Новеллы - Эрнст Гофман

— Что за необычное предложение! — воскликнул коммерции советник. — Как вы полагаете, уважаемый господин Леонгард, если я на него соглашусь, это мне хоть в какой-то мере поможет? Не навлеку ли я на свою голову гнев и ненависть тех, кто не угадает, где портрет, и, следственно, уйдет ни с чем?

— Погодите, — остановил его золотых дел мастер, — вот тут-то как раз и есть самое важное. Видите ли, я даю вам торжественное обещание так устроить дело с ларчиками, что все придет к мирному и благополучному концу. Оба неугадавшие жениха найдут в своих ларчиках не просто обидный отказ, как принцы Марокканский и Арагонский[272], а некий предмет, который вполне их удовлетворит, так что они позабудут думать о браке с Альбертиной, а вас почтут творцом такого счастья, которое им и не снилось.

— Ах, если бы это было возможно! — воскликнул коммерции советник.

— Не только возможно, но, как я говорю, так оно и будет, обязательно так оно и будет, твердо вам обещаю.

Теперь коммерции советник уже без колебаний согласился на предложение золотых дел мастера, и оба единодушно назначили выбор невесты на следующее воскресенье в обед.

Три нужных ларчика обещал доставить золотых дел мастер.

Можно себе представить, что Альбертина впала в полное отчаяние, когда коммерции советник поведал ей о злосчастной лотерее, выигрышем в которой будет ее рука, когда, несмотря на все ее просьбы, все мольбы и безутешные слезы, отец не отказался от раз принятого решения. К тому же ее поражали равнодушие и бездеятельность Лезена, не свойственные истинным влюбленным: ведь он ничего не предпринимал, не делал никаких попыток тайно с ней повидаться или хотя бы передать любовную записку. В субботу, накануне рокового воскресенья, когда должна была решиться ее судьба, Альбертина сидела в сумерках у себя в спальне, поглощенная мыслями о грозящей ей беде. Вдруг ей подумалось, что, пожалуй, лучше убежать из родительского дома, чем ждать худшего и быть выданной замуж за старого педанта правителя канцелярии или, что того горше, за противного барона Беньямина. Но тут ей вдруг вспомнился таинственный золотых дел мастер и чудеса, с помощью которых он не подпустил к ней навязчивого барона Дюммерля. Она была твердо убеждена, что Леонгард действовал в интересах Лезена, и это зародило в ее сердце надежду, что именно от золотых дел мастера она может ожидать помощи в трудную минуту. Она почувствовала сильное желание поговорить с ним и в душе была уверена, что ничуть не испугается, если он, подобно призраку, вдруг предстанет пред ней.

И Альбертина действительно ничуть не испугалась, когда то, что она принимала за печку[273], оказалось вовсе не печкой, а золотых дел мастером Леонгардом, который приблизился к ней и ласковым звучным голосом сказал:

— Позабудь, дитя мое, печаль и сердечную тоску. Знай, я покровительствую Эдмунду Лезену, которого ты любишь или, во всяком случае, думаешь, что любишь, и помогаю ему силой своей власти. Знай также, что мысль о лотерее внушил твоему отцу я, что я приготовил ларчики, которым вверена твоя судьба, стало быть, теперь тебе ясно, что твой портрет найдет Эдмунд, и никто другой.

Альбертина не помнила себя от восторга, а золотых дел мастер продолжал:

— Добиться твоего брака с Эдмундом я мог бы и иным путем, но мне хотелось в то же время удовлетворить и обоих других искателей твоей руки — правителя канцелярии и барона Дюммерля. Это тоже в моей власти, и ни тебе, ни твоему отцу не придется опасаться нападок отвергнутых претендентов.

Альбертина рассыпалась в благодарностях. Она готова была упасть к ногам старого Леонгарда, она прижимала к сердцу его руку, уверяла, что в его присутствии не ощущает ни малейшего страха, хоть он и прибегает к колдовским чарам, и даже его сегодняшнее таинственное появление у нее в спальне не испугало ее, и в заключение она задала ему наивный вопрос, кто он, собственно, такой и что о нем думать.

