Лонтано - Жан-Кристоф Гранже

Серийным убийцей ее матери была сама жизнь.

Гаэль заметила, что та держит в руке зернышки калифорнийского мака (мать сама выращивала мак на балконе как успокоительное). Продолжая говорить, она жадно грызла их и напоминала какое-то облезлое животное из тех, на кого глазеют в Ботаническом саду. Вот такие мелкие мании и раздражали ее больше всего на свете.

– Все хорошо, Мэгги, – прошептала она. – Я… я хочу отдохнуть.

– Конечно.

Она одарила дочь мокрым поцелуем. Ее Величество Богемная Буржуазность жаловала ей отпущение грехов, бормоча сожаления по поводу следующей семейной трапезы. Отличная шутка!

Мать отошла, и Гаэль смогла рассмотреть остальных: Эрван и Старик, застывшие, как две полицейские дубинки, вперили в нее взгляды столь же мрачные, как и их костюмы; чуть в стороне Лоик, с отсутствующим видом, вожделенно уставился на пустующую койку по соседству. Без сомнения, ему мечталось устроиться здесь, рядышком, и таскать у нее снотворное…

Она прикрыла глаза, чтобы отогнать видение.

«Братья Блюз» шепотом вели свои тайные переговоры:

– Я им не доверяю. Пришли своего парня, пусть присмотрит за ней.

– Есть у меня в группе новичок…

– Отлично.

– Но только на эту ночь.

– Конечно. Завтра посмотрим.

Она улыбнулась, по-прежнему не открывая глаз. За ней хотят присмотреть, тем лучше. Ей говорили о терапии сном, тоже неплохо. Все, кто подвержен депрессии, знают: сон – единственное убежище.

Не важно, что ее план сорвался. И как ее разоблачили. Главное другое: она опять промахнулась. На протяжении недель и месяцев план позволял ей держаться. Но ненависть – это тупик, мираж. Удача, промах ли – привкус остается тот же: горечь…

Гаэль открыла глаза и приятно удивилась. Наверно, она заснула: все ушли. Она смаковала тишину, насыщенную химическими запахами и усталостью, – тишину приюта для умалишенных, замкнутую, шепчущую, почти утешительную.

На рассвете, когда ее привезли после общего осмотра и электроэнцефалограммы, дежурный психиатр, румын, провел ее по этажу. Палаты, комната отдыха, автомат с напитками… Ничего особенного, вот только выйти отсюда нельзя. Первое, что она услышала, был щелчок замка. И последнее тоже.

Сцена на балконе постоянно всплывала в памяти, чуть смягченная медикаментами. Гаэль чувствовала, как раскрывается пустота, втягивая ее, и видела себя умирающей. Но худшим было другое. Худшим была побудительная причина. Она не хотела покончить с жизнью. Она просто испугалась отца – этот страх так глубоко угнездился в ней, что буквально взорвался в ее сердце. В двадцать девять лет ничего не изменилось. Как ракообразные, она нарастила себе прочный экзоскелет, но плоть внутри оставалась по-прежнему уязвимой.

Ей нужен не психиатр, а экзорцист.

Гаэль инстинктивно глянула на часы и вспомнила, что их отобрали вместе со всем остальным. Одежда, украшения, мобильник – все было опечатано и лежало в металлическом сейфе в ее палате. Подобное лишение привычных предметов способствовало потере любых ориентиров. Сейчас, должно быть, полдень, а ей казалось, что полночь. Или шесть утра. Больше никакого представления о времени и даже о боли. Спасибо химии.

Ее сознание покрыла черная пелена. Снова сон: когда любят, ничего не жалко…

102

Он позвонил Сержанту, чтобы тот заступил на пост у дверей Гаэль. Полицейский ничего не понял: похоже, – он должен охранять сестру босса от… нее самой. У Эрвана не было времени дождаться офицера в больнице. Он представлял, какой прием уготовит тому Гаэль, когда проснется…

Площадь Насьон предстала во всем своем унынии. Слишком просторная, слишком пустая, она выходила как раз на те места, которые сами по себе не располагали к веселью: кладбище Пер-Лашез, грязный квартал Бастилии, фальшиво живописный виадук Искусств на улице Домениль…

Крипо выбрал дорогу на Венсен в объезд Парижа – он заехал за Эрваном в Сент-Анн. Мастерская Лартига находилась у малого кольца – забытой всеми, даже теми, кто жил по соседству, железнодорожной ветки.

Эрван хранил молчание. Прошло семьдесят два часа после обнаружения тела Анн Симони, сорок восемь после трупа Людовика Перно, а у него по-прежнему не было ни одной серьезной зацепки. Мнимый вор в доках Марселя, волосы неизвестной, скульптор, который покупал ржавые железки из Конго, вот и все.

