Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

Володей рвал дверь, колотил ногами, матерился.

– Кто? – перекрывая вой приказного, спросила Марьяна.

– Отворяй! Свои... Володей.

Она открыла, забыв, что обнажена.

– Оооо! – снова взвыл приказной, теперь уж не столько от боли, сколько от испуга. Володей кинулся к нему, схватил за бороду, выволок на улицу, принялся валять в снегу, пинать.

– Сволочь! Кобелина! Сволочь!

Он пинал, а Васька и Потап с Лукой гнали прочь дворовых, чтоб не было свидетелей. Те огрызались, но отступали. Выйдя за ворота, кинулись от греха подальше.

– Убьё-ёшь! – блажил приказной, едва ворочая языком. Боль от ударов была, пожалуй, сильнее боли от ожогов.

Григорий растерянно толкался подле бани, то порываясь кинуться к приказному, чтобы бить его смертельно, то вопросительно заглядывал в глаза Марьяне, протягивая к ней руки и не смея дотронуться.

– Не ссильничал он меня... не успел, – успокоила Марьяна. Полез – я его кипятком из шайки.

– Одёжу ей дай, – сказал Мин. – Разболоклась вот...

– Не сама я, тятя, – прикрываясь веником, говорила Марьяна. – Силком раздели... спутанную.

– Дверь прикрой! Люди смотрят.

Но смотреть было некому. Васька и Потап с Лукой гнались за перетрусившими дворовыми, Володей пинками катал по ограде приказного.

Пошёл снег, мягкий, как кошачья шёрстка. Падал тихо, словно подкрадывался. Белые хлопья устилали башни и крыши, купол недавно построенной церквушки, соскальзывали с кротким шелестом вниз.

Тускло поблёскивала в окнах слюда. Хлопали ставни и двери. Где-то гремели амбарные замки, лязгали цепи колодцев. Острог просыпался, начинал жить несуетной привычной жизнью. Мычала недоенная корова. В окно, занесённое снегом, таращилась кухарка, боясь выйти во двор.

Из соседнего дома запахло печёным хлебом. Вспомнили, что со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было. Ждали, покормит Марьяна, а её след простыл. Легли спать несолоно хлебавши, всю ночь ворочались, пока не прибежал казачонок.

Теперь вот снова почувствовали голод. Да Марьяне не до них. Вот она – налегке одетая – вышла из ворот приказного. Рядом с ней Мин и Григорий.

А Володей всё ещё катал по снегу приказного. Освирепел, едва успокоили.

Приказной занемог. Кроме молока от коровы, ничего не пил. Лежал. Охал. В доме боялись пошевелиться. Любой стук, шорох вызывал в нём ярость. Он визжал и бросался чем попало.

А боль не давала покоя: вился, кричал криком, проклинал Марьяну и всех Отласов. Может, и кончился бы Семён, да во двор к нему явился Григорий.

Приказной завизжал, забился в испуге, вспомнив навеки изувечившую его Марьяну, велел гнать Отласа прочь.

– Прогнать завсегда успеешь, – увещевал старый казак, отпаивавший его молоком. – Пущай попользует сперва. Меня вот пользовал – помогло. Поясница не разгибалась. Теперича хрустит, а гнётся. Прими, безвредный он, самый тихий из Отласов.

Приказной послушал, допустил к себе Григория и не пожалел. Дня через три ему полегчало. Ночь спал, храпя. Челядь облегчённо перевела дух: «Пошёл на поправку, слава те, на вот те!».

Григорий, измученный стенаниями приказного, уходил домой под утро, отсыпался, потом вместе с Марьяной готовил травяные настои, мази и снова отправлялся в дом Чирова.

Однажды, уже встав на ноги, Семён призвал к себе Луку с Потапом. Угостив водкой, усадил их в красный угол, стал спрашивать о житье-бытье.

– Житьё наше тебе известно, – хмуро отозвался Лука. Жизнь здешняя, без дела, без смысла, ему наскучила. Не за тем рвался в Анадырь.

Потап мял в руках истёртый лисий малахай, помалкивал.

«Эки лопаты! – косясь на огромные руки его, содрогнулся Семён. – Медведя заломают».

– В остроге-то не наскучило?

– Посылай дале. Воля твоя.

– Про то и речь. Собирайтесь, молодцы удалы, в землю Камчатскую. Разузнайте, как там да что. Новые народы под государеву руку приведите, ясаку поболе добудьте.

– А Володей-то, старший-то наш? – Потап хрипел: простыл, посадил и без того низкий голос.

– Володей ясак повезёт в Якуцко. А вы не тяните, – властно пристукнул воевода ладошкой. – Готовьтесь борзо.

Узнав о решении приказного, Отлас кинулся было к нему. Но в дом его не пустили.

«Ишь прыткой какой!» – покусывал губы Семён. Давно надумал разлучить друзей. Самого Отласа отправить с тайным письмом к воеводе. В том письме высказывал все обиды на него: мол, непокорен, гневлив, срамил прилюдно матерной бранью, обзывал вором и плутом, а в службе зело нерадив. «Поучи его, воевода-батюшко батогами покрепче, чтобы умишка прибавилось...» – просил приказной.

Отлас, взяв письмо с собою, отправился в Якутск, оставив в Анадыре Мина и Григория с Марьяной.

Ясак изрядный собрали. Охрану Семён дал малую. Боялся, как бы не забаловали поднявшиеся на востоке чукчи. Раза два подступали к Анадырю. Но