Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова

- Не понимаю... ну ничего, минутное дело. Сейчас проставлю от руки. Ума не приложу, как это могло... Буквально одна минута. Да у нас и нет такой машинки, с отпаявшимся рычагом. Чудеса!

Он начинает править на уголке стола. Неожиданно поднимается товарищ Теффиков, прижимает руки к груди, кланяется всем вообще, потом судье и заседателю отдельно.

- Догадываюсь, что приговор ваш суровый, высокочтимые судьи. Но раз уж так вышло... с этой буквой... Пусть будет минута молчания. Минута милосердия. Чистота украшает саклю, а раздумье - того, кто призван решать. Еще немного подумайте, прежде чем зачитать исправленный текст. Прошу вас!

Судья (после какой-то небольшой заминки) встает - и вслед за ним все, кто есть в зале. Встаю и я. Это минута молчания. Минута милосердия. Вот что может сделать иногда неисправная машинка.

- Готово. Все в порядке.- Секретарь подает бумагу, где проставлены от руки недостающие буквы.- Можно зачитывать.

Судья говорит с заседателями. Потом берет из рук секретаря бумагу и разрывает ее - пополам, на четыре части, на восьмушки. Обрывки бумаги аккуратно складывает в пепельницу.

- Никита Иванов может помочь человечеству. Правда, оно об этом и не подозревает. Но это неважно. А пока что человечество может дать Никите Иванову маленькую льготу: позволить зачеркнуть минуту в его жизни. Позволить вер' нуться назад. Выдать ему этот аванс в счет будущих добрых дел. Дать фору, если говорить языком шахматистов! Человечество согласно. Правда, оно об этом не подозревает, но это неважно. Таково наше решение.

В зале шум, кто-то начинает хлопать. Моя соседка слева не одобряет речь судья: «Нельзя же так легкомысленно обращаться со временем. Назад-вперед-назад. Совсем его задергали. Время им покажет». Сосед справа доволен: «Разум- ное доверие необходимо. Оно нриносит пользу. Доверять выгодно». Недалеко от меня встает на скамейку учительница, та, что давала свидетельские показания, с веснушками и шестимесячной.

- Только без подсказок! Пускай Никита Иванов сам. Один, самолично!

Судья кивает головой:

- Правильно, согласен. Без хорошей или плохой подсказки. Пускай сам. Свободный выбор варианта. В конечном итоге все решает сам человек, его добрая воля.

И объявляет заседание суда закрытым. В зале шумно. Ко мне между рядов скамеек протискивается Боб. Машет рукой, что-то выкрикивает. О чем он? Что ему надо?

- К телефону... Вас к телефону! Лежит трубка... в соседней комнате... Это из дому. Да вы не волнуйтесь, она, конечно, найдется... Какое-нибудь недоразумение. Ну, просто засиделась у подруги...

Последнее, что я вижу,- заседательница достает из портфеля белый халат, стетоскоп. Темнота.

14

...торчал остов раздетой колокольни, окна первых этажей домов прятались в густо заросших палисадниках с ветхими заборами. На лавочке грелась, полузакрыв глаза, старуха в темном платочке, кидала семечки в беззубый рот. В глубине двора мужчина куда-то вел девочку лет десяти, с тонкими косичками, она капризничала, упиралась... такая большая, а ревет в голос... оглянулась... Никита мельком увидел круглое заплаканное лицо, круглые голубые глаза, но твердая рука мужчины уже схватила ее за плечо.

Переулок резко переломился. Впереди шумная, людная магистраль. А вот и автобус. Как раз тот, который нужен. Но, странное дело, Никита замедлил шаг, что-то его тревожило. Эта девочка... мужчина с ней, в грязно-рыжей кепке, низко надвинутой на лоб* с поднятым воротником серой толстой куртки... как грубо он ее тащил. Ну, пускай отец, но, возможно, пьян, перебрал в воскресенье лишнего. Это безумие - упускать автобус, когда еще подойдет следующий, а он опаздывает, теряет... Кто знает, может быть, главное в своей жизни. Нет, надо ехать, нечего мудрить! Он же не Вадик. Последние садятся, надо решать, надо что-то решать. Отец девочки пошлет его ко всем чертям за то, что он суется не в свое дело, и будет совершенно прав. Попадешь в смешное положение, только и всего. Останешься в дураках. Водитель, немного помедлив, закрыл дверцы автобуса. Без двадцати три. Ну, так что же ты теперь стоишь? Тогда уж отправляйся назад. Господи, до чего идиотская история! Поворот, старуха в темном платочке. Какое у нее неприятное, хищное выражение лица, и чем это она, интересно, умудряется грызть семечки, деснами, что ли? Отец с девочкой ушли, ну, слава богу, вот и конец, где же их теперь разыскивать? Нет, они здесь, девочка зацепилась руками и ногами за штакетник дряхлого забора, всем телом вжимается в забор, он тянет ее за косы со всей силы, штакетник трещит, ломается. Э, да здесь действительно что-то неладное! Никита, прижав кулаки к груди, побежал. Ударил! Ударил ее, мерзавец, обломком штакетника по голове... Да будь ты хоть трижды отец... Отпусти сейчас же, зверюга! Не хочешь? Бить ребенка... в двадцатом веке, в нашей стране... Сцепились, сплелись тесно, на Никиту пахнуло перегаром и потом, чем-то залежалым, кислым, рыжая замусоленная кепка полетела наземь,- где я мог видеть этого паршивого пьяницу, эти оловянные глаза, тяжелый подбородок, неважно, сейчас не до того, вырвать девочку, вот так, поставить за своей спиной, спрятать за себя, и пусть не высовывается... Он подбирается к моему горлу, однако и хватка у него, а не кажется таким уж... стиснул, черт, никак не вздохнуть... удалось освободиться, уф! Приемы, собака, знает, того и гляди разорвет рот или большим пальцем глаз вдавит, не подпускать близко, главное - не подпускать... Плохо дышится, намял мне шею, что-то там, м-м, в шее, да ладно, после. Ты так? Ногой, ногой в низ живота... Ну, это уж... Теперь держись! Р»адик мне когда-то показал... A-а, получай, скотина. Под вздох. И еще.,, Нет, не жалко, так тебе и надо, валяйся в траве. Где девочка, цела ли? Поосторожнее, удары были не такие уж сильные, сейчас оклемается. Ага, уже встает на четвереньки, сплевывает, мотает головой. Такие живучи, таких ничего не берет. Тупая, темная сила. Не-на-ви-жу!

Девочка рыдала, ее трясло, она не могла ничего сказать толком. Вырывались только отдельные слова:

- Отведите... мама журналистка...

Пьяница, все еще на четвереньках, затянул по возможности сладким голосом:

- Доченька, ты что? Мы вместе, к маме... Конхфетку, че ело, куплю, не жалко. А чужим, ё-моё, нечего суваться в дела Сидора Люлько. Хвост отгрызу! Иди, Нюрочка, цветочек мой... поросеночек...

Девочка бросилась к Никите, прилепилась к нему.

- Я не знаю этого человека!, Он хотел у меня забрать... отнять... не оставляйте меня! Не уходите!

Появилось новое действующее лицо: высокий, худой, элегантный человек в прозрачном дождевике (на груди фотоаппарат, огромные, причудливой формы темные очки закрывают почти все лицо). Он говорил изысканно вежливо, удивительно мягко