Одна за другой ниточки расследования обрывались, а над Парижем поднимался ветер паники. Пресса уже заговорила об Убийце с гвоздями, множились абсурдные свидетельства и стихийные признания, а начальство давило все больше и больше. С утра Фитусси звонил уже пять раз, и не без причины: никто не понимает методов Эрвана. Он постоянно исчезает, до сих пор не задержал ни одного, пусть самого хилого, подозреваемого и не допросил ни одного свидетеля – и это за четыре дня. Чем он вообще занимается, мать его?

Эрвану пришлось пообещать, что с понедельника он усилит группу всем необходимым плюс призовет помощь из форта Росни,[125] в том числе специалисток по психологическому профилю. Следовало хотя бы произвести шум, ажиотаж и сотрясение воздуха. Чтобы было что сказать журналистам!

Когда он отвлекся от своих мыслей, Крипо уже разворачивался на пересечении бульвара Суль и авеню Куртелин. И снова они оказались в Двенадцатом округе, в нескольких метрах от улиц де ля Вут и д’Аврон. Опять случайность?

Эльзасец свернул направо, на перпендикулярную улицу.

– Ты едешь против движения, – заметил Эрван.

– На войне как на войне.

Новый поворот руля: вилла «Бель-Эр» раскинулась у откоса проходящей поверху железной дороги и утыкалась в тупик. Проезжая часть была вымощена булыжником, как в мультфильмах Уолта Диснея. Ряд небольших домов с палисадниками на английский манер выстроились внизу под рельсами. Ни одного прохожего на горизонте.

Эрван вышел из машины и оглядел открывающуюся картину: рельсы под деревьями и сорняки образовали завораживающую прогалину, как если бы кто-то снял крышку с одной из парижских тайн. Смесь заброшенности и меланхолии, напоминающая и романы Анри-Пьера Роше, и японский лесной пейзаж. По другую сторону путей здания стояли к ним спиной, покрытой бесчисленными граффити.

Мастерская Лартига располагалась в глубине. Царящий здесь покой благотворно подействовал на Эрвана: он сдержал нетерпение и решил провести встречу спокойно и мягко. Дом номер девятнадцать оказался бывшим вокзалом – высокий куб без этажей, в котором когда-то путешественники ждали поезда.

Заметив пластиковые контейнеры, Эрван призвал Крипо к исполнению служебных обязанностей:

– Помойка.

Они перевернули баки и приступили к обычному просеиванию мусора. Лартиг питался только йогуртами и киноа. Он также злоупотреблял препаратами сексуального назначения: попперсы, виагра, сиалис, таблетки женьшеня и сосудорасширяющие алкалоиды.

– Ну и гуляют в этом доме, – хмыкнул Крипо.

В другом баке они обнаружили металлические фрагменты, от которых еще пахло огнем, как от тела пахнет сексом после занятий любовью, остатки химических веществ (наверняка разные клеи), обрывки каучука (для муляжей и формовки)…

– Вы что-то ищете?

Они обернулись.

– Иво Лартиг, – представился незнакомец, не покидая узкого тротуара. – Полагаю, вы приехали повидаться со мной?

Эрван знал, что Лартиг не соответствует описанию его похитителя гвоздей, но скульптор оказался вообще вне подозрений: он сидел в инвалидной коляске.

Полицейский постарался скрыть удивление, протянув удостоверение, – что дало ему крошечную отсрочку, позволившую взять себя в руки. Инвалид глянул на карточку с триколором, потом вернул ее, сопроводив долгим изучающим взглядом:

– Рассеянный склероз, майор. Я прочел в ваших глазах, что сведения обо мне вы получили неполные. Ступайте за мной. У меня есть горячий кофе.

103

Потолки шестиметровой высоты и многие сотни квадратных метров: над мастерской имелись обширные антресоли. Еще выше стальные балки поддерживали стеклянный потолок с металлическими конструкциями, грани которых распространяли серый свет, такой же холодный, как и тот, что лился сквозь витраж.

– Это бывший вокзал Бель-Эр, – коротко пояснил художник, ставя три чашки на круглый столик с прожженной и покрытой пятнами краски столешницей.

Эрван и Крипо бродили по помещению, пораженные его обитателями: многометровыми колоссами, воспроизводящими тревожную наивность африканских статуй. Вывернутые под прямым углом руки, монолитные торсы, глаза круглые, как дула орудий, причем все до одного цвета ржавчины, который был больше, чем цветом, – тревожным прахом, душившим сердце.

– Вы, конечно же, пришли из-за убийств, которые были совершены в последние дни? – добавил хозяин, приглашающим жестом указывая на полные чашки.

– Что вы хотите сказать? – спросил Эрван.

– Я читаю газеты. По всей видимости, способ действия убийцы напоминает некоторые мои произведения…