Комната с призраком - Питер Хэйнинг

— Ох, доктор! — опять простонал бедолага. — Такими вещами не шутят! Я чувствую, что не могу нарушить проклятое соглашение. Я должен поехать, и сейчас же. Да, да, я должен поехать и поеду, хотя бы мне пришлось одалживать пару Дэвида Барклэйя.

С этими словами он отвернулся к стене, застонал протяжно и глубоко и впал в летаргическое состояние. Доктор Вуд выгнал всех из комнаты, полагая, что если несчастный проспит условленный срок, то будет спасен; однако он постоянно проверял его пульс и временами его лицо выказывало плохо скрываемое беспокойство. Жена Джорджа тем временем сбегала за священником, о котором в приходе шла добрая молва; она надеялась, что его молитвы помогут привести мужа в чувство. Но после его прихода Джордж не произнес больше ни слова, если не считать сдавленных криков; как будто он понукал лошадей, заставляя их бежать быстрее; так, спящим, он мчался во весь опор, чтобы успеть выполнить данное ему поручение; он так и умер, не пережив этого приступа, после ужасной агонии, ровно в двенадцать часов.

Обстоятельства, в момент смерти Джорджа неизвестные, впоследствии сделали его сон еще более уникальным и замечательным. В ночь его сновидения, как это уже говорилось, поднялся ужасный шторм, и во время него около трех часов утра неподалеку от Вермута затонуло небольшое каботажное судно, направлявшееся в Лондон. Среди утопленников были и его знакомые — мистер Р. из Л. и его сын! Джордж едва ли что мог узнать об этом до рассвета, потому что известие о гибели судна достигло берегов Шотландии только ко дню его собственных похорон! И еще меньше он мог знать о смерти двух молодых законников, которые вечером накануне скончались от оспы.

Уильям Мадфорд

ЖЕЛЕЗНЫЙ САВАН

Перевод А. Бутузова

Замок принца Толфи венчал вершину скалистой, неприступной Сциллы. С высоты его открывался прекрасный вид Сицилии. Во времена, когда враждующие кланы опустошали плодородные земли Италии, в замке-содержались пленники, за которых был обещан богатый выкуп. И здесь же, в подземелье, глубоко уходящем в гранитную скалу, томились жертвы кровавой мести — темной, злобной и безжалостной мести итальянского сердца.

Вивенцио — благородный и достойный, бесстрашный в сражении, гордость Неаполя в солнечные часы мира, — юный, отважный Вивенцио пал жертвой безжалостного коварства. Узник Толфи, он был заперт в каменной темнице, двери которой не раскрывались для живого дважды.

Изнутри темница походила на огромную клетку; потолок ее, пол и стены были сделаны из железа. Высоко под потолком располагались семь зарешеченных окон, пропускавших воздух и свет. Кроме них и высоких створчатых дверей, ни единый выступ, ни щель не нарушали матово черневшую поверхность. В углу стояла железная кровать, покрытая охапкой соломы, рядом — сосуд с водой и грубая миска, наполненная еще более грубой едой.

Даже неустрашимый Вивенцио содрогнулся в ужасе, когда ступил в мрачное узилище и услышал, как с грохотом затворяют массивные створки дверей молчаливые злодеи, приведшие его сюда. Молчание их казалось пророческим и обещало погрести его заживо в пугающей тишине. Его просьбы и угрозы, оскорбленный призыв к правосудию и нетерпеливые расспросы о будущем были бесплодны. Они слышали его, но не отвечали. Достойные соучастники преступлений, о которых некому будет поведать!

Как жуток был звук их удалявшихся шагов! И только слабое эхо умерло в извилистых переходах, страшное предчувствие выросло в душе: отныне ничто — ни голос, ни взгляд — не нарушит его одиночества, в последний раз видел он человеческое существо! В последний раз видел он яркое небо над улыбающейся землей, и в последний раз видел он тот прекрасный мир, что был так любим им и что так любил его! Здесь суждено ему завершить свои дни, ему, едва начавшему жить. Но какая же смерть уготована ему? Будет ли он отравлен? Или убит? Нет — для этого незачем было заключать его. Возможно, голод — тысяча смертей в одной! Об этом страшно думать, но еще страшнее — рисовать картину долгих затворнических лет, когда мысль, не находя спасения от одиночества, либо тонет в безумии, либо замирает в идиотическом оцепенении.

Побег из темницы был бы возможен, если бы руки его вмещали достаточно сил, чтобы раздвинуть железные стены. На милость врага не оставалось надежды. Толфи не желал ему мгновенной смерти, иначе жестокость его давно бы нашла выход. Очевидно, ему сохранили жизнь в угоду более изощренному плану мести; но что же избрал в своей дьявольской злобе утонченный мучитель: медленную смерть от голода, или же во сто крат более медленную смерть от одиночества, когда гаснет последняя искра жизни, или же, когда рассудок изменит ему и не остается ничего другого, как добить безумное тело?

Был вечер, когда Вивенцио вошел в темницу; наступила ночь, пока он ходил взад и вперед, перекатывая в мозгу ужасные предположения. Звон колоколов замка или близлежащего монастыря не долетал до его окон и не мог указать ему, который час. Он часто останавливался и прислушивался; не раздастся ли звук, указывающий на присутствие другого человеческого существа, но одиночество пустыни, могильная тишина не были столь плотны, сколь плотно было то угнетающее уединение, что окружало его. Сердце его упало, и в отчаянии он бросился на соломенную подстилку своего ложа. Очищающий сон стер печали минувших суток, и приятные грезы заново расцветили его существо; в радужном забытьи он забыл, что является пленником Толфи.

Когда он проснулся, наступил день; но как долго длился его сон, он не знал. Теперь могло быть и раннее утро и могла быть середина дня; время для него текло чередою света и темноты. Прошедший сон вернул ему друзей и подруг, и потому, пробудившись, он не сразу вспомнил, где он лежит. Он огляделся, недоумевая; поднял горсть соломы, как бы спрашивая себя: что все это значит? Но память очень скоро развеяла туман, заволокший события вчерашнего дня; услужливое воображение ослепило его, обрисовав зловещее будущее. Контраст ошеломил его. Некоторое время он оставался неподвижен, открывшаяся истина стерла яркие образы ушедшего сна, ужасы настоящего облекли его, подобно пропитанному ядом платью.

Когда волнение его улеглось, он осмотрел свою мрачную клеть. Увы! Дневной свет подтвердил то, что приоткрыла вчера мрачная неясность сумерек, — совершенную невозможность побега. Однако, когда глаза его скользили вдоль стен, два обстоятельства поразили его. Первое, так думал он, могло оказаться игрой воображения, но второе было несомненно. Пока он спал, кто-то переменил кувшин с водой и миску, и теперь они стояли около дверей.