с этими словами Альбертина, вне себя от горя, почти в беспамятстве упала в объятия Эдмунда, который крепко прижал ее к груди.

Коммерции советник на минуту обомлел, вытаращив глаза, словно пред ним предстало привидение, а затем напустился на дочь:

— Что это значит? Что это такое…

— Да, да, да, мадемуазель Альбертина, как видно, совсем не хочет меня знать, — жалобно протянул Тусман. — Как видно, она питает симпатию к молодому господину художнику, его она без стеснения целует, а мне, бедному, даже свою бесценную ручку подать не хочет, а я-то собирался надеть на ее прелестный пальчик обручальное кольцо.

— Отпустите, отпустите, говорю вам, отпустите мою дочь, — крикнул коммерции советник и мигом вырвал Альбертину из объятий Эдмунда.

Но тот поклялся, что не отступится от Альбертины, даже если это будет стоить ему жизни.

— Ах, вот как, — насмешливо протянул коммерции советник, — нечего сказать, ловко придумано, завели роман у меня за спиной. Отлично, превосходно, господин Лезен, вот в чем разгадка вашего бескорыстия, сигар и портретов. Все это для того, чтоб втереться ко мне в дом, беспутными чарами обольстить мою дочь. Нечего сказать, хорошо придумано! Чтобы я бросил дочь в объятия нищего, жалкого бездарного маляра!

Обозлившись на брань коммерции советника, Эдмунд схватил муштабель и замахнулся им.

— Стой, Эдмунд! — раздался вдруг громовой голос неожиданно ворвавшегося в комнату Леонгарда. — Не торопись! Фосвинкель болван, он еще одумается.

Коммерции советник, напуганный неожиданным появлением Леонгарда, забился в угол и уже оттуда крикнул:

— Не понимаю, господин Леонгард, как вы осмелились…

А Тусман, как только увидел золотых дел мастера, моментально шмыгнул за диван, присел на корточки и в испуге захныкал:

— Тише, ради бога тише, коммерции советник! Молчи, прикуси ради бога язык, милый мой школьный товарищ, ведь это же господин профессор, не знающий пощады распорядитель танцев со Шпандауэрштрассе!

— Вылезайте, вылезайте, Тусман, — позвал, смеясь, золотых дел мастер, — не бойтесь, больше вам ничего дурного не сделают, вы уже достаточно наказаны за нелепую страсть к женитьбе, ведь теперь вы так и останетесь на всю жизнь с зеленым лицом.

— Господи боже мой, — взмолился правитель канцелярии, — навсегда останусь с зеленым лицом! Что скажут люди, что скажет его превосходительство господин министр? А ну как его превосходительство подумает, что я покрасил лицо в зеленый цвет из глупого светского кокетства. Я конченый человек, мне откажут от должности — государство не потерпит у себя на службе правителя канцелярии с зеленым лицом; ох я несчастный…

— Полноте, полноте, Тусман, — остановил его золотых дел мастер, — что вы так убиваетесь, делу еще можно помочь, надо только быть умником и отказаться от дурацкой затеи жениться на Альбертине.

— Этого я не могу! — Этого он не смеет! — выкрикнули в один голос коммерции советник и правитель канцелярии.

Золотых дел мастер посмотрел на того и на другого пронзительным, испепеляющим взглядом, но в то же мгновение, когда он уже собирался дать волю ярости, отворилась дверь, и в комнату вошел старый Манассия с племянником, бароном Беньямином Дюммерлем из Вены. Бенчик направился прямо к Альбертине, которая видела его первый раз в жизни, и, схватив ее за руку, сказал, картавя:

— Итак, прелестная девица, вот я собственной персоной явился, чтобы припасть к вашим стопам. Вы, конечно, понимаете: это только так говорится, — барон Дюммерль ни к чьим стопам не припадает, даже к стопам его величества. Я жду, чтобы вы меня поцеловали.

С этими словами он подошел еще ближе и наклонился к Альбертине, но в то же мгновение произошло нечто совершенно неожиданное, повергшее всех, кроме золотых дел мастера, в ужас.

Нос Венчика, и без того внушительный, вдруг вытянулся и, чуть не задев Альбертинину щеку, с громким стуком ударился о противоположную стену. Венчик отскочил на несколько шагов, и нос мгновенно укоротился. Венчик приблизился к Альбертине — и повторилась та же история. Словом, нос то удлинялся, то укорачивался, как цуг-тромбон.

— Проклятый чернокнижник, — завопил Манассия и, вытащив из кармана веревку с петлей, бросил ее коммерции советнику. — Не церемоньтесь, накиньте петлю этому негодяю, я имею в виду золотых дел мастера, на шею, — крикнул он. — Тогда мы без труда вытащим его за дверь — и все уладится.

Коммерции советник схватил веревку, но накинул ее на шею не золотых дел мастеру, а старому еврею, и в то же мгновение оба — и он и Манассия — подскочили до самого потолка, и снова опустились вниз, и пошли прыгать то вверх, то вниз. Тем временем Беньямин продолжал выстукивать дробь носом, а Тусман хохотал до упаду и что-то без умолку лопотал, пока наконец коммерции советник не выдохся окончательно и не повалился в полном изнеможении в кресло.

— Дольше ждать нечего! — крикнул Манассия, хлопнул себя по карману, и оттуда в один миг выскочила препротивная большущая мышь и прыгнула на золотых дел мастера. Но он еще на лету пронзил ее острой золотой иглой, и она тут же с громким писком пропала неизвестно куда.

Тогда Манассия, сжав кулаки, набросился на обессилевшего Фосвинкеля и закричал, злобно сверкая налитыми кровью глазами:

— Ах, так, Мельхиор Фосвинкель, ты тоже вступил в заговор против меня, ты заодно с проклятым чернокнижником, это ты заманил его к себе в дом; будь проклят, будь проклят ты и весь род твой и да погибнете вы как беспомощные птенцы, да порастет травою порог дома твоего, да распадутся прахом все твои начинания и да уводобишься ты голодному, который хочет насытиться яствами, что видит во сне, да поселится Далее в доме твоем и да пожрет все добро твое; и будешь ты, моля о подаянии, стоять во вретище под дверью презренных тобою сынов народа божьего, который изгоняет тебя, аки пса шелудивого. И будешь ты повержен во прах, как иссохшая ветвь, и вовек не услышишь звуков арфы и пребудешь с червями. Будь проклят, будь проклят, коммерции советник Мельхиор Фосвинкель!

С этими словами Манассия схватил за руку племянника и выбежал вон из комнаты.

До смерти перепуганная Альбертина спрятала лицо на груди Эдмунда, который крепко обнял ее, хотя сам с трудом владел собой.

Золотых дел мастер подошел к влюбленной паре и, ласково улыбаясь, сказал:

— Не пугайтесь этой дурацкой чертовщины. Я ручаюсь, что все уладится. Но теперь вам надо расстаться, не дожидаясь, когда очнутся от испуга Фосвинкель и Тусман.