Завоеватель - Иггульден Конн

Байдур не ответил Гуюку – он тоже отреагировал на движение Дорегене и низко ей поклонился.

– Прошу прощения, госпожа! Не ожидал увидеть вас среди всадников: ночь же на дворе. Добро пожаловать к моему очагу! Чай уже остыл, но я велю заварить свежий.

Гуюк кипел от злобы. Почтение, с каким встретили его мать, лишь подчеркивало, как мало уважают его самого. Интересно, Байдур нарочно его проигнорировал или и впрямь уважает регентшу? Вслед за матерью царевич двинулся к юрте Байдура и с раздражением пронаблюдал, как та наклоняет голову и входит внутрь. Воины Байдура не сводили с него глаз. Нет, не с него, а с меча у него на поясе. Гуюк ощетинился: они что, запугать его решили? Неужели он сглупит и вытащит меч после того, как в юрту вошла его родная мать?

К его вящему удивлению, один из стражников Байдура приблизился и отвесил глубокий поклон. Стража Гуюка плотнее обступила своего господина, но тот лишь отмахнулся и по-прежнему раздраженно спросил:

– В чем дело?

– Господин, позвольте мне прикоснуться к вашему мечу, только к рукояти. Потом буду детям об этом рассказывать.

Гуюк неожиданно понял, почему воины Байдура не сводят с него глаз, и покровительственно улыбнулся. Меч с волчьей головой на рукояти носил его отец Угэдэй, а до него – Чингисхан. Но чтобы меч лапали незнакомые стражники… От одной мысли Гуюк содрогнулся.

– Нам с твоим господином нужно многое обсудить, – начал он.

Как назло, стражник потянулся к мечу, глядя на рукоять с благоговейным трепетом, как на христианскую реликвию. Гуюк отсек бы наглецу руку, если бы не чувствовал себя в центре внимания, а большинство следящих были бы преданы ему, а не Байдуру.

– В другой раз! – рявкнул Гуюк и, чтобы избавиться от назойливого стражника, нырнул в юрту.

В юрте Дорегене сидела рядом с Байдуром. Давненько Гуюк не бывал в жилище из прутьев и войлока, и с новой остротой прочувствовал, как тесно в юрте, как воняет овцами и сырыми шерстяными одеялами. В центре на огне шипел старый чайник, у которого хлопотала молодая служанка. От волнения она суетилась – чашки так и звенели. В юрте мало места для символов богатства и власти. По-простому жить куда легче, чем на каждом шагу спотыкаться о дорогой китайский фарфор. Какой-то миг Гуюк боролся с собой. Садиться рядом с Байдуром казалось нарушением приличий, а сесть рядом с матерью значило лишиться равноправия в беседе. Нехотя Гуюк опустился на кровать возле Дорегене.

– Это ничего не меняет, – негромко проговорила та. – В Каракоруме собрался весь народ, все облаченные властью мужчины и женщины, кроме одного. Для клятвоприношения этого достаточно.

– В таком случае вы рискуете, Дорегене, – отозвался Байдур. – Я хорошо знаю Бату. Не стоит отсекать его от народа.

Лицо его казалось задумчивым и встревоженным. Гуюк присмотрелся, но ни злорадства, ни вероломства не увидел.

Раздался стук копыт: к юрте Байдура прискакал всадник. Тот поднялся и посмотрел на закипающий чайник.

– Подождите меня здесь. Эрден, подай им соленый чай.

Байдур оставил гостей. Но осторожный Гуюк не верил, что их невозможно подслушать. Он молча забрал чашу с чаем у девушки. Напиток она подала в рабской позе: руки высоко подняты, голова опущена. Гуюк хотел взять ту чашу, но потом сообразил, что эта порция для его матери. Он стиснул зубы в ожидании своей порции. Иерархия, снова иерархия… Впрочем, скоро он все изменит. Что бы ни планировали другие, он не позволит Бату лишить его шанса стать ханом.

Байдур вернулся в юрту с Мункэ, и Гуюк встал, чтобы их поприветствовать. Дорегене невозмутимо потягивала свой чай. В юрте и так было тесно, а в присутствии Мункэ стало не продохнуть. Широкоплечий сын Тулуя каким-то образом успел втиснуться в доспехи. «Может, он спит в них?» – гадал Гуюк. Нынешней ночью его ничего не удивило бы.

Первой Мункэ поприветствовал Дорегене, потом поклонился Гуюку, низко, как давший клятву кланяется господину. Байдур этот поклон заметил, и у Гуюка сразу улучшилось настроение. Он уже раскрыл рот, чтобы заговорить, но, к его досаде, мать заговорила первой.

– Мункэ, Бату на сход не явится, – объявила она. – Я получила от него послание.

– Чем он это объясняет? – осведомился Байдур; потрясенный Мункэ промолчал.

– Какая разница? Бату пишет, что был ранен на охоте и приехать не может. Но это ничего не меняет.

– Это меняет все, – тихо и рассудительно возразил Мункэ. Гуюк невольно подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. – Курултай окончен. А как же иначе? Бату не глава мелкой семьи, а глас нашего народа, хотя власть свою не использует. Если Гуюк станет ханом в его отсутствие, в будущем может разгореться междоусобная война. Войны никто из нас не хочет. Я вернусь к своим туменам, к своим семьям и скажу, что в этом году нового хана не будет. – Мункэ повернулся к Гуюку. – Я дал тебе клятву, господин, и изменять ей не намерен. Просто тебе нужно чуть больше времени, чтобы привести на сход Бату.

– Не нужно мне времени! – рявкнул Гуюк. – Спешу напомнить: вы все обещали присягнуть мне. Исполните обещание, а с Бату я разберусь позднее. Нельзя, чтобы один человек поверг народ в хаос, независимо от его имени и происхождения.

Еще немного, и Гуюк прикажет им подчиниться – Дорегене почувствовала это и поспешила вмешаться, пока он не оскорбил своих облеченных властью гостей:

– Все мы очень старались, чтобы принесение клятвы прошло спокойно, хотели выбрать хана без лишних раздоров. Теперь это невозможно. Но, думаю, Гуюк прав. Народ заждался нового хана. Муж мой умер почти пять лет назад. Много ли земель покорено с тех пор? Мы не захватили ничего и уже поутратили власть и авторитет. Принесение клятвы должно состояться даже в отсутствие одного из приглашенных. Мы выберем нового хана, а Бату сможет дать клятву отдельно, когда его вызовет единственный властитель всего народа.

Мункэ медленно кивнул, а Байдур отвернулся и поскреб вспотевшую подмышку. Никто из присутствующих не знал, что гонец доставил ему личное послание. Если рассказать, что Бату обещал поддержать его как хана, он, Байдур, почти наверняка подпишет смертный приговор старому приятелю. Если, конечно, самому не ввязаться в борьбу. Однако этой ночью Гуюк, Дорегене и Мункэ в его милости, в окружении его воинов. Можно махом расчистить себе дорогу, на что Бату наверняка рассчитывал.

На миг Байдур сжал кулаки, но потом бессильно опустил руки. Чагатай, его отец, не колебался бы. Кровь Чингисхана в каждом из них. Но Байдур видел слишком много боли и крови, вызванных безжалостными амбициями. Он покачал головой: решение принято.

– Отлично! Назначьте приношение клятвы на новолуние, оно через четыре дня. Новый хан нужен народу как воздух, а я сдержу слово.

Напряжение в тесной юрте достигло апогея, и Гуюк повернулся к Мункэ. Здоровяк потупился и кивнул.

Гуюк не мог не улыбнуться. Помимо присутствующих и Бату, серьезных соперников у него нет. Сколько лет он ждал – и вот наконец замаячил шанс получить отцовское наследство. Гуюк едва слышал, как мать обещает, что после принесения клятвы Бату пригласят в город. Неужели они верят, что он примет сына Джучи как друга? Может, мать рассчитывает, что он уподобится великому правителю и проявит великодушие по отношению к тому, кто пытался, но не сумел сорвать его планы?

Смех снял напряжение. Байдур принес бурдюк с айрагом и чашки. Мункэ похлопал Гуюка по спине – поздравляю, мол, – и тот хмыкнул, довольный неожиданным поворотом событий. Затем поднял свою чашу, сдвинул ее с другими и насладился холодным айрагом. С Бату он посчитается, мысленно пообещал себе Гуюк.

К рассвету народ был готов. Долгие недели они готовились к принесению клятвы – запасали еду и питье в огромном количестве, чистили, чинили, натирали до блеска одежду и доспехи. Воины выстроились правильными квадратами и теперь молча ждали, когда ворота Каракорума отворятся. Суета и паника прошлых дней исчезли без следа. За ворота выехали всадники во главе с Гуюком. Он сидел в седле с достоинством, облаченный в серо-синий дэли, который выбрал намеренно: сегодня ничего чужеземного и вычурного – все должно быть очень просто.