Через мой труп - Миккель Биркегор

Внезапно оказалось, что уже шесть утра. Бьярне начал прибирать в квартире. Мы с Линой сидели в полном одиночестве на диване. Паузы между словами у нас становились все длиннее и длиннее. К собственному изумлению, я вдруг почувствовал, что вовсе не желаю, чтобы она осталась, — мне хотелось, чтобы наша первая с ней близость произошла в особой обстановке. Вероятно, она тоже ощущала нечто подобное, ибо, наклонившись, поцеловала меня долгим нежным поцелуем и сказала, что, к сожалению, ей пора на работу. Тем не менее, если, конечно, я не имею ничего против, она хотела бы снова прийти сюда. Слегка коснувшись указательным пальцем восхитительного изгиба ее губ, я ответил, что, по-моему, мы просто обязаны увидеться в ближайшее время.

Тем не менее она не пришла. Ни на следующий день, ни днем позже. Это было ужасно, невыносимо. Я изводил Бьярне и Мортиса всевозможными догадками относительно того, почему она, по крайней мере, не попыталась связаться со мной. Может, Лина просто решила подшутить надо мной? Или хуже того — вдруг с ней случилось несчастье? Предположения сыпались одно за другим. Мортис жутко злился на меня, однако лишь гораздо позже до меня дошло наконец, почему он становился раздражительным всякий раз, когда речь заходила о Лине.

Мортис придавал огромное значение не только самому слову, но и его носителю — книге, содержащей печатные слова. Он превосходно разбирался в качестве бумаги и переплета и испытывал истинное благоговение, поглаживая своими длинными худыми пальцами особенно удачные с точки зрения полиграфического исполнения тома. При этом современный новодел он не особо жаловал: бумага была отвратительной, страницы — слишком тонкими, клей — слабым, поэтому книги быстро рассыпались. Он без устали рыскал по букинистическим лавкам Копенгагена в поисках новых томов для своей коллекции.

Думаю, для Мортиса был важен сам процесс охоты. В столице не оставалось ни одного букинистического магазина, который он бы ни посетил. У него были разработаны свои собственные маршруты, которыми он патрулировал рынок подержанных книг через более или менее равные промежутки времени, чтобы — не дай бог! — не упустить какой-либо раритет. Нас на эти прогулки он никогда не брал с собой. Хотя, в отличие от Мортиса, для нас подобного рода поиски вовсе не были сопряжены со столь острым наслаждением, и мы вполне могли бы испортить ему все удовольствие какой-нибудь неосторожной шуточкой или неуместным замечанием. Тем не менее мы с Бьярне извлекали немалую пользу из данного увлечения нашего товарища. Если кому-нибудь из нас была нужна какая-то книга, Мортис, как правило, всегда знал, где у нас больше всего шансов ее обнаружить. Ошибался он при этом крайне редко.

Именно во время одного из регулярных обходов лавок букинистов — приблизительно в то самое время, когда я делал в Нюхавне свою татуировку, — Мортис натолкнулся на Лину. Вечером у нас должен был состояться «Угловой праздник», и из-за подготовки к нему Мортису пришлось сократить свой привычный маршрут. В магазинчике на Вестербро он заметил девушку, которая бродила между стеллажей, очевидно что-то разыскивая. Она двигалась медленно и осторожно, скользя от фолианта к фолианту, и нечто в ее облике сразу же привлекло его внимание. Некоторые люди умеют держаться гораздо более спокойно и естественно, нежели большинство из нас, и Лина, казалось, излучала покой и искренность. «Она как будто отдыхала наедине с самой собой», — рассказывал Мортис Бьярне некоторое время спустя, при этом, однако, так и не сумев объяснить, как это выглядело. Тем не менее я прекрасно его понимаю. Язык тела у Лины был развит в совершенстве, она превосходно владела каждым своим жестом и выглядела неизменно изящно, чем бы ни занималась.

Мортис расхрабрился и пригласил ее сперва в кафе, а затем и на нашу вечеринку. Думаю, при этом он основательно приукрасил мой литературный талант и причину празднования. К тому же наверняка значительная часть разглагольствований Мортиса была посвящена его неоценимому вкладу, внесенному в мою книгу. Как бы там ни было, но в конечном итоге ему все же удалось уговорить Лину прийти.

