Завоеватель - Иггульден Конн

От одной мысли о таком кровь приливала к коже. Шпионская сеть Угэдэя меркла по сравнению с той, что соткал Гуюк. Ежевечерне тысячи подслушанных разговоров стекались к старшему, а тот передавал их Гуюку. Даже воинам туменов, осмелившимся критиковать хана, приходилось отвечать за свою опрометчивость. А вот Бату никто не критиковал. Его называли любимцем Субэдэя, внуком Чингисхана, не испачкавшим руки в политике и торговле. Такие разговоры приводили Гуюка в бешенство. Со временем простые воины научились не болтать лишнего, даже среди друзей, и после первых наказаний поток сомнительных разговоров почти иссяк, но Гуюк продолжал слушать. По его приказу двоих привязали к столбу и избили до крови. Двоих убили, обвинив в подстрекательстве к мятежу. Гуюк лично наблюдал, как одному из них перед казнью вырывают язык металлическими щипцами. Хан чуть заметно улыбнулся, вспомнив пытку. Кто теперь отважится призывать к мятежу?

Гуюк твердо верил, что такие меры не подорвут его авторитет, а, наоборот, укрепят. Воинам полезно знать, что новый властитель насаждает порядок так же решительно, как в свое время Чингисхан. Воинам полезно его бояться. Они не побегут от врага на глазах у своего хана.

Еще сто с лишним миль войско двигалось на запад, потом на два дня остановилось отработать боевой порядок в атаке. А утром третьего дня Гуюк повернул войско на север, к урусским землям, которые его отец так необдуманно даровал врагу. Та семья насквозь паршивая! Отец Бату был предателем, и его гниль передалась сыну. Доверия между ними не было бы, даже явись Бату в Каракорум и принеси клятву. Сын предателя только осквернит ее! Паршивое семейство нужно выкорчевать и сжечь дотла. Гуюк вспомнил, как давили на него мать и Сорхахтани. Ни та, ни другая не понимали: врага следует уничтожить. Если он оставит Бату в покое, то покажет себя слабым ханом, боящимся нанести решительный удар. Гуюк тайком улыбнулся: этот пример расчистит путь вперед и преподаст урок любому, кто хотел испытать на прочность нового хана. Пусть убеждаются! Все, от корейцев и арабов до западных жителей, пусть услышат весть о гибели Бату и подумают, стоит ли сопротивляться монголам. Об ужасной участи Бату узнают и в пустынях, и в горах, и на зеленых равнинах. Словно факел, эти вести расчистят Гуюку путь к вершине. Таким образом Бату еще послужит своему хану.

С расстояния в две мили Хубилай наблюдал за войском – длиннющей пропыленной колонной всадников. Приближаться к ним было опасно, но Хубилай отлично знал шпионскую тактику и двигался параллельно ханскому войску. Очень кстати оказалось то, что на равнине, кроме него, были и другие путники. Переброс такого числа всадников сорвал с насиженных мест козопасов и бедных крестьян, которые мелькали на краю равнины, спеша дать хану дорогу. Сам Хубилай вырядился в старый, грязный дэли, а руки и лицо перемазал сажей. При возможной поимке он надеялся сойти за крестьянина.

Хубилай затаился в высокой траве, поглаживая темную морду и губы своего коня. Тот лежал неподвижно, прижавшись щекой к земле, как его и учили. Но чтобы конь остался в неестественном для себя положении, требовалось прикосновение Хубилая. Темные влажные глаза следили за хозяином, хвост болтался – отгонял мух и привлекал ненужное внимание. В поле зрения туменов и их дозорных безопасность исключена, но Хубилаю нужно было разобраться в ситуации. Послание, которое он запомнил наизусть, может стоить многих жизней, если его перехватит хан. Хубилаю следовало выяснить, есть ли нужда в этом послании. Если всадники Гуюка проскачут мимо земель Бату, Хубилай тихо вернется в Каракорум и забудет о своей вылазке.

