Завоеватель - Иггульден Конн

– Никаких угроз, Мункэ, никакого обмана! Если любишь меня, просто помирись с братом. Через несколько дней или недель ты получишь угодного тебе хана, а Хубилаю останется смириться. Будь великодушным победителем.

Мункэ обдумал ее слова и заметно смягчился. Он умел быть великодушным.

– Брат винит меня в успехе Гуюка, – пробормотал он.

– А другие похвалят. Гуюк, когда станет ханом, наверняка вознаградит тебя за то, что ты первым встал под его туг.

Мункэ улыбнулся, чуть заметно поморщившись: боль в промежности сменилась тупым нытьем.

– Хорошо, мама. Ты, как всегда, добилась своего.

– Отлично. А теперь покажи мне юрту. Я все-таки устала.

Ямщик был весь в пыли. Он следовал за слугой по коридорам и чувствовал ее вес в каждой складке одежды, в каждом шве и даже на коже. Они свернули за угол, и ямщик споткнулся: усталость съела последние силы. Он скакал целый день, вот поясница и ныла. Гонец гадал, не позволят ли ему вымыться в дворцовой купальне. Он мечтал о горячей воде и молодых служанках, вытирающих его насухо. Только мечты мечтами и останутся. Ямщики вхожи везде. Скажет, что у него личное послание для хана, и его пропустят к нему даже в разгар битвы. А вот мыться наверняка придется в реке. Потом он разобьет лагерь и разведет костерок. Сунет руки в широкие рукава дэли, ляжет на спину и будет смотреть на звезды. Другие гонцы пугали, что лет через двадцать в сырую погоду начнут ныть суставы. Ямщик надеялся, что с ним такое не случится. Он ведь здоров как бык и очень молод, вся жизнь впереди. Пока странствовал, он немало повидал и понял, что нужно людям. Через пару лет он накопит достаточно, чтобы купить груз и отправить караван в Бухару. И суставы мучить не понадобится: зарабатывать он будет иначе.

Ямщик глянул на сводчатый потолок и содрогнулся. Дворцом владеть он не мечтал. Хватит дома в городе, жены, чтобы еду готовила, пары детишек и добрых коней, чтобы сыновья научились ездить верхом и стали ямщиками. Чем плоха такая жизнь?

Слуга остановился у сверкающих медных дверей. Караулили их два дневных стражника из отряда старого хана, бесстрастные, похожие в черно-красных доспехах на пестрых жуков.[5]

– Послание для регента, – объявил слуга.

Один из кешиктенов изменил своей абсолютной неподвижности и уставился на молодого ямщика, от которого разило лошадьми и затхлым по́том. Наскоро обыскав ямщика, стражники забрали огниво и маленький нож. Хотели забрать и бумаги, но он вырвал их, негромко выругавшись. Послание не для глаз охраны.

– Все свое я заберу, когда выйду, – предупредил он.

Стражник лишь глянул на ямщика, убирая подальше его вещи, а слуга постучался и распахнул дверь так, чтобы свет залил мрачный коридор.

За дверями скрывались комнаты, одна внутри другой. В Каракоруме ямщик уже бывал, но так далеко – ни разу. Каждую из комнат караулили стражники, один из которых поднимался, чтобы провести его дальше. Вскоре ямщик увидел дородную женщину, окруженную советниками и писцами, записывающими каждое ее слово. Женщина глянула на вошедшего гонца, и тот, оставив стражников позади, отвесил глубокий поклон. Поразительно, но он узнал некоторых присутствующих, ямщиков, как и он сам. Поймав его взгляд, они коротко ему кивнули.

Слуга потянулся, чтобы взять бумаги.

– Послание я отдам регенту лично в руки.

Слуга поджал губы, точно проглотив что-то горькое, но отступил. Остановить ямщика не смел никто.

Дорегене вернулась к прерванной беседе, но, услышав ямщика, осеклась и взяла у него пакет, совсем тонкий, обтянутый кожей. Быстро развязала его и вытащила один-единственный листок. Ямщик следил за ее взглядом, бегающим туда-сюда. Ему бы уже уйти, но любопытство не давало. Вот он, горький удел ямщиков, – приносишь интересные вести, а сам их знать не знаешь.

Дорегене побледнела как полотно, подняла голову и недовольно глянула на юношу, который стоял, словно в надежде услышать новости.

