Завоеватель - Иггульден Конн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гуюк уже собрался уходить. Он застыл, стоя спиной к Сорхахтани, и, повернув назад голову, с упреком проговорил:
– Советников это не касается. Я сам с этим разберусь. – Улыбка у хана получилась неприятной, и Сорхахтани впервые заподозрила, что Бату вообще не вызывали. Уже у дверей Гуюк бросил через плечо: – Продолжайте все работать, государство никогда не спит.
Следующим утром, на заре, Сорхахтани разбудили слуги. Во дворце у нее остались комнаты, пожалованные ей, когда она помогала Дорегене в годы кризиса после смерти Угэдэя. Гуюк пока не посмел забрать их у нее, хотя Сорхахтани не сомневалась, что со временем, освоившись в роли хана, он дойдет и до этого. Она села в постели. Слуга постучал в дверь и опустил голову, чтобы не увидеть госпожу. Монголы нагими не спят, но Сорхахтани переняла цзиньскую манеру спать в тончайшем шелковом халате, и, пока слуги не усвоили эту ее привычку, подчас доходило до неловкостей.
Что-то не так – это Сорхахтани поняла, когда увидела мужчину вместо девушки, которая по утрам помогала ей мыться и одеваться.
– В чем дело? – сонно спросила она.
– Ваш сын Хубилай, госпожа, хочет с вами поговорить. Я предложил ему вернуться, когда вы оденетесь, но он не уходит.
Сорхахтани едва сдержала улыбку при виде плохо скрытого раздражения слуги. Хубилай умел вывести из себя. Если бы не личная охрана матери, он бы и в спальню к ней ворвался.
Она накинула халат поплотнее, перепоясалась, вышла в комнату, освещенную мягкими серыми лучами зари, и вздрогнула, увидав там Хубилая в темно-синих шелках. Сын перехватил ее взгляд, устремленный на встающее за окном солнце.
– Мама, ну наконец-то! – воскликнул он и улыбнулся, глядя на сонную и взъерошенную мать. – Хан уводит тумены из города.
Хубилай показал на простирающиеся за окном долины. Покои Сорхахтани располагались достаточно высоко, и она увидела темную массу скачущих строем всадников. При виде их вспомнилось, как летом над городом плыли грозовые тучи. Но внезапно мысли ее прояснились, а губы вытянулись в тугую полоску.
– Гуюк упоминал, что перебрасывает тумены? – спросил Хубилай.
Сорхахтани покачала головой, как ни горько ей было признавать, что хан с ней не поделился.
– Это… странно, – тихо проговорил Хубилай.
Сорхахтани перехватила его взгляд и отослала слуг заваривать свежий чай. Оставшись наедине с матерью, Хубилай вздохнул с облегчением.
– Если Гуюк хочет показать свою власть или просто учения задумал, то с тобой, наверное, поделился бы, – продолжал он. – Понимает ведь, что полгорода соскочит с кроватей и будет смотреть. Войско тайком не переместишь, это Гуюк тоже понимает.
– Скажи, что он на самом деле затеял?
– По слухам, Гуюк ведет их на запад, в горы, чтобы испробовать новых людей и привязать к себе тяжелыми продолжительными учениями. Рыночные торговцы слышали ту же историю, и это меня беспокоит. Слишком похоже на красивые слухи, которые кто-то намеренно распустил.
Сорхахтани едва сдерживала нетерпение, пока ее сын обдумывал возможные варианты, чтобы выбрать один. Она слишком хорошо его знала и доверяла его здравомыслию.
– Бату, – наконец объявил он. – Дело наверняка в нем. Одним стремительным ударом Гуюк разделается с единственным человеком, который не присягнул ему.
Сорхахтани прикрыла глаза. Они по-прежнему были одни, только разве мало любителей подслушивать? Она подошла к сыну близко-близко и чуть слышно проговорила:
– Я могла бы его предупредить.
Хубилай отстранился и заглянул ей в глаза.
– И рискнуть нашими жизнями, – добавил он, коснувшись макушкой головы матери, словно утешал ее. Даже тайный наблюдатель не определил бы, разговаривают они или нет: Хубилай бормотал, вдыхая аромат ее волос.
– Я должна бездействовать, глядя, как убивают твоего двоюродного брата?
– Есть ли у тебя выбор, коли такова воля хана?
– Не могу оставаться в стороне и не дать ему шанса спастись. Гонцам по силам обогнать войско.
– Это опасно, – покачал головой Хубилай. – Ямщики запомнят, что везли послание. Если Бату спасется, Гуюк восстановит цепочку, пока не доберется до тебя. Нет, мама, этого я допустить не могу.
