Через мой труп - Миккель Биркегор

Постепенно я почувствовал, что меня начинает подташнивать — не до рвотных позывов, а так, слегка. Мне никак не удавалось набрать воздуха в легкие, какой бы глубокий вздох я ни пытался сделать. В кончиках пальцев появилось неприятное покалывание, ноги, казалось, заржавели и отказывались слушаться. Единственное, что мне оставалось, это продолжать сидеть, созерцая разложенные на столике предметы. Однако, сколько бы я ни всматривался в них, ничего нового они мне не говорили.

Свет тем временем становился все более тусклым, и под конец я оказался в кромешной темноте.

Внезапно я вспомнил об уговоре с Вернером и взглянул на часы. До назначенной с ним в ресторане гостиницы встречи оставалось полчаса. Сделав над собой усилие, я заставил себя принять душ и сменить одежду. Привычные движения немного меня успокоили, однако руки все еще подрагивали, когда я вкладывал в конверт фотографию и книгу. Конверт я захватил с собой и спустился на первый этаж.

В ресторане были заняты около половины из двадцати столиков. Судя по долетающим до моих ушей обрывкам разговоров, большинство посетителей составляли супружеские пары из Америки. Я оказался единственным, кто пребывал в гордом одиночестве. Меня никогда не смущал тот факт, что часто разделить трапезу мне было не с кем. Как правило, у меня всегда с собой блокнот, так что я нисколько не скучаю.

Я заказал двойную порцию виски — двенадцатилетнего «Bowmore». У Вернера никогда не было привычки утруждать себя строгим соблюдением временных договоренностей, так что я приготовился к ожиданию.

С Вернером я познакомился благодаря Лине. Мы оказались с ним соседями по столу во время празднования золотой свадьбы кем-то из ее родственников. Мне с самого начала не хотелось идти туда, и ничего, кроме уныния, я не испытывал. Однако, когда выяснилось, что сидящий рядом со мной человек работает в полиции, настроение мое мигом исправилось. В то время он являлся обладателем еще довольно небольшого брюшка и гривы черных волос, однако уже тогда у него были вполне явно выраженный двойной подбородок и огромный нос, которые в сочетании с маленькими, глубоко посаженными глазками делали его внешность непривлекательной. Тем не менее это не мешало ему держаться за столом весьма раскованно, то и дело прерывая беседу оглушительными сентенциями, сводившимися, как правило, к хвастовству и пустой похвальбе. Мы проболтали с ним большую часть обеда, и в конце концов Вернер дал себя уговорить на некоего рода сотрудничество: он согласился оказывать мне посильную помощь в моих творческих изысканиях, а я взамен обязался время от времени угощать его обедом.

Когда чуть позже я встретился у стойки бара с Линой и с восторгом поведал ей о нашем договоре, она заметно расстроилась и сказала, что лучше бы я этого не делал. Дело в том, что этот человек — настоящая свинья, от которой стоит держаться как можно дальше. По-видимому, я начал уговаривать ее успокоиться, что возымело, прямо скажем, совершенно противоположный эффект, поэтому в следующий раз мы с ней увиделись лишь по дороге домой. На протяжении всего пути она хранила молчание. Лишь когда мы оказались дома, она объяснила наконец причины такого своего поведения.

Во время празднования конфирмации Лины собралась вся ее семья, как это было у них заведено в связи с каждым торжественным событием. Отмечали этот праздник в небольшом кабачке на Амагере. По традиции звучали многочисленные торжественные речи, песни, разного рода поздравления. Спиртного за столом было предостаточно. Именно тогда Лина выпила впервые в жизни рюмку вина — то же самое, кстати, относилось и к ее сестрам. Не упустил своего и Вернер: он успел порядочно набраться и, как водилось в таких случаях, сделался весьма красноречив. По окончании торжественного обеда обстановка стала более непринужденной. Официанты принесли кофе, гости менялись местами за столиками, дети, играя, носились по всему залу. Лине понадобилось выйти в туалет. Она чувствовала, что ей нехорошо — видимо, с непривычки вино ударило ей в голову, — и стояла, разглядывая свое отражение в зеркале. В сознании мелькала бешеная круговерть из всех услышанных за этот вечер клише относительно того, что теперь она вливается в ряды взрослых и должна быть готова к ожидающим ее в связи с этим новым испытаниям. Девочка попыталась представить себе, как она будет выглядеть сначала пять лет спустя, затем десять…