– На сегодня хватит, – объявила она свите. – Оставьте меня и вызовите сюда моего сына. Если понадобится, разбудите его.

Затем постучала пальцами одной руки по другой и смяла послание.

Глава 4

В ночном небе ни облачка, луна озаряла огромное сборище перед Каракорумом. В юртах уже шептались, переговаривались, сплетничали; негромкие голоса напоминали шелест ветра. Городские ворота распахнулись, и скрытый мраком отряд всадников быстро поскакал по западной дороге. В руках всадники держали факелы, поэтому и ехали в островке мерцающего света, в котором мелькали тысячи любопытных лиц и грязных юрт. В центре отряда скакал Гуюк, облаченный в богатые доспехи – эдакий сияющий багатур. На поясе у него висел меч с рукоятью в виде волчьей головы. Еще удивительнее для зевак было видеть рядом с ним Дорегене. Она сидела в седле как мужчина – спина прямая, длинные волосы собраны в толстый хвост. Высвеченный факелами отряд галопом проскакал милю, прежде чем Дорегене дала стражникам знак. Всадники свернули с основной дороги и поскакали по травянистой равнине меж юрт. По ночам верхом ездить опасно. Овцы в панике разбегались, не одну блеющую тварь всадники сбили с ног или раздавили. По равнине растекались крики и огоньки факелов – все больше гостей вставали с походных постелей и брались за мечи.

Гуюк свистнул, жестом показав на тенистый участок, над которым развевались туги Сорхахтани и ее сыновей. Три ночных стражника развернули коней и поскакали в том направлении. Остальные следовали дальше – петляли меж юрт и людей по тропкам, которые начисто исключали задуманный им маневр. На равнине среди юрт прямых дорог нет. Гуюк старательно высматривал нужные ему туги. Вообще-то он знал, кто где стоит, только разве во мраке разберешь?

Всадники выругались, попав на открытый участок, который никто не узнал, но тут кто-то из стражников окликнул остальных. Все развернулись и придержали коней у лагеря Байдура. Озаренные факелами, его туги полоскались на ветру. Гуюк помог матери спешиться, оглянулся и увидел, сколько народу собралось посмотреть, в чем дело. Шеренга за шеренгой, мужчины стояли с мечами наголо. Вспомнилось, как в такую же ночь Чагатай, отец Байдура, пытался напасть на Каракорум. Кто-кто, а его сын бдительность не утратит.

Гуюк некогда считал этого человека другом, но политика и убийство, которое совершил его собственный отец, развели их. Судя по позе, Байдур ждал атаки – обнажил меч и поднял его к плечу. Желтые глаза хозяина юрты холодно блеснули, и Гуюк показал ему пустые руки, хотя меч с волчьей головой он не снимал с пояса ни при каких обстоятельствах. Байдур правил большой территорией к западу от Каракорума, и Гуюк с горечью осознал, что должен заговорить первым, как проситель. Он станет гурханом, то есть подчинит себе все мелкие ханства, но пока это не имело никакого значения. Той ночью он считался лишь наследником.

– Байдур, я пришел с пустыми руками. Я не забыл, как мы дружили в пору, когда были мальчишками.

– Разве мы уже не договорились обо всем? – резко спросил Байдур. – Зачем ты явился? Зачем потревожил мой сон и всполошил моих людей?

Гуюк сощурился, меняя мнение о стоящем перед ним человеке. Хотелось повернуться к матери за подсказкой, но так он распишется в собственной беспомощности. В последний раз царевич видел Байдура, когда тот уезжал домой со своим туменом, а Чагатай считался предателем. Было время, когда Байдур мог стать правителем Каракорума, пожелай небесный владыка изменить судьбу его семьи. Вместо этого он унаследовал западное ханство и тихо там жил. Гуюк не видел в нем угрозу. Но власть изменила Байдура. Теперь он казался человеком, жестко принуждавшим остальных к беспрекословному послушанию. «А я таким кажусь?» – подумал Гуюк и скривился: уверенности у него не было.

– Я пригласил сюда Мункэ… господин, – поговорил Гуюк, кусая губы.

Байдур эту заминку заметил. А ведь они стояли перед Каракорумом! До чего досадно жаловать кому-то звания, когда у самого ни одного нет… Гуюк почувствовал, как мать переступила с ноги на ногу, и припомнил ее наказ. Он пока не хан. Пока его удел – смирение.