Сегодня утром тумены повернули на север. Каракорум остался далеко позади, и Хубилай кипел от гнева, полагая, что наконец разгадал замысел хана. Но и теперь он выжидал, дабы убедиться, что всадники не возвратятся и не остановятся, например, у озера, чтобы напоить коней. В переметной суме у Хубилая было и сухое кобылье молоко, и мясо. Если понадобится, он может ежедневно проезжать в два раза больше, чем войско. За день Гуюк покрывал в лучшем случае миль сорок – выступал не раньше полудня, особо не спешил… Хубилай не спускал с туменов глаз, отчаянно надеясь, что ошибается, пока окончательно не убедился в обратном. Когда ускакали последние всадники, он потрепал коня по морде, заставив вскочить. Хубилай отдыхал целый день, но скакать во весь опор ночью не решался. Если конь в темноте сломает ногу, ханское войско ему не нагнать и Бату не предупредить.

Следующее утро Хубилай встретил в шестнадцати милях севернее лагеря Гуюка, неподалеку от деревеньки, которая лежала у ручья на склоне холма. У него заканчивалась вода, вот он и решил остановиться и пополнить припасы. На близлежащих холмах не было ни души, и Хубилай понял, что целый день сможет скакать во весь опор.

Он неспешно повел коня в деревню: пусть пастухи увидят, что он один. Юрт оказалось всего четыре, маленьких, но укрепленных деревом. Хубилай прошел мимо вонючей выгребной ямы и отметил, что местные жители бедны, но чистоплотны.

Потревоженные козы бросились перед ним врассыпную, их испуганное меканье не хуже собачьего лая оповещало: явился чужак. Через несколько мгновений перед Хубилаем выросли двое мужчин с луками наготове.

– Я заплачу́ за еду и бурдюк воды из вашего ручья, – громко объявил Хубилай.

Мужчины переглянулись, один неохотно кивнул. Хубилай похлопал по небольшому мешочку серебра, что висел у него на поясе, заодно показав им свой меч. Мужчины уставились на оружие, и Хубилай подумал, что прежде они, верно, видели только ножи. В глазах у обоих горела жадность, взгляды, которыми они обменивались, не сулили ничего хорошего. Вероятно, местные скотоводы не гнушались грабежом незадачливых путников. Луки они так и не опустили, а его собственный висел у него за спиной. Хубилай решил не сходить с коня, чтобы не провоцировать нападение.

– Принесите еды на несколько дней, и я уеду, – проговорил он.

Вытащил две серебряные монеты. Скотоводы опустили луки; один подошел за деньгами, другой, как и прежде, не сводил с пришельца подозрительного взгляда.

Хубилай освободил ноги от стремян и протянул монеты. Он ждал нападения, и тем не менее пастух застал его врасплох: схватил за длинный рукав и попытался вытащить из седла. Хубилай с силой пнул обидчика в подбородок и сбил с ног. На губах скотовода выступила кровь: он прикусил язык. Другой тотчас поднял лук, но Хубилай выхватил меч и приставил его к горлу незадачливого грабителя.

Тут послышался чей-то голос: некто задал вопрос. Хубилай оторвал взгляд от оторопевшего скотовода, которому грозил мечом, – и испугался по-настоящему. Пока он разбирался с пастухами, двое дозорных Гуюка подобрались к деревеньке с противоположной стороны и сейчас, спешившись, вели коней мимо юрт.

Хубилай тотчас спрятал меч в ножны и спешился. Пока конь заслонял его от дозорных, он лихорадочно размышлял. От дозорных не сбежать – к дальним броскам они привычнее, чем он, и станут преследовать его до самой ночи. Сперва Хубилай корил себя за промах, потом отрешился от него и постарался полностью успокоиться, как много лет назад научился у ханского советника. Паниковать не имело смысла – Хубилай принял решение. Он стал ждать, когда дозорные приблизятся.

При всей своей настороженности воины увидели только трех драчунов, у одного из которых изо рта текла кровь. Дозорные подвели коней ближе, и Хубилай немного ссутулился, якобы хлопоча вокруг коня, чтобы замаскировать рост. Грязный, оборванный, он мало чем отличался от скотоводов. Выдавал его лишь меч, но Хубилай надеялся, что воины Гуюка не станут слишком пристально к нему приглядываться. Пастухи-воры низко поклонились дозорным хана, и Хубилай последовал их примеру, якобы трепеща перед столь важными людьми.

– Стойте смирно! – приказал один из дозорных и приблизился к ним; его спутник отстал на несколько шагов. Хубилай хорошо разбирался в иерархии ханского окружения и понял, что за старшего у них первый. – В чем тут дело? – осведомился командир, немолодой и худой, как щепка.