Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

задумался он, поглаживая бороду. – Свой казак едва не спалил, а чукча, дикий человек приютил... Я эть давно его, Терёху-то, ишшу. Ясак не платит. Пошшиплю малость, – вырешил он неожиданно.

– Не тронь, – строго остановил Григорий. – Скажи, не нашёл.

– Дак нашёл же... – начал было Васька. – Нашёл – как не взять государеву часть?

– Возьми, если сможешь, – раздался из темноты чей-то голос.

Васька вскочил, схватился за саблю. Казаки его, притомившись, спали. Костёр окружили хозяева тундры – чукчи. Терентий смело подошёл ближе, подбросил сучьев, присел на корточки.

– Однако не сможешь. А я смогу... Вишь, народу сколь у меня? Ясак твой – моя добыча. И ты мой пленник.

– Я государев человек, – нахмурился Васька, отступая. Сзади зашли два рослых парня, крепко схватили его за локти. – Ты на государя войной не пойдёшь. Раздавим!

– Сперва найди меня в тундре. Я как ветер, – зло ухмыльнулся Терентий.

– И ветер не всяк час свищет – отряхиваясь от цепких рук воинов, угрюмо возразил Васька. – А как гром грянет – кто тот ветер услышит? Тебе непокорство оказывать не след. Живи с нами в мире.

– Жил бы... Сами же не даёте.

– Плати ясак исправно – тревожить не будем.

– Я вольным рождён. Пошто вдруг невольным стал? – гневно вскричал Терентий.

Чукчи, подступив ближе, взроптали.

– Про то не мне говори, государю, – не зная, как ответить на этот совсем не простой вопрос, насупился Васька. – А платить должон.

– Никому я не должен! Эта земля моя! Тут дед мой жил, отец жил! Пока вы не пришли... Беда пришла с вами!

– Разве до нас беды не было? Воевали тебя не раз... стада угоняли, – вмешался Григорий, приходя на помощь Ваське.

– Вы-то не воевали? В аманаты брали, – напомнил Терентий. И били, и голодом морили. Меня, – он стукнул себя в грудь, – великого шамана.

– Тебя человек недобрый морил, приказной, – пояснил Григорий. – Он и меня хотел сжечь... Сам знаешь. Уйдёт он – всё изменится.

– Уйдёт недобрый – придёт добрый? А если и новый такой же злой? Если и он грабить нас будет?

Васька смущённо завозился: Терентий попал не в бровь, а в глаз. Больше дюжины песцов и десятка четыре горностаев собрал он сверх положенного. Так же, подумал, и другие для себя старались. Иные и вовсе меры не знали. Обирали чукчей без всякого зазрения.

– Ты вот что, – угрюмо настаивал он, – ты тут не разоряйся. Плати, что положено. Всяк платит.

– Всяк – пусть. Я не стану. И то, что ты награбил, себе заберу, – Терентий что-то сказал своим воинам. Те подбежали к грузовым нартам, стащили с них мешки с рухлядью.

– Ннно! – закричал Васька с угрозой, хватаясь за пистоль.

Но он был один. Казаки спали. Григорий не в счёт. Он не воин.

– Слышь, – отведя душу в брани, сказал Терентий, – а ведь тебе головы не сносить.

– Не я буду, ежели не сыщу тебя. Под землёй достану! Или отдай подобру, что взял. Мало – ясак не платишь, дак ишо и служилых грабишь. Вор! Разбойник!

– Я не вор, – с достоинством отвечал чукча. Я хозяин. Это ты вор. Ты грабишь моих людей.

«Власть, – думал Григорий, вслушиваясь в их перепалку. – На всякую власть есть иная власть, посильней. Человек под ней, как зерно под жерновом».

– Вы бы лучше приказного прижали. И я вам помогу. Чего ради ссоритесь? – сказал, пытаясь примирить противников. Слова его неожиданно возымели успех. Шаман, помедлив, приказал вернуть мешки с рухлядью, отпустить Ваську.

Отослав воинов, сел подле костра, посовещался с Отласами. Придумали одну проделку.

– А ясак ты всё-таки гони, – сказал поутру Васька. – Дело есть дело.

Григорий, посмеиваясь, наблюдал за шаманом, перетряхивавшим свои тайники.

15

Утром, в последний день Великого поста, в доме приказного вылетело слюдяное окошко. Семён выругался грозно, хотел позвать кого-то из челяди, но, выглянув из жаркой постели, онемел от ужаса. В оконном проёме в белом саване куржака стоял покойник. В одной руке держал свечку, в другой – головёшку. Приказной не сразу узнал в нём Григория. Узнав, взвизгнул, полез под перину.

В светелку ворвалась перепуганная стряпуха.

– Гришка! Гри-иишкааа! – вопил приказной, всё глубже зарываясь в пуховик.

Григорий в окне печально улыбался, покачивался язычок пламени на свече, шипела остывающаяся головня. Стряпуха, икнув, накрылась подолом, пала посреди светелки и забормотала молитву.

Сплюнув от омерзения, Григорий кинул в неё головнёй. Запахло палёным, зашаял половик.

Кто-то ещё заглянул в светёлку и тоже свалился, испугавшись «покойника».

Последним, слыша отчаянные крики, вошёл Еремей. Подмигнув Григорию, рухнул рядом с Кузьминишной.

Уж