Избранное - Марио Ригони

Чем ближе подходил Тёнле к горам и чем ниже опускалось закатное солнце, тем отчетливее становился грохот канонады. Старик шел не спеша, со стороны могло показаться, что ему ни до чего нет дела, однако Тёнле внимательнейшим образом следил за всем, что происходило вокруг. Он избегал встреч с карабинерами, патрулями, офицерами, но совершенно спокойно шагал бок о бок с солдатами, маршировавшими по проселкам, которые ведут в леса и горы. По шоссейным дорогам поднимались вверх караваны грузовиков и тягачей с артиллерией.

Обойдя Бассано и Маростику и сделав крюк через Валлонару и Кросару, старик направился к Санта — Катерине и, когда оставил позади себя каменный столб, обозначавший границу между Венецианской республикой и Сетте Комуни, вздохнул: завтра он будет дома!

По дороге в Конко на тропе, пролегающей через каштановые и ореховые рощи, Тёнле поравнялся с пехотным полком, который шел в горный район. Полк состоял в основном из сардинцев; на очередном привале они рассказали, что вот уже больше года мотаются по здешним горам и лесам, что участвовали в боях на Фьоре и Дзебио. Тёнле расспросил, где проходит линия фронта, что сделалось с нашим городом и окрестными поселками, — хотел узнать, кто сейчас там, немцы или итальянцы?

Из ответов он понял: в июне прошлого года, через несколько дней после того, как австрийцы увели его вместе с овцами в плен, итальянские солдаты заняли город и окрестности, а войска Франца — Иосифа отступили на Поркекке. Пока Тёнле мирно беседовал с солдатами, к ним подошел высокий худой капитан и ласково посмотрел на старика.

— Дедушка, — обратился он к нему (солдаты, услышав голос командира, стали подниматься, однако он остановил их движением руки), — дедушка, куда вы идете?

— Домой, — ответил Тёнле, вынув изо рта трубку, — к себе домой.

— А где ваш дом?

Тёнле назвал свой город, и капитан Эмилио Луссу грустно улыбнулся.

— Австрийцы отбили его на днях, — сказал он, — возвращайтесь лучше на равнину. Ждите, пока все это кончится. У вас есть родные?

— Батальон, ранцы на плечо! Шагом марш! — раздался вдруг приказ в голове колонны. — Капитан Луссу, подберите отстающих!

Ворча, солдаты взвалили на плечи свою ношу и опять пошли вперед, откуда доносился грохот пушек. Тёнле не последовал за ними. Но и не повернул назад. Он стоял и смотрел, как уходят солдаты; худой капитан на прощанье махнул рукой — возвращайтесь назад!

Темнело, становилось холодно и сыро. Боковой тропой Тёнле вышел к небольшому сараю, служившему хлевом для скота в летнее время. В углу лежала охапка сухой листвы — мягкие шуршащие листья букового ореха; старик прилег на них, присыпав себя сверху листвой, как одеялом, — от мороза. Он решил продолжить путь, не дожидаясь рассвета: часа через три — даже если идти медленно и осторожно, чтобы не нарваться на патрули, — он дома!

Тёнле завел часы, подкрепился остатками солдатского провианта из вещмешка, закурил трубку и стал ждать, когда подойдет время. Боясь опоздать, он чиркнул спичкой и взглянул на циферблат — стрелки показывали три часа. Немного погодя он встал, отряхнул листья и вышел из сарая.

Облака уползли вниз на равнину, небо над вершинами стало теперь ясным и холодным; морозец и звездная россыпь напомнили Тёнле зимнее небо над крышей родного дома, запах дымка из печных труб, снег и рождественские колядки. «Ночь, как перед рождеством», — подумал старик.

У стены сарая стоял пастуший посох, забытый еще с лета; Тёнле взял его и поспешил домой. Шел он быстрым упругим шагом, как, бывало, много лет назад хаживал через границу, Тёнле держался в стороне от поселков, военных лагерей, бараков военизированных рабочих, батарей крупнокалиберной артиллерии и контрольно–пропускных пунктов. Но времени на дорогу ушло больше, чем Тёнле предполагал: когда он выбрался на опушку чернолесья, прикрывающего наши горы со стороны равнины, солнце стояло уже высоко.

В лесу Тёнле чувствовал себя безопаснее; он пошел верхней тропой вдоль границы между нашей и соседней коммуной, ориентируясь по вершине Спрунча. Но скоро он понял, что этим путем к дому не пройти: куда ни сунься — кругом замаскированные в ельнике батареи, окопы второго рубежа, заграждения из колючей проволоки. Наконец Тёнле не вытерпел и полез напролом через Баренталь. Тут же его остановил младший лейтенант горной артиллерии и доставил старика на командный пункт батареи; Тёнле обыскали и допросили.

Все попытки капитана вразумить задержанного оказались напрасны, хотя и Тёнле не добился от него толку.

