Беллона - Елена Крюкова

Отбежала далеко и встала. Слезы сами полились. Куда идти, не знаю.

Зашла в лесочек. Села на поваленное дерево. Холодно мне. Думаю: дождусь темноты, пойду в темноте, никто не увидит, ни свои, ни чужие.

Сошла на землю ночь. Я пошла туда, где играли зарницы и грохотали взрывы. Падаю от голода. Упаду - по земле холодной ползу. Ногтями ледяную землю царапаю. Потом опять встаю и бреду. Добрела до села. Дом передо мной, ворота закрыты, на воротах медное кольцо. Стучу кольцом в доски. Голос за воротами напуганный: "Вер ист?"

Я блею как овца: "Либе танте, их виль шляфен!"

Я слышала, как женщина вздыхает за воротами. И вдруг они заскрипели. Открывает! У меня от радости подкосились ноги, и я упала в пыль прямо перед этой доброй немкой.

Она подхватила меня под мышки и подняла с земли. Провела в дом. Все чистенько, у нас в селе так чисто не живут. Сначала она поставила передо мной еду, и я снова чуть не упала в обморок: жареная гусиная нога, салат из мяса и картошки, соленые кабачки, кружками порезанные, теплый кисель! Я сначала не ела, а водила над едой руками, как над огнем, она казалась мне святой и недосягаемой. Потом набивала себе рот так, что не могла говорить. Я ведь уже немного знаю по-немецки.

Женщина худая и долговязая. Она похожа на тощую добрую лошадь. Налила мне горячей воды в таз. Я мылась синим мылом. Она дала мне красивое голубое платьице с кружевным воротничком. Я увидела себя в зеркале и заплакала. А женщина вытирала мне щеки жесткими ладонями и все повторяла жалобно: "О майн готт, о майн готт!" Уложила на широкую мягкую кровать. Я закрыла глаза и слышала, как она все повторяет за стенкой: "О майн готт!" Это она молилась богу.

Утром просыпаюсь - моя тетрадочка рядом со мной, на табурете. Женщина-лошадь не выбросила ее. Заботливо положила мне в изголовье.

25 января 1945

Утром я пустилась в путь. Сказала на прощанье: "Данке шон, либе танте! Их фергессе зи нихт!" Вышла на дорогу, а вокруг меня пули жужжат: вжик-вжик, вжик-вжик!

И за спиной поднялся ужасный шум. Все загудело, и земля задрожала. Оборачиваюсь - ой-ей, танки едут, прямо на меня! Я отпрыгнула на обочину, гляжу на железные чудища, а они все ближе. Кто в них? Немцы? Русские?

Танк рядом со мной встал. Крышка люка откинута, оттуда высовывается башка, рожа черная, лоснится, белки блестят! Человек? А может, зверь?! Я завизжала от страха! Кричу: "Вер бист ду?!" А черная башка разевает рот и по-своему лопочет! И язык - ни немецкий, ни русский, ни польский, ни литовский! Непонятно какой!

И я упала перед танком на колени. Руки к груди прижала. Гляжу на черную рожу во все глаза. И кричу громко по-немецки сначала: "Нихт шиссен! Нихт шиссен!" А потом по-русски: "Не убивайте! Не убивайте, пожалуйста!" И зарыдала.

А черная башка как захохочет! Зубы белые кажет! Потом юрк! - и в люке спряталась. И танк дрогнул, заурчал и покатился вперед. Мимо меня. А я все стою у дороги на коленях.

20 мая 1945

Месяц назад я вернулась в мое село.

Я когда по Германии шла - мне немка одна чемоданчик подарила, а в нем всякой одежды полно. Пришла я в избу Ниловны - сохранилась изба. Ниловны нет, мамы нет, я есть. И победа есть.

Я в честь победы нарядилась во всю немецкую богатую красивую одежду - юбочка плиссированная, шерстяная, кофточка нежная, прозрачная, с гипюром по вороту, туфлишки ярко-алые, лодочки, каблучки-шпильки, - да пришла вечером в наш клуб. А мне девки говорят: "Отменно фашистам послужила, ты, нищенское отродье, колдунья вшивая!" Меня как молотком по голове ударили. Я просто хотела покрасоваться. Победе порадоваться!

На другое утро меня в сельсовет вызывают. В комнату заводят. Там сидит офицер, погоны на плечах. Разглядывает меня, как стрекозу на булавке.

Цедит сквозь зубы: "Ну давай, колись, гнида, как ты в Германии шиковала, как пила-ела, как страну свою родную предавала, на врагов наших работала!" Я оцепенела. Не знаю, что и сказать. Вспомнила Риту на плацу, и как Наттер ее била смертным боем, и как из Риты кишки ползли. Офицер с табурета встал, шагнул ко мне и залепил мне пощечину. Язык мой за меня развязался. Я говорила, а голоса своего не слышала. Говорила все, как было. И не видела ничего. Потом кончила говорить. Прозрела. Вижу - офицер сидит, пишет все в тетрадке. И я свою тетрадочку вспомнила. Думаю: если не убьют, приду и это все запишу тоже.

1 июня 1945

Меня возили в город на допрос. Другой дядька допрашивал меня. Иногда вежливый был, сладкий, как сироп. Иногда как взбесится! И тогда крепко бил. Привязывал к табурету веревками и бил кулаком по голове, и я падала вместе с табуретом. Орет: "Почему в Германию ушла?! Почему на фашистов работала?!" А я ему взяла и крикнула в лицо: "В Германии немцы пытали, а на родине свои!" Он весь побелел.

Стоит у окна, курит, от битья отдыхает. Я осмелела и говорю разбитым ртом: "Дядя, а можно вас спросить?" У него рука с папиросой в воздухе застыла. Он медленно повернулся ко мне и отвечает: "Ну, спроси". Я спрашиваю: "Сколько лет вам было, когда война началась?" Он прищурился зло: "Ну, тридцать пять". А я говорю: "А мне десять. Всего десять! А почему вы меня не спасли от фашистов? Не защитили?"

И в комнате, где он меня бил, молчание повисло. Потом он спрашивает: "Так тебе всего пятнадцать?"

И я молчу. Ничего не говорю. Тогда он подходит, развязывает мне связанные руки, отвязывает мне ноги от ножек табурета и толкает меня в спину: "Иди. Иди и больше никогда мне на глаза не попадайся".

Я вышла, ноги подкашиваются. Лицо все в крови. Я вытерла кровь носовым платочком и села на лавку в парке. Сижу и плачу. Вдруг ко мне подсаживается кто-то. Гляжу - мужчина. Грудь вся в орденах. Понятно, воевал. Говорит мне: "Что ревешь так, девчонка? А такая хорошенькая! Жаль, конфетки нет, тебя угостить!"

А я перед ним на лавке сижу и его боюсь. Может, тоже схватит меня сейчас да бить начнет. Мне уже казалось: все бьют всех, и никто никого не жалеет.

А он погладил меня по разбитому локтю, и я дернулась от боли, а он шепчет: "Эх, девчонка, я с нечистью фашистской воевал не за то, чтобы такие красивые голубые глазки плакали!" Вынул из пачки папироску, закурил. Дышит на меня дымом. Я вытерла лицо ладонями.

И с ходу взяла и рассказала ему все-все-все, что со мной в жизни стряслось.