Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Однёж ходили мы в этот самый Анадырь... – неторопливо выпуская дымные кольца, начнёт вспоминать Андрей. – Зелен я был тогда. Жил без оглядки... Со мной старик увязался, Афоня. Где он токо не перебывал! А тут в двух днях пути заперхал, за грудь схватился. И кони как назло пали. Ташшить его на себе пришлось. Груз – тоже. А он хитрушший, Афоня-то... с ленцой! «Сил нет, – говорит. – Давай груз оставим, пойдём налегке». Понял я – ваньку валяет. «Вставай!» – говорю. «Ташши!» – говорю. И с кулаками на его. Встал старик, понёс. Нёс, нёс и упал. Гляжу, он уж не дышит. Стыда-то мне было, Водолей! Угробил старого человека. Не перегрузи я его, жил бы ишо Афоня. Тогда за правило себе взял: в походе не о себе, о товаришше думать. Тому правилу боле не изменяю...

Оценивая спутников своих, Отлас прикидывал: не ошибся ли в ком? Кто в беде меня бросит? Потап – друг, с детства проверенный. Григорий с Василком – родная кровь. Да и Мин с Марьяной люди надёжные. Может, Лучка?.. Но и он показал себя человеком верным.

Дня три назад Отлас посочувствовал:

– Братан-то твой, Илюха-то, пострадал крепко!

– Бог шельму метит, – буркнул Лука.

– Бог в своих заплутал делах. Не до кабаков ему, не до Фетиньи. Кому Фетинья мозги затуманила? Тебе да Илюхе.

Лука, хмурясь, кусал губы, затравленно озирался.

– Не боись, не выдам, – посмеивался Отлас. Притянув Лучкино плечо, доверительно зашептал: – Я эть и сам о том подумывал. Да опередил ты меня. А с Феткой – ворочусь – рассчитаюсь.

– Не тронь её, – Лука под тяжёлой его рукой не согнулся, сам был в плечах размашист, крепкокост. Лишь глянул исподлобья. Не надобно.

– Чо, и тебя присушила, сучишша?

Как всегда, думы его с Фетиньи перескочили на Стешку. Ревность и злость вспыхивали, как и в юности, но, стал замечать, теперь гасли скорее. Огрубел, что ли? Аль Стешка прискучила? Жизнь воина и скитальца поневоле отучает от родного гнезда. Тоскуй не тоскуй – служба царская гонит. И надо идти, идти... День, год, может – всю жизнь.

И шли.

И скоро ощетинился частоколом Анадырь. Внешние ворота были открыты. В башенном проходе стоял незнакомый огненнорыжий казак. Лицо горело веснушками. За второй ли, за третьей ли стеной мерно гудел колокол. Над луковицей церквушки желтел медный крест.

«Богомолен стал дядя Андрей!» – усмехнулся Отлас, ожидая, когда отопрут ворота.

– Гляди ты, и поп у их завёлся! – заломив шапку, Васька толкнул в бок дядю. – Гриня, стало быть, им заместо попа тебе не бывать.

– У меня теперь иная служба, – тихо отозвался Григорий. Тщедушный, слабый, он ощущал в себе великую, неодолимую силу. В Марьяне ли черпал её, в земле ли этой стылой, но крепла душа, уверенней становился взгляд, звучней голос. И всё меньше задумывался о боге. Бог жил в нём. Вернее, частица бога. Но она, эта частица, по сравнению с великой Вселенной была так мала, что не слишком досаждала. И уж, во всяком случае, не пугала.

– Андрей-то где? – спросил Отлас рыжего.

– Знать не знавал, – синие, неба синее шарики под рыжими бровями удивлённо выкатились на Володея.

– Начального человека не знаешь? Приказной ваш, анадырский!

– У нас приказным Семён Чиров, сын боярский.

– Вот те на! – Отлас собрался было стукнуть рыжего, но решил: пятидесятнику драться с простым казаком не по чину. Крепко двинув его плечом, вошёл в ворота и, не спрашивая пути, отыскал приказную избу. Однако внутрь его не впустили.

– Почивает, – караульный казак выставил перед собою копьё. Будить не велено.

– Где Цыпандин?

В Якуцкое ушёл третьево дни.

– Буди этого. День. Мол, государевы люди пришли с пятидесятником Отласом.

– Эка птица пятидесятник! – фыркнул казак. – Тут повыше тебя люди.

Отлас вышиб копьё, взлетел на высокое крыльцо. Но из сеней, разбуженный шумом, вывалился глыбистый мужичина. На голове ни единого волоска, бородища до пояса. Глаза чистой лазури, нос маленький, детский.

– Кто тут охальничает? – спросил он негромко.

– Выходит, я. На службу прибыл. Людей с собою привёл.

– Назовись.

– Пятидесятник Володей Отлас.

– Не шибко очестлив, – вздохнул сын боярский. Вздохнул прощающее: мол, хоть и груб и со старшими необходителен, а я выше того. – Отведи его в дом Андрея. А их... – его взгляд на миг задержался на Марьяне, голые веки дрогнули. – Девка чья?

– Не девка. Жена братнина, – насупился Отлас, заметив, как приказной облизнулся. – Они со мной поселятся.

– Как знаешь. – И ткнул пальцем в сторону казаков. – А их в съезжую.

Сказал и словно забыл о казаках. Лука скрипнул зубами. Так же вот Гарусовы – что Яков, ныне покойный, что отец названный – в простом казаке человека не видели. И этот туда же... Для него казак вроде мокрицы. Наступит – не заметит. Задумался бы: опора-то кто? Кто хранитель рубежей дальних? Где ему! Мозги жиром заплыли.

– Колокол-то