– Я велю кому-нибудь из слуг переправить сообщение в конюшни.
– Кто из них выдержит встречу с разъяренным ханом? Слугу можно купить, а можно сломать, чтобы заговорил. – Хубилай сделал паузу, глядя вдаль. – Вариант один – кто-нибудь, сам не из ямщиков, возьмет ямщицкую лошадь. Иначе Бату вовремя не предупредить, если ты и впрямь этого хочешь.
– Хубилай, ханом должен был стать он.
Сын схватил ее за руки, едва не причинив ей боль.
– Мама, не говори так. Даже мне. Во дворце теперь небезопасно.
– Вот именно, Хубилай. Шпионы теперь повсюду. Еще год назад я могла не следить за каждыми своим словом, не боялась, что какой-нибудь надушенный придворный донесет своему господину. Новый хан отослал прочь Дорегене. Я, при повышенном его внимании, здесь тоже не задержусь. Сынок, позволь мне расстроить его планы. Помоги!
– Я отвезу послание, – вызвался Хубилай. – Чтобы не осталось ни записок, ни других следов.
Он думал, что мать возразит, но та поняла, что иначе не получится, и, отстранившись от него, кивнула. Глаза у нее блестели от гордости за сына, голос зазвучал с обычной силой:
– Отлично, Хубилай. Отправляйся на равнину и посмотри на всадников. Вечером расскажешь, что видел. Хочу слышать все.
Слухач-соглядатай не уловил бы ничего подозрительного, хотя оба понимали, что Хубилай не вернется.
– Мункэ будет рядом с ханом, – проговорил Хубилай. – Как же я ему завидую.
– Он же орлок хана, его самый верный сподвижник, – отозвалась Сорхахтани.
В этом предупреждении не было резона. Мункэ никогда не узнает, что они решили спасти Бату. Старшему брату Хубилая такие секреты доверять не стоило.
Глава 6
Гуюк знал, как эффектно смотрится на белом скакуне из унаследованного им ханского табуна. Вопреки еженощным пирушкам с обильными возлияниями и яствами, молодость[8] обеспечивала ему стройность, сжигая все излишки жирка. Больших припасов, нужных для долгой кампании, он с собой не повез – не хотелось раньше времени развеять миф о горных учениях. Тем не менее коней хан взял в два раза больше, чем воинов, что позволило захватить достаточно снеди и утвари для приятной и необременительной вылазки.
Легко представлялось, как эти земли объезжал дед: дозорные впереди, войско позади. Гуюк вспоминал Большой поход на запад, себя бок о бок с Субэдэем… Воссоединение с войском вызывало смутную тоску о прошлом. Да, выступил он не на заре, как было принято, а ближе к полудню – стук в висках и тяжесть в животе Гуюк унял далеко не сразу. Лицо у него опухшее, веки набрякли, зато от верховой езды мысли быстро прояснились, и захотелось есть. Гуюк опасливо потрогал живот – да, расплылся малость… Ничего, бросок на две тысячи миль приведет тело в норму.
Хан перевел взгляд на простирающиеся впереди равнины, и настроение у него тотчас же испортилось. Нужно соблюдать осторожность, хотя порой казалось, что его секреты известны всем военачальникам. Вопреки собственному желанию, полностью Гуюк не доверял никому. Мункэ ехал чуть позади него с туменами, и по серьезному, хмурому лицу своего орлока Гуюк чувствовал, что многие осуждают его неуемные аппетиты. Вспомнилась мать Мункэ, улыбающаяся плутовка, которая из Угэдэй-хана веревки вила. Избавиться бы от нее… Да мать важного человека вроде Мункэ просто так не прогонишь. Верных людей у хана много: обмолвишься при ком-нибудь из них о своем желании, и Сорхахтани исчезнет. Мало ли воинов, готовых исполнить ханскую волю даже с риском для собственной жизни? От такой власти кружилась голова, но Гуюк не забывал об осторожности и старался держать язык за зубами, хотя порой становилось невмоготу.
Справа от него заревел боевой рог, и Гуюк отогнал наваждение. Когда он поднял голову, два тумена неслись вперед с копьями, что за сегодняшнее утро случалось уже раз десять. После каждых двух-трех миль тумены давали отдых коням и дожидались остальных. Так выглядела внешняя сторона вылазки, и роптать Гуюк не мог, хотя грохот и крики раздражали. Во время каждой паузы воины ставили мишени и тренировались стрелять на полном скаку – выпускали, а потом снова собирали тысячи стрел. Зрелище впечатляло, и поначалу Гуюк радовался, что командует таким мощным войском, но после первой недели радость притупилась, хотя нередко он развлекался, представляя Бату, привязанным к мишени.