Я в свою очередь и не подозревал, что Лина появилась у нас по инициативе Мортиса. Хотя, если честно, не был уверен, что все пошло бы по-другому, знай я об этом заранее. Мортис был не в ее вкусе, а она — не в его, пусть сам он никогда бы этого не признал. Не знаю, чего именно он ожидал от этой встречи, что себе навоображал на их счет, однако в результате Мортис на полном серьезе решил, будто я вероломно вонзил кинжал ему в спину. Отсюда и та озлобленная угрюмость, с которой он воспринимал мое нытье по поводу внезапного исчезновения Лины.

На четвертый день после праздника я почувствовал, что больше не в силах терпеть эту пытку.

Лина рассказывала, что днем она подрабатывает в некоем аптечном пункте, торгующем биологически активными добавками, который расположен поблизости от станции надземки[14] «Нёррепорт». Скрепя сердце я отправился туда. Внутренне я уже был готов к отказу в той или иной форме, и хотел лишь одного — чтобы все это как можно скорее закончилось. С этими мыслями я толкнул дверь магазина и вошел внутрь. Там все было устроено на американский манер. Разного рода баночки, горшочки, пакетики со снадобьями заполняли бесчисленные полки выстроившихся прямыми рядами длинных стеллажей, придвинутых друг к другу так близко, что в пространстве между ними едва могли разойтись два покупателя. Все продавцы были одеты в зеленую униформу и белые шапочки, при одном виде которых сразу же возникали мысли о медицинском персонале. Поскольку стеллажи были невысокими, я сразу же осмотрел все помещение и отметил, что Лины здесь нет.

За кассой сидела светловолосая женщина лет тридцати. Из висевшей на груди таблички следовало, что зовут ее Алиса. Когда я направился к ней, она встретила меня приветливой улыбкой, которая, впрочем, сразу же погасла, стоило мне только обратиться к ней с интересующим меня вопросом. Лицо ее сразу же приняло озабоченное выражение. Сердце мое забилось с такой силой, что, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет из груди. В сознании у меня снова пронеслись все те ужасные сценарии развития событий, которые крутились там все предыдущие дни. Я практически утратил всякую надежду еще до того, как с губ продавщицы слетело первое слово.

Алиса рассказала мне, что у Лины умерла мать.

Стыдно признаться, но в тот момент я ощутил ни с чем не сравнимое облегчение, и губы мои сами собой сложились в высшей степени неподобающую случаю радостную улыбку. Кассирша взирала на меня в немом изумлении до тех пор, пока мне снова не удалось взять себя в руки. Вероятно, именно поэтому она так и не сказала, где можно отыскать ее подругу. Тем не менее в конце нашей беседы перед самым уходом из заведения мне все же удалось выведать фамилию Лины — Дамгор.

Все остальное удалось решить с помощью телефонного справочника. Из рассказов Лины я знал, что она живет где-то в районе Исландской пристани.[15] Мне повезло: из справочника следовало, что в тех местах проживает лишь одна Лина Дамгор. Теперь, когда мне стала наконец известна причина ее исчезновения, меня обуревали самые разные эмоции, сильнейшими среди которых были радость и тревога. Я никак не мог решить, стоит ли мне навестить ее, и с волнением наблюдал за тем, как в душе начинает просыпаться доселе неизвестное мне чувство заботы о ком-то. В конечном итоге именно оно победило все остальные. Когда я оседлал велосипед и помчался в сторону Исландской пристани, мной двигало скорее беспокойство о Лине, нежели тоска по ней.

В то время этот квартал был вовсе не столь фешенебельным, как сейчас. Казалось, что в этой части города вечно царит пасмурная погода, а здешние жители стараются скорее оставить позади здешние тесные и темные улочки, стремительно шагая по узким тротуарам или же уносясь отсюда без оглядки в своих автомобилях по усеянной выбоинами и рытвинами мостовой.

У парадного на стене дома, в котором жила Лина, висел домофон. Однако, поскольку дверь была распахнута настежь, я не стал звонить и просто вошел внутрь. Несмотря на то что на улице стоял день, в подъезде было почти совсем темно — солнечные лучи едва проникали сюда сквозь давно немытые окна. Мне пришлось включить свет, и лишь тогда стали видны обшарпанные ступени лестницы, а также бледно-зеленого цвета стены, уже много лет нуждающиеся в покраске.

Когда я оказался перед дверью квартиры Лины, меня вновь одолели сомнения. Имею ли я право вторгаться в ее горе? Я уже было собрался уйти, как вдруг изнутри раздалась музыка. Затаив дыхание, я подался к двери и весь обратился в слух. Это была одна из композиций Билли Холидэя.[16] Я сам в ту пору как раз открыл для себя блюз, и услышанная мелодия заставила меня переменить принятое решение. Я выпрямился и решительно постучал.