Добывайки в поле - Мэри Нортон

— Я не хочу, сказать, что нам надо все время говорить шепотом, — подхватил Под, появляясь неожиданно из–за ботинка. В руках у него была половинка ножниц (он выкашивал узкий проход в самой густой траве). — Но никуда больше не уходи, дочка, не сказав, куда ты идешь, и зачем, и на сколько. Поняла?

— Нет, — сказала Арриэтта неуверенно. — Не совсем. Я хочу сказать, я не всегда знаю, зачем я иду (Зачем, например, она взобралась на самый верх живой изгороди?). Где тут опасность? Я ничего не видела. Если не считать трех коров на соседнем поле.

Под задумчиво взглянул наверх, туда, где в чистом небе недвижно висел ястреб–перепелятник.

— Опасность везде, — сказал он, помедлив секунду. — Впереди и позади, наверху и внизу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

«Нет худа без добра».

Хомили и Арриэтта еще не кончили завтракать, а Под уже занялся делом. Он ходил задумчиво вокруг ботинка, осматривал его со всех сторон, щупал кожу опытной рукой, глядел на нее вблизи, затем отступал, прищурив глаза, назад. Наконец вынес наружу походные мешки, один за другим, и аккуратно сложил на траве, а сам забрался внутрь. Хомили и Арриэтта слышали, как он отдувался и бормотал что–то, опустившись на колени, — они догадались, что он внимательно проверяет все швы, пазы, качество работы и измеряет размеры «пола».

Через некоторое время Под вышел и сел на траве рядом с ними.

— Жаркий будет денек, — сказал он медленно, — вон как солнце палит.

Он снял галстук и тяжело перевел дух.

— Что ты там рассматривал, Под? — спросила немного погодя Хомили.

— Ты видела этот ботинок, — сказал Под и тоже помолчал. — Бродяги таких не носят, и для рабочих людей таких не шьют; этот ботинок — продолжал Под, пристально глядя на Хомили, — принадлежал джентльмену.

— Ах, — облегченно вздохнула Хомили, прикрывая глаза и обмахиваясь бескостной ладонью. — Как будто гора с плеч свалилась!

— Почему, мам? — возмущенно спросила Арриэтта. — Чем тебе не годится ботинок, который носил рабочий человек? Папа ведь тоже рабочий человек, не так ли?

Хомили улыбнулась и с сожалением покачала головой.

— Все дело в качестве, — сказала она.

— Да, здесь твоя мать права, — сказал Под. — Этот ботинок — ручной работы, я редко держал в руках такую прекрасную кожу. — Он наклонился к Арриэтте. — А к тому же, дочка, обувь джентльмена всегда ухожена, ее смазывают и ваксят каждый день. Если бы не это, неужели вы думаете, этот ботинок смог бы выдержать — а он выдержал — дождь и ветер, жару и мороз? Да, джентльмены платят немалые денежки за свою обувь, но уж и требуют высшее качество.

— Так, так, — утвердительно кивала головой Хомили, глядя на Арриэтту.

— Дыру в носке я могу залатать, — продолжал Под, — куском кожи от языка. Сделаю на совесть, комар носа не подточит.

— К чему зря тратить время, да и нитки! — воскликнула Хомили. — Я хочу сказать: ради одной–двух ночей. Мы ведь не собираемся жить в ботинке, — сказала она, рассмеявшись, словно сама мысль об этом была нелепа.

— Я вот о чем подумал… — начал было Под.

— Я хочу сказать, — не слушая его, продолжала Хомили, — ведь у нас же есть родичи, которые поселились на этом лугу… Хоть я и не считаю, что барсучья нора — подходящий дом, но все же этот дом есть, и где–то неподалеку.

Под кинул на нее серьезный взгляд:

— Может быть, — промолвил он так же серьезно, — но все равно, я вот о чем думал. Я думал, — продолжал он, — родичи или не родичи они нам, они — добывайки. Верно? А кто из человеков, к примеру, видел добываек? — и он с вызовом поглядел вокруг.

— Кто? Да мальчик, — начала Арриэтта. — И…

— А, — сказал Под, — потому что ты, Арриэтта, еще не была добывайкой… не начала даже учиться, как надо добывать. Сама подошла и заговорила с ним, — и как только не стыдно?! — сама разыскала его — ничего лучшего не нашла. И я тебе сказал тогда, к чему это приведет. За нами станут охотиться, сказал я, и кошки, и крысоловы, и полисмены, и все, кому не лень. Так и вышло, я был прав.

— Да, ты был прав, — сказала Арриэтта, — но…

— Никаких «но», — сказал, Под. — Я был прав тогда, и прав я сейчас. Ясно? Я все это продумал, я знаю, о чем говорю. И на этот раз никаких глупостей не потерплю. Ни от тебя, ни от твоей матери.

— От меня ты никаких глупостей не услышишь, Под, — кротко сказала Хомили.

