Комната с призраком - Питер Хэйнинг

Указ правителя тамошних земель, герцога Брунсвикского, приглашал на рыцарский турнир всех германских дворян благородных и знатных фамилий; Мартин Вальдек, превосходно вооруженный, в сопровождении братьев и пышно экипированной свиты имел дерзость появиться среди дворянства провинции и потребовал внесения своего имя в списки приглашенных. Все гости, съехавшиеся на праздник, восприняли этот поступок как переполнивший меру его самонадеянности. Тысяча голосов воскликнула: «Мы не потерпим углежога в наших благородных играх». Не помня себя от ярости, Мартин выхватил меч и разрубил пополам герольда, который, выполняя общее требование, воспротивился внесению его имени в списки. Тяжелее этого преступления в те дни считалось только святотатство и цареубийство, и тысяча мечей обнажилась, чтобы отомстить преступнику. Вальдек, защищавшийся как лев, был схвачен и после короткого допроса был осужден судьями ристалища. Приговор гласил: за нарушение спокойствия своего суверена и за оскорбление священной особы герольда, находившегося к тому же при исполнении своих обязанностей, Мартин Вальдек приговаривается к отсечению правой руки, к публичному лишению дворянского звания, которого он оказался недостоин, и к изгнанию из пределов города. Когда суровый приговор привели в исполнение, несчастного Вальдека отдали на растерзание толпе, которая преследовала его с угрозами и криками, радуясь, что наконец-то колдун и притеснитель получил по заслугам. Братья (вся его свита сбежала) вырвали Мартина из рук разъяренных горожан, когда те, насытившись жестокостью, оставили его на дороге полумертвым от потери крови и от позора, который ему пришлось пережить. Им не позволили — такова была изобретательная жестокость врагов — использовать для перевозки несчастного какое-либо другое средство, кроме угольной тележки. В нее они и поместили на подстилку из прелой соломы своего брата, едва надеясь достичь какого-нибудь прибежища прежде, чем Мартина настигнет смерть, которая теперь одна бы могла избавить его от горя и унижений.

Когда Вальдеки, передвигаясь столь унизительным способом, достигли околицы родной деревни, в близлежащих скалах они увидели человеческую фигуру, быстро приближавшуюся к ним. Сначала им показалось, что это идет пожилой крестьянин: однако чем ближе он подходил, тем больше становился ростом; грубый плащ слетел с его плеч, пилигримский посох обратился в вырванную с корнем сосну, и гигантский призрак хартцского демона прошел мимо охваченных ужасом братьев. Когда он проходил мимо тележки, в которой лежал несчастный Мартин, его громадное лицо растянулось в усмешке невыразимого презрения и злобы, и он спросил страдальца: «Как тебе понравился костер, что ты разжег моими угольями?» Все силы братьев, которых парализовал ужас, казалось, передались Мартину. Он приподнялся в своей тележке, нахмурил брови и яростно погрозил призраку кулаком, впившись в него ненавидящими глазами. С обычным взрывом громового хохота гоблин исчез, оставив младшего Вальдека медленно угасать в убийственном ничтожестве.

Испуганные братья повернули повозку к монастырским стенам, которые возвышались в сосновом лесу рядом с дорогой. Их принял босой длиннобородый капуцин, и Мартин прожил ровно столько, чтобы завершить свою первую с тех пор, как он неожиданно разбогател, исповедь и получить отпущение грехов от того самого священника, которого точно в этот же день ровно три года назад он помогал изгонять из деревушки Моргенбродт. Полагали, что три года его сомнительного благополучия находились в загадочной связи с числом его посещений призрачного костра на холме.

Тело Мартина Вальдека было погребено в монастыре, где он умер, и где его братья, приняв постриг, жили и умерли впоследствии в благочестии и в любви к Богу и ближним. Никто не осмеливался претендовать на оставшиеся после Мартина земли, и они лежали дикой пустошью, пока их не забрал по истечении лена император. Развалины замка который Вальдек назвал своим именем, углекопы и хуторяне до сих пор обходят стороною, так как бытует поверье, что их посещают злые духи и демоны. Вот так злое начало, сокрытое в нежданном богатстве, нажитом без труда и дурно растраченном, проявилось в судьбе Мартина Вальдека.

Джеймс Хогг

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРЕИСПОДНЮЮ

Перевод А. Бутузова

Пожалуй, не найдется на свете явления, менее объясненного, чем сновидение, хотя о нем и написано немало всяческой чепухи. Это странная вещь. Я и сам не понимаю, в чем тут дело. Или не желаю понимать. Однако я убежден, что среди философов, пишущих о снах, не сыскать ни одного, который бы знал о них хоть на йоту больше, чем я, какие бы изощренные теории для их объяснения он ни предлагал. Он даже не знает, что само по себе есть сон, тем более ему затруднительно определить природу его; среднему уму такая задача и вовсе не под силу. Да и каким образом, скажите, ему удастся выделить ту эфемерную область сновидения, где душа летает, растворенная во Вселенной? Как, используя такую абстракцию, объяснит он тот факт, что одни идеи всецело завладевают нами, навязываются нам, как бы мы ни старались от них избавиться, в то время как другие, с которыми мы не желали бы расставаться и ночью, как не расстаемся днем, покидают нас, порой даже в ту минуту, когда присутствие их желаннее всего?

Нет, нет; философ не ведает ни о тех, ни о других, и даже если он заявляет, что знает о них все; заклинаю вас — не верьте! Он даже не знает, как устроен наш мозг, как устроен его собственный мозг, хотя с последним он возится уже достаточно долго; и тем менее он способен определять движения чужого рассудка. Он даже не ведает при всей изощренности своих теорий: отлична ли природа мозга от телесной природы или же являет с ней одно целое, которое на краткий миг, случайно, обрело отличные свойства? Он тщится открыть, когда был заключен сей союз. И вновь в дураках; его сознание изменяет ему; оно заявляет, что не позволит залезть так глубоко, и тем отказывает ему в ответе. Тогда он пытается определить, когда же точно произошло расслоение на субстанцию мыслящую и субстанцию ощущающую, но и тут его сознание молчит; все сокрыто тайной и мраком; все, что касается происхождения, жизни и момента распада союза на тело и душу, нельзя обнаружить при помощи наших природных чувств, — загадка эта неподвластна нам, ибо нам даже не дано понять, где в ее разрешении мы допускаем ошибку. Но если кто возьмется с помощью Священного писания толковать сон, быть может, тогда, оберегаемый от заблуждений материального мира, он сможет постичь таинство одной из субстанций.

Обращаясь к сказанному, я часто размышлял, но не о теории снов, а о самих снах, потому как они даже необразованному человеку неопровержимо доказывают существование души. С тою же очевидностью они открывают, сколь стремительны и живы отношения души с внешним миром, а также и с миром духов, с которым мы не так хорошо знакомы по той причине, что спящее наше тело для души столь же чуждо, сколь и мертвое.