Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

Записки Кюстина, искренне огорчившие после их выпуска в свет гостеприимных россиян, поминались у нас потом по поводу и без такового. К примеру, они омрачили пребывание в нашем городе такого тонкого наблюдателя, как классик французской литературы Оноре де Бальзак. Собравшись к нам сватать одну из богатых российских невест, писатель заранее озаботился изучением Петербурга по путеводителям и историческим описаниям. Поселившись в центре города, на Большой Миллионной, он предвкушал успехи и чествования в литературных и светских салонах. К удивлению литературного мэтра, петербургское общество оказало ему довольно холодный прием. Только потом тот, собравшись с мыслями и обсудив дело с друзьями, знающими Россию, пришел к выводу, что получил запоздалые тумаки, предназначавшиеся де Кюстину… Правильность вывода О. де Бальзака подтверждает тот исключительно теплый прием, который был в Петербурге оказан другому славному деятелю французской изящной словесности – Александру Дюма-отцу. Он прибыл в Россию в 1858 году, когда инвективы Кюстина не то чтобы забылись, но были вытеснены у нас предвкушением «великих реформ». Жители Петербурга не знали, куда посадить великого писателя и чем его угостить. Тот, в свою очередь, до конца жизни с самым живым удовольствием вспоминал беззаботные недели, проведенные на даче Кушелева-Безбородко в Полюстрово.

Крымская война

Весной 1854 года Франция и Англия заключили военно-оборонительный союз с Турцией, объявили войну России и приступили к наступательным действиям. Главный удар был направлен против Севастополя: не случайно война получила название Крымской. Вместе с тем, военные действия велись и на северном театре. Англо-французские корабли вошли в воды восточной Балтики, захватили российскую военно-морскую базу Бомарзунд на Аландских островах, предприняли нападение на крепость Свеаборг, построенную на островах в виду Гельсингфорса и, наконец, появились в водах Финского залива затем, чтобы блокировать Кронштадт. Нельзя было исключать, что изобретательный неприятель предпримет десант где-либо в окрестностях Петербурга. Но даже если у союзников таких планов и не было, то император Николай I имел редкую возможность наблюдать за маневрами вражеских кораблей, не покидая своего рабочего кабинета на верхнем этаже Коттеджа близ Петергофа. Чувства бессильной ярости и унижения, которые он при этом испытал, вне всякого сомнения ускорили кончину царя, последовавшую в феврале 1855 года. По Петербургу даже ходили слухи, что царь отравился после того, как однажды особенно долго наблюдал за неприятельским флотом и перечитывал сводки новостей с основного театра военных действий. Они не соответствовали действительности: скорее всего, государь умер от воспаления легких, как значится в документах, подписанных лечащими врачами. Однако известно, что его наследнику, молодому государю Александру Николаевичу, пришлось начать свое царствование с наблюдений за тем, как англо-французские суда вели бомбардировку Кронштадта в июне 1855 года.

«Союзники не могли подойти близко к крепости, так как она была ограждена пороховыми минами, не допускавшими союзный флот к Кронштадту; поэтому неприятель принужден был довольно далеко держаться в виду крепости, производя бесцельную стрельбу». Особого страха огнем неприятеля, тем более возможностью быть взятым в плен Александр II не испытывал. Достаточно упомянуть о том, что в тот памятный день, о котором говорится в только что приведенных словах цитат, царь нашел возможным выехать в Кронштадт, взяв с собой жену и сыновей. «Слишком плоский горизонт Кронштадтской крепости не давал возможности хорошо наблюдать за действиями союзного флота, и потому, на другой день, государь с семьей переехали на более возвышенный берег у Ораниенбаума». Вместе с тем, наличие даже символической угрозы Граду Петрову было настолько унизительным, что как сам царь, так и его сыновья, одному из которых суждено было потом взойти на престол, запомнили это чувство на всю жизнь. «Эти дни, в связи с рассказами о Севастопольской обороне, произвели огромное впечатление на душу юного десятилетнего великого князя Александра Александровича, который впоследствии горячо принялся за изучение Севастопольской войны», – подчеркнул тот же мемуарист Е.Каменский.