— Ну так вот, — продолжал Под, — я вот как все это понимаю: человеки высокие и ходят быстро; а когда ты высокий, тебе дальше видно… так? Я хочу сказать вот что: если при всем при этом человеки не видят добываек… мало того, утверждают, будто мы и вовсе н е с у щ е с т в у е м на свете, как можем мы, добывайки — мы ведь и меньше человеков, и ходим медленнее — надеяться на успех? Конечно, когда живешь в одном доме с другими семействами, знаешь друг друга… Оно и понятно, мы ведь выросли под одной крышей. Но в новом месте, вроде того, как здесь, в чистом поле, если так можно сказать, добывайки прячутся от других добываек… Так мне кажется.

— Вот тебе на! — грустно вздохнула Хомили.

— Но мы вовсе не медленно двигаемся, — возразила Арриэтта.

— По сравнению с человеками, сказал я. Наши ноги передвигаются скоро, но их ноги длинней, посмотри только, какой они успевают пройти путь. — Под обернулся к Хомили. — Ты не расстраивайся. Я не говорю же, что мы никогда не найдем Хендрири… может быть, и найдем… и даже скоро. Во всяком случае, до зимы…

— Зимы! — прошептала Хомили с ужасом в голосе.

— Но мы должны строить планы и действовать так, словно на свете не существует никаких барсучьих нор. Вы понимаете меня?

— Да, Под, — хрипло проговорила Хомили.

— Я все это продумал, — повторил Под. — Что у нас есть: три мешка с пожитками, две шляпные булавки и старый ботинок. Нам надо смотреть правде в глаза и быть готовым ко всему. Более того, — добавил он торжественно, — нам надо изменить наш образ жизни.

— Как — изменить? — спросила Хомили.

— Ну например, отвыкнуть от горячей еды. Никаких чаев, никаких кофиев. Мы должны оставить свечу и спички на зиму. Мы должны разыскивать свой хлеб насущный вокруг нас.

— Только не гусеницы, Под, — умоляюще проговорила Хомили, — ты ведь мне обещал! Я и кусочка не смогу проглотить!

— Тебе и не придется этого делать, — сказал Под, — уж об этом я позабочусь. В такое время года полно других вещей. Ну а теперь вставайте, я хочу посмотреть, удастся ли нам сдвинуть ботинок с места.

— Что ты хочешь делать? — озадаченно спросила Хомили, однако они обе послушно поднялись на ноги.

— Видишь, какие тут шнурки? — сказал Под. — Крепкие и прочные, а почему? Да потому что их хорошо промаслили, а может, просмолили. Перекиньте каждая шнурок через плечо и тащите. Станьте спиной к ботинку… Верно, вот так… И идите прямо вперед.

Хомили и Арриэтта налегли на постромки; ботинок, подпрыгивая на кочках, заскользил вперед по траве, да так быстро, что они споткнулись и упали — кто мог ожидать, что он окажется таким легким!

— Осторожно! — закричал Под, труся рядом с ними. — Постарайтесь не дергать… Поднимайтесь… Вот, вот, правильно… Ровнее, ровнее… Прекрасно. Видите, — сказал он, когда, подтащив ботинок туда, где кончался островок высокой травы, они остановились перевести дух, — видите, как он летит? Как птица!

Хомили и Арриэтта потерли плечи и ничего не сказали; они даже улыбались слегка — слабое отражение гордой и торжествующей улыбки Пода.

— Садитесь, отдохните. Вы молодцы. Увидите теперь, все будет хорошо.

Они послушно сели в траву. Под улыбался во весь рот.

— Вот значит, какое дело, — начал он. — Я говорил вам об опасности… Тебе говорил, Арриэтта… Почему? Да потому что мы должны быть не только храбрыми (и я не знаю никого храбрее твоей матери, когда у нее нет другого выхода), но и благоразумными, мы должны думать о том, что нас ждет, и не терять головы. Мы не можем позволить себе зря тратить силы — лазать по кустам просто для потехи и все такое прочее, — и мы не можем позволить себе рисковать. Мы должны составить план на будущее и не отступать от него. Ясно?

— Да, — сказала Арриэтта.

Хомили кивнула головой.

— Отец прав, — сказала она.

— Нужно иметь главную цель, — продолжал Под, — а у нас она есть, прямо под рукой — нам надо найти барсучью нору. Как же нам это сделать? Пастбище это огромное, у нас уйдет чуть не весь день на то, чтобы пройти вдоль одной его стороны, не говоря уже о времени, которое понадобится для нор; к вечеру мы будем валиться с ног от усталости, это уж как пить дать. Ну, а если я пойду на поиски один, у твоей матери не будет за весь день и минуты покоя, она места себе не найдет, пока я не вернусь, станет придумывать всякие страхи. И тебе покоя не даст, Арриэтта. Мы не можем позволить себе так выбиваться из сил. Когда волнуешься да суетишься по пустякам, перестаешь соображать — понимаете, о чем я говорю? И вот тут–то и случаются несчастья.