Оторвавшись наконец от зеркала, Лина отперла дверь туалета, вышла наружу и столкнулась нос к носу с Вернером. Сконфуженно улыбнувшись, она попыталась проскользнуть мимо, слегка его отстранив, однако не тут-то было. Вернер сгреб ее в охапку и принялся заталкивать обратно в туалет. Рука его скользнула по шее Лины вниз и, опустившись на грудь девочки, грубо стиснула ее. Лина продолжала изо всех сил сопротивляться — отталкивала обидчика, упиралась ладонями ему в грудь, просила, чтобы он перестал, оставил ее в покое, — но тщетно. Вернер был гораздо сильнее, и в какой-то момент ему уже почти удалось затащить ее внутрь. При этом он все время пытался ее поцеловать. Лина чувствовала исходящий от Вернера зловонный запах алкоголя, ощущала, что вся его рубашка насквозь промокла от пота. В конце концов ей все же удалось оттолкнуть от себя потенциального насильника и выскочить за дверь. Вдогонку ей раздалось смущенное бормотание, что, дескать, это была всего лишь невинная шутка, не более того, однако Лина не останавливалась, пока не оказалась на улице и не сделала несколько глотков свежего воздуха. Дождавшись, пока тошнота уляжется окончательно, девочка вернулась к гостям. Вернер уже был там. Как ни в чем не бывало, он провозглашал очередной пышный тост. Лина так никогда и не рассказала об этом происшествии никому из родных.

Вполне естественно, что услышанная история произвела на меня большое впечатление. Я едва ли не физически ощущал омерзение, а кроме того, жутко злился и досадовал на то, что сам едва не позволил себе попасть под обаяние этого мерзкого типа. Лина, как могла, пыталась меня успокоить. Сама она, правда, Вернера не простила, однако все это случилось так давно, да и, по сути дела, ничего страшного, в общем-то, не произошло.

Как бы там ни было, но я заявил Лине, что не желаю иметь с этим человеком ничего общего. И все же, когда несколько месяцев спустя Вернер позвонил мне, я позволил себя уговорить сперва на встречу с ним, а затем и на первый опыт обоюдного сотрудничества. Правда, находясь в его компании, я неизменно испытывал безотчетное чувство легкого отвращения. Было что-то гадкое в его постоянной манере осведомляться, как обстоят дела у Лины, что-то такое, от чего меня в буквальном смысле чуть не выворачивало наизнанку. Мне все время казалось, что, дожидаясь моего ответа о Лине, он чуть заметно ухмыляется, а порой даже отвратительным образом облизывает губы. Терпел я все это исключительно потому, что использовал его в собственных корыстных целях. Однако Лина никогда бы этого не поняла, поэтому ей я ничего не рассказывал. Несколько лет она даже не подозревала о том, что иногда мы с Вернером встречаемся.

К тому времени как Вернер наконец изволил появиться в ресторане, я просидел со своим виски уже добрых десять минут.

Лицо его было багровым, и сквозь жидкие волосы я отчетливо видел капли пота, выступившие на уже достаточно четко обозначившейся залысине. На Вернере были потертый серый костюм и белая рубашка, с трудом застегнутая на внушительных размеров брюхе. Каждый раз, как мы встречались, мне казалось, что он все больше и больше обрастает жиром.

Тяжело отдуваясь, Вернер плюхнулся на стул напротив меня.

— Привет, Франк, — просипел он, утирая пот со лба ресторанной салфеткой.

— Привет, Вернер, — отозвался я и протянул ему руку прямо через стол.

Он поспешно пожал ее свой горячей и влажной ладонью:

— Все время стрессы и беготня — эта работенка когда-нибудь меня угробит. — С этими словами он стащил с себя пиджак и небрежно швырнул его на свободный стул.

Мы сделали заказ: себе я попросил принести фирменное рыбное блюдо и белое вино, Вернер — бифштекс с кровью и пиво.

— Ну и бардак с этим убийством, не находишь? — заметил наконец он после того, как мы обменялись дежурными фразами о погоде и здоровье общих знакомых.

Желая поскорее покончить с тем, что меня заботило, я собрался с духом и выложил ему все о своих отношениях с Моной Вайс. Он выслушал меня с блудливой усмешкой на губах.

— А ты у нас, оказывается, плохой мальчик, — сказал он, как только я закончил. — Ну, и как она? Ничего штучка?

Я оставил вопрос без ответа. За неимением лучшей версии я посвятил его в свою теорию об отвергнутом ухажере, который таким образом отомстил Моне и мне, использовав в качестве сценария развития событий рукопись моей книги. При этом я отнюдь не пытался скрывать обуревавших меня самого на данный счет сомнений — просто, кроме этого, мне ничего не приходило на ум.