Далее, нужно напомнить, что «Севастопольская война» была проиграна в большой степени оттого, что пути сообщения с Крымом находились в ужасном состоянии. Боеприпасы и провиант подвозились из центра на лошадях, со средней скоростью 10–15 верст в день, что по условиям того времени было неудовлетворительным. Территория европейских стран была к тому времени насквозь пронизана железными дорогами. Во Франции общая их длина возросла в пятидесятых годах XIX века с 2 до 6 тысяч километров. Между тем, Крым был расположен отнюдь не на Дальнем Востоке – по сути, он был не так уж удален от центральных губерний России. Следовательно, кровь в организме российского колосса циркулировала крайне медленно, омывая в лучшем случае Петербург и Москву и почти не доходя до периферии. Взяв этот факт на заметку, ведущие колониальные державы того времени могли продолжить свои военные предприятия на других слабо освоенных окраинах Российской империи. Надо ли говорить, насколько опасным было такое положение для дальнейшей судьбы «дела Петрова».

Наконец, любимым детищем Петра, как, впрочем, и его наследников был военно-морской флот. Продемонстрировав всему миру, что на Балтике с ним можно вообще не считаться, и стерев его по условиям Парижского трактата с карты Черного моря, союзники устранили Россию на время как с северных, так и с южных морей. Таким образом, они убедительно доказали, что вернуть «петербургскую империю» к допетровскому положению континентальной державы, удаленной от европейских дел, можно сравнительно быстро и легко. Более убедительного отрицания самого духа «петербургского периода» невозможно представить себе! В довершение унижения, которому Россию подвергли войска Франции и прочих союзных держав (Англии, Турции и примкнувшей к ним позже Сардинии при молчаливом одобрении всего остального мира, не исключая Пруссии с Австрией), церемонию подписания мирного трактата решено было провести в Париже. Путем этого символического акта, Франция получала удовлетворение за то, что сорока годами раньше войска антинаполеоновской коалиции вступили в Париж во главе с русским царем Александром I. Организаторы церемонии полагали, по всей видимости, что история вернулась на круги своя, способствуя не только прекращению «возвышения России», но и восстановлению «величия Франции».

Оценив глубину поражения, новый царь с деятелями своего ближайшего окружения воспринял его как исторический импульс для проведения всеобъемлющих преобразований. В 1861 году Александр II подписал манифест об освобождении крестьян из крепостной зависимости. За этим основополагающим актом последовал целый спектр преобразований, охватывавших практически все сферы государственной и общественной жизни – земская, городская, педагогическая, судебная, военная, финансовая реформы и много других. На международной арене русская дипломатия начала, наконец, действовать исключительно в интересах собственного государства, сообразуясь с его возможностями и интересами и не тщась водворять в Европе «генеральную тишину», заваливая трупами русских солдат подступы к захолустным прусским или богемским городам, как то не раз происходило при прежних режимах. Успех первого, реформаторского периода царствования Александра II в решающей степени был обусловлен тем, что у кормила власти стояли люди особого психологического типа, впоследствии получившего в отечественной традиции название «шестидесятников». Не опасаясь решительных перестроек, но и не обинуясь годами просчитывать их последствия, если таковые представлялись неясными, широко черпая из европейского опыта, но не копируя его рабски, они смогли привлечь к участию в преобразованиях большую часть образованных россиян и тем обеспечили успех «великих реформ». Мы говорим об этих общеизвестных вещах затем только, чтобы подчеркнуть, что тем алхимическим тигелем, в котором появился психологический тип «шестидесятников», определивший едва ли не самую славную эпоху «петербургского периода», стала неудачная война с англо-французскими интервентами. «Люди, которых позже назвали „шестидесятниками“, навсегда усвоили уроки Крымской войны, и новый император в полной мере входит в ряды этих „шестидесятников“», – лаконично заметила В.Г.Чернуха.

Празднование тысячелетия России было проведено осенью 1862 года сосредоточенно и спокойно: «Россия сосредоточивалась». В противоположность ей, Париж веселился, празднуя возвращение Франции в число великих мировых держав. В столице устраивались всемирные промышленные выставки и балы-маскарады, роскошь которых превосходила все мыслимые пределы. Вооруженные силы Франции твердой рукой наводили порядок от Средиземноморья до Тихого океана. Угар шовинизма, вызванного Крымской войной, нашел себе отражение даже на карте Парижа. Забредя на «Московскую улицу» (Rue de Moscou), современный турист может предположить, что это название было дано после второй мировой войны для того, чтобы увековечить подвиг советских союзников в битве под Москвой. Такое предположение будет ошибочным. Как замечают авторы современных путеводителей по Парижу, Наполеон III дал улице это название, отмечая в 1867 году 55-ю годовщину вторжения своего дяди в Москву. Между тем, после победоносных походов против Наполеона I и молниеносного взятия Парижа ни в Петербурге, ни в Москве не появилось «Парижского проспекта». Как внушительно выглядела русская сдержанность на фоне французской бестактности!