— Дохлый номер, — сказал наконец капитан младшему лейтенанту. — Того и гляди, придется открывать огонь — вон как обложили Вальбеллу, — а мы тут зря время теряем. Бери этого упрямца и дуй с ним на наблюдательный — пусть полюбуется на свой дом, а потом гони его в шею!

Младший лейтенант с Тёнле отправились на наблюдательный пункт, оборудованный на вершине Нише. Офицер попросил старика объяснить, где дом, затем направил туда трубу перископа и подозвал его к окуляру.

Сначала Тёнле увидел — нет вишневого деревца на крыше! Да и самой крыши тоже не было, продырявленные стены обуглились, огород во дворе разворочен глубокими воронками, вместо чернозема, будто кости, белели выброшенные разрывами снарядов камни. «Нет, не мой это дом!» — пронеслось в голове у старика. Молча он продолжал смотреть в трубу, но, разглядев за домом Моор, развалины соседских домов на своей улице, расположенные террасами поля, Грабо и прямо перед носом то, что осталось от Пруннеле, понял, что это не сон, а явь! На склоне Грабо вдруг взвились облачка дыма и появились австрийские солдаты; они бежали пригнувшись.

Младший лейтенант, наблюдавший за Грабо в бинокль, тоже заметил облачка дыма и солдат, оттолкнул старика от перископа, схватился за телефон, вызвал командный пункт батареи и начал передавать координаты цели. Мгновение спустя четыре орудия, укрытые поблизости, ударили беглым огнем по австрийцам — снаряды рвались во дворе и на лугу за домом Тёнле.

Так 24 декабря 1917 года австрийцы пошли на прорыв с целью обойти гору Граппа и реку Пьяве. И с той, и с другой стороны была пущена в ход вся наличная артиллерия, австрийские и венгерские полки двинулись на штурм, желая пробиться к Венеции, которую им обещал император Карл, смаковавший бой с вершины Мелетте. Итальянские части предприняли контратаку, поставив задачу вновь овладеть своими окопами и редутами; пулеметные очереди косили людей, будто сено; в ложбинах, ставших непроходимыми из–за колючей проволоки и лесных завалов, застаивался ядовито–желтый туман удушливых газов. Снег посерел от порохового дыма и пропитался кровью.

До Тёнле Бинтарна теперь никому не было дела, другие заботы свалились на солдат; старик с погасшей трубкой в зубах забился в угол наблюдательного пункта и слушал, как свистят, пролетая над головой, и рвутся вокруг снаряды. Наконец он осмелел и решился посмотреть в щель блиндажа — вдали за лугами еще недавно был наш город. Однако и лугов больше не было: снег, камни, клубки колючей проволоки, трупы солдат — все смешалось в единую массу. И вместо города — груда развалин. Не было и вековых деревьев на кладбище за церковью.

Солдаты занимались своим делом, и Тёнле незаметно выбрался окопами из месторасположения батареи. Оказавшись в лесу, он вылез из траншеи и пошел вниз на равнину той же дорогой, которой в мае прошлого года уходили наши беженцы. И так же, как год назад, грохотали пушки, бушевали пожары, воинские части торопились в горы, а санитарные машины ползли на равнину. Но теперь в горах не осталось ничего, что можно было бы уничтожить и ради чего стоило бы жить.

Медленно, усталым шагом брел Тёнле через лес Кампороссиньоло; молча шли на передовую солдаты, на носилках стонали раненые. Старая бумазейная куртка Тёнле еще хранила горьковатый запах горных трав и овечьей шерсти.

Он вышел из леса, свернул с шоссе и, не разбирая дороги, направился к маленькому хлеву, притаившемуся в овраге в зарослях ракитника и ольхи; здесь поселились ласки и одичавшие кошки, тут и решил Тёнле заночевать.

Гул сражения немного утих, но на рассвете Тёнле разбудил нарастающий грохот артиллерии. Он догадался, что все какие ни есть пушки, в том числе и крупнокалиберные орудия, установленные у подножья гор, ведут непрерывный массированный огонь. Перед глазами опять встала картина разрушений, увиденная в перископ на наблюдательном пункте артиллеристов, и Тёнле зарылся в солому, скорчившись, будто продрогшая овца. Но не от страха прятался он в солому, а от горя.

Целый день напролет, подобно порывам неожиданно налетающей бури, то разгорался, то замирал бой; утих он только к вечеру.

Тогда Тёнле Бинтарн покинул свое убежище и пошел на равнину. Он решил добраться до какого–нибудь города, где еще есть люди, расспросить о наших беженцах, найти дочерей, внуков и ждать конца. Выйдя к ручью, он утолил жажду и умылся. Тёнле спешил и выбирал самые крутые тропы; иногда, чтобы не упасть, ему приходилось хвататься за ветки деревьев, цепляться за кустарник; шел он прямо через поседевшие от инея поля, спотыкался о затвердевшие на морозе комья земли.