Окопники - Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко)

Дядя Вася не торопился, долго причесывался у маленького зеркальца. Я заметил, как он по — свойски подмигнул хозяйке. Такое его поведение мне не понравилось. И уж совсем покоробило, когда дядя Вася сказал:

— Ну что ж, Дусенька, угощай воинов.

Какие мы воины? Просто сторожа. Фронт отсюда так далеко, что даже фашистские самолеты нас не тревожат. Тяготясь этим, я уже не раз просил командиров частей, проходивших через эту деревню, прихватить меня с собою, но каждый раз вмешивался дядя Вася, стращал трибуналом: «Нельзя бросить охрану боеприпасов! Знаешь, что бывает по законам военного времени, если ты оставишь боевой пост? Сиди и не рыпайся!»

После