Женский хор - Мартин Винклер

Башня

Давным-давно был на свете замок.

Я лежала на спине в кроватке с очень высокими краями, у меня были маленькие пухлые ручки с маленькими пальчиками, которые дергались и опускались к губам, и я их обсасывала ням-ням, а потом они снова поднимались вверх и больно падали мне на нос — аййй.

На фоне прямоугольного неба я видела склонившиеся надо мной растерянные, испуганные, ошеломленные лица, которые смотрели на меня, вытаращив глаза — Что это? — гримасы отвращения — Какой ужас! — слезы — Какое несчастье! — рыдания — Нельзя ее так оставлять, нужно обязательно показать врачу…

Я не хотела, чтобы они звали врача, не хотела, чтобы ко мне прикасались. Не хотела, чтобы врач трогал меня своими грязными лапами. Пусть только попробуют до меня дотронуться! Я красивая, однажды я свершу великие дела, впрочем, вначале я просто встану. Нужно только ухватиться за бортик, и…

Изо всех сил я подняла кулак к небу — я себя в обиду не дам, — маленькая пухлая ручка удлинилась и выросла, маленький кулачок раскрылся, пальцы вцепились в спинку дивана, и я села.

— Смотрите!

Они, все трое, были здесь: Жоэль, Сесиль и мой отец. Сидели вокруг меня. Сесиль заламывала руки и выглядела очень уставшей, бедняжка, мне сказали, что она не спала всю ночь. Папа сидел по другую сторону низкого столика, склонившись вперед, сцепив пальцы, с мрачным лицом, мне сказали, что он резко постарел, бедный папочка. Жоэль сидел на краю дивана, мертвенно-бледный, с осунувшимся лицом, — Что такое, дорогой? — мои ноги лежали на подушках, его руки сжимали мои лодыжки. Очень крепко. На мне была пижама, а сверху плед.

Болела голова. Это была не мигрень, а головная боль как при похмелье или после истерики… или во время гриппа, головная боль, как будто тебя избили до полусмерти.

Была ночь.

Во рту было вязко, мозг затуманен, я не знала, что выпила и почему у меня такое похмелье, но, судя по всему, выпила я немало.

Почему они так на меня смотрят? Может, кто-то умер?

— Я спала? Сколько времени? Daddy?

— Половина седьмого. У тебя кататония[82] со вчерашнего вечера. Мы как раз говорили о том, что нужно вызвать врача и отвезти тебя в больницу.

Я потерла лицо:

— Что?

— Ты не помнишь? — тоненьким голоском спросила Сесиль.

— Что?

— Как мы ходили на кладбище.

— Ах… кладбище… О, папочка…

Мое горло сжалось, я разом все вспомнила, упала на спинку дивана, стала искать руку Жоэля, протянула руку к папе, он вскочил с места:

— I’m here, Sweetie[83].

— Не двигайся!

— Осторожно! — мягко сказал Жоэль, обнимая меня за плечи.

— Со мной все в порядке, просто я хочу его видеть. I’m sorry, Dad[84]. Я только хочу, чтобы ты сидел напротив, я хочу тебя видеть, слышать и задавать тебе вопросы, хорошо? (Туман в голове вдруг развеялся, и я вспомнила все: кладбище, плиту, цветочный горшок, даты, которые никак не согласовывались, злобные слова бабушки.) Я все вспомнила! Я не сержусь, мне не страшно, мне просто нужно прийти в себя, хорошо? Okay, Daddy?

— Хорошо….

— Ты уверена? — спросил Жоэль.

Я глубоко вздохнула:

— Уверена. Со мной все в порядке. У меня немного болит голова, но в целом я чувствую себя хорошо. У меня был… шок. Но все прошло. Я не умру. Просто мне нужно время, чтобы прийти в себя. Я хочу пить. Пить. Воды… Холодной…

Сесиль побежала на кухню, вернулась со стаканом, наполненным кубиками льда и налила в него воды. Я опустошила стакан, вернула, она наполнила его снова, вода текла по щекам и подбородку, я не обращала внимания, я выпила один за другим четыре стакана, вода была холодная и приятная, я вытерла губы рукавом.

— Итак, — сказала я.

Их глаза засверкали, я почувствовала, что улыбаюсь, это было бы смешно, если бы не было так грустно. Я потеряла сознание, она ждали продолжения, как будто во время моего… отсутствия я ушла в четвертое измерение в поисках объяснения, как будто хотела встретить дух, который передал бы мне сообщение, смысл жизни, последнее слово…

Но я знала, что правда здесь, и больше нигде.

— Итак, это невероятная и невозможная история.

— Какая история? — спросил Жоэль, и по его лицу я поняла, что в течение тех часов, что я была без сознания, он перестал дышать, жить, чувствовать, что его сердце только-только начинает биться.

Я наклонила к нему голову и прикоснулась свежим губами к его сухим губам:

— Моя история, Love. — Я указала на папу. — Жоэль, познакомься, это мой папа, Джон Этвуд. Джон, познакомься, это мой друг, Жоэль.

— Мы уже…

— Возможно, но я не хочу этого знать. Я хочу знать то, что я должна знать, кто такая Камилла и кто моя мама. И почему, Джон… и я буду продолжать называть тебя Джоном, пока не получу ответ… потому что в эту минуту я знаю, кто такие Сесиль и Жоэль, но уже не знаю точно, кто ты и почему мне вчера на кладбище стало плохо. Who are you, John Atwood[85]?

— I’m your father. Я твой отец, будь уверена.

— Правда? В этом нет сомнения? Как правило, сомнения вызывает личность отца, а не матери, но в том, что касается меня, я уже ни в чем не уверена, поэтому позволь мне прояснить некоторые моменты…

Странно, но мои слова его не рассердили, он был в себе уверен.

— Я твой отец. Я тебя вырастил…

— Да, но ты уверен, что ты меня зачал?

— Да. Когда ты была маленькая, мы вдвоем проходили тест на ДНК.

— Значит, ты не был уверен?

— Конечно, я был уверен. Ты — моя дочь, и даже если бы тест показал иное — ты бы не перестала ею быть. Я сделал тест не для того, чтобы убедиться, а чтобы защитить тебя.

Я глубоко вздохнула. Сесиль улыбнулась.

— Он твой папа! — робко сказала она. — Успокойся…

— Да. Нет, не «успокойся». Мне необходима прочная опора, от которой я буду отталкиваться и идти вперед. Пап, Камилла не моя мама, правда?

— Нет.

— Кто моя мама? Мари?

— Да.

Я не буду спрашивать, как вы познакомились и что между вами произошло. Это меня не касается. То, что меня касается, так это то, как вы меня сделали, а для этого мне нужен план. Следующий вопрос…

— Кто такая Камилла? Сестра Мари?

— Нет, — ответил Джон.

— Значит, — сказал Жоэль, — если она не сестра Мари…

— Она ее дочь! — пробормотала Сесиль. — Камилла — твоя сестра, Джинн.

И в высокой башне того замкаВ заточении жила принцесса.

Я посмотрела на отца.

— Не знаю, — сказал он, покачав головой.

Боже, но ведь это само собой разумеется. Я покачала головой — it all makes so much sense[86] — и продолжила вместо него:

— Ты не знаешь, кто Камилла — моя сестра… или мой брат.

Из его глаз вдруг Ниагарским водопадом хлынули слезы.

— Oh, God!

— Oh, Daddy!

Я встала, но голова еще кружилась, я упала на диван, протянула руки к нему — иди сюда, — он сел рядом со мной, я прижалась к нему, скорее чтобы поддержать его и утешить, нежели чтобы успокоиться самой. Это мой отец, он всегда был им, он здесь, со мной ничего не случится, теперь моя очередь его поддержать.

— Jeannie, I’m sorry.

— It’s okay, I’m okay, Dad. I can handle it[87].

Я не стану спрашивать, почему ты ничего не говорил, ты мой отец, ты хотел как лучше, — кто я такая, чтобы тебя судить? Я не жила твоей жизнью. Я смотрю на себя, я вижу, какая я, ты можешь мной гордиться, тебе не в чем себя упрекнуть, мне тебя не в чем упрекнуть.

— Поговори со мной. Скажи мне, чего ты хочешь, что можешь, но говори со мной. Дай мне крупицы, крохи этого пазла, даже если он огромный, нескольких кусочков может оказаться достаточно, чтобы завершить большую картину.

Я сказала это, думая, что он не сможет мне ответить, но потом мне сказали, что это его освободило, и теперь его слова потекли так же стремительно, как и его слезы.

— Мари-Луиза Мержи, твоя бабушка, была женщина богатейшая и невероятно влиятельная, из высшей буржуазии Турмана. Она давала торжественные приемы, поддерживала тесные связи с политиками и промышленниками, самыми видными в регионе и даже в стране. Она была одной из самых уважаемых женщин города. Говорили также, что она была милейшей женщиной. Но в кругу родных она была человеком ядовитым, извращенным и властным, она вела себя как тиран и держала в страхе мужа и дочь… Она постоянно мучила их и изводила. Следила за каждым их шагом. Контролировала каждый их жест. Несмотря на столь строгий надзор, в пятнадцать лет Мари забеременела… от одноклассника… Мать сразу об этом узнала. Она увезла ее подальше от Турмана, и через семь с половиной месяцев они вернулись с девочкой, которую назвали Камиллой. Мари-Луиза и Луи объявили ее своим ребенком. Анатомический пол Камиллы был неопределенным, но Мари-Луиза сразу после ее рождения решила, что ребенок, что бы ни случилось, будет девочкой. Обсуждению ее решение не подлежало. Она не подпускала Мари к ребенку и с тех пор стала обращаться с ней как с прислугой, а сама делала все, чтобы из Камиллы получилась идеальная девочка. Она наряжала ее как куклу, учила, как себя вести, а также проконсультировалась со всеми хирургами Франции и Наварры. За свою короткую жизнь Камилла перенесла семь операций. Последний раз — за две недели до твоего рождения. Каждый раз, когда Камиллу клали в больницу, Мари-Луиза оставалась в ее палате и не спускала с нее глаз. Но уследить за всем она не могла…