— Видишь ли, дитя мое, — с улыбкой повел речь золотых дел мастер, — я очень затрудняюсь сказать, кто я, собственно, такой. Со мной дело обстоит так же, как со многими людьми, которые гораздо лучше знают, за кого их принимают, чем кто они на самом деле. Ну так вот, дитя мое, многие считают меня не кем иным, как золотых дел мастером Леонгардом Турнхейзером, который в тысяча пятьсот восьмидесятых годах пользовался большим почетом при дворе курфюрста Иоганна-Георга, а когда завистники и злодеи стали искать его погибели, исчез неизвестно как и куда. Так вот, ты, конечно, понимаешь, что эти люди, которых принято называть романтиками и фантазерами, выдавая меня за Турнхейзера, а значит, за привидение, подвергают меня большим неприятностям со стороны людей положительных и просвещенных, которым как честным бюргерам и дельцам плевать на романтику и поэзию. Даже здравомыслящие литературные критики ополчаются на меня и преследуют не хуже докторов и ученых мужей времен Иоганна-Георга, изо всех сил стараясь отравить и испортить мне то скромное существование, на которое я притязаю. Ах, дитя мое, хоть я и пекусь о вас с Лезеном и в трудную минуту всегда появляюсь, как на стоящий deus ex machina[274], все же я замечаю, что многие единомышленники вышеупомянутых литературных критиков не потерпят, чтобы я фигурировал в этой истории: ведь они никак не могут поверить в подлинность моего существования! Чтобы хоть несколько упрочить свое положение, я никогда не признаюсь открыто, что я швейцарец Леонгард Турнхейзер, золотых дел мастер, живший в шестнадцатом столетии. Таким образом, я даю этим людям возможность считать меня искусным фокусником и искать объяснения тем чудесам, которые происходят у них на глазах, в Виглебовой «Натуральной магии»[275] или где им угодно. Правда, в данное время я замышляю еще один фокус, который недоступен ни Филидору, ни Филадельфию[276], ни Калиостро[277] и совершенно не поддается объяснению, а посему навсегда останется камнем преткновения для этих людей; и все же я не могу от него отказаться, потому что он совершенно необходим для завершения берлинского приключения, в котором дело идет о выборе невесты тремя знакомыми нам лицами, сватающимися к хорошенькой Альбертине Фосвинкель… Итак, не падай духом, дитя мое, встань завтра пораньше, надень то платье, которое ты предпочитаешь всем другим, потому что оно тебе особенно к лицу, заплети и уложи покрасивей косы и спокойно и терпеливо ожидай того, что случится.

С этими словами золотых дел мастер исчез так же, как появился.

В воскресенье в назначенный час, то есть ровно в одиннадцать, явились старый Манассия со своим преисполненным надежды племянником, правитель канцелярии Тусман и Эдмунд Лезен с золотых дел мастером. Женихи, не исключая и барона Беньямина, были поражены, когда вошла Альбертина, потому что дотоле ни разу не видели ее такой красивой и привлекательной. Те девицы и дамы, которые любят со вкусом сшитые платья и изящные украшения (а во всем Берлине вряд ли сыщется такая, которая этого не любит), могут мне поверить, что платье на Альбертине, отделанное с особой элегантностью, было как раз нужной длины и не скрывало очаровательных ножек в белых туфельках, что короткие рукава и косынка на груди были из дорогого кружева, что между рукавом и белой лайковой перчаткой, натянутой чуть повыше локтя, была видна красивейшая рука, что ее темные косы украшал только изящный золотой гребень с драгоценными камнями и для подвенечного наряда ей не хватало лишь миртового венка. Но, надо полагать, Альбертина казалась гораздо очаровательнее, чем обычно, потому что ее глаза сияли любовью и надеждой, а щеки разрумянились от волнения.

Коммерции советник в припадке гостеприимства приказал приготовить легкий завтрак. Старый Манассия злобно покосился на накрытый стол, а когда коммерции советник пригласил его откушать, на его лице можно было прочитать ответ Шейлока[278]: «Да, чтобы нанюхаться свинины, вкусить от той домовины, куда ваш пророк из Назарета загнал беса. Я согласен вести с вами дела, торговать, продавать, покупать, рассуждать и все такое прочее. Но ни есть, ни пить, ни молиться с вами не согласен».

Барон Беньямин был не столь совестлив: он скушал гораздо больше бифштексов, чем это приличествует, и, по своему обыкновению, наболтал много пошлостей.

Коммерции советник изменил в этот роковой час своим привычкам: он не только щедро потчевал мадерой и портвейном, но даже не утаил имевшуюся у него в запасе столетнюю малагу, а по окончании завтрака, дабы оповестить женихов о своем решении относительно дочери, произнес весьма вразумительную речь, чего никто от него не ожидал. Женихам предлагалось зарубить себе на носу, что Альбертина достанется только тому, кто выберет ларчик с ее портретом.

Ровно в двенадцать вместе с последним ударом часов распахнулись двери в зал, посреди которого стоял накрытый роскошным ковром стол, а на нем три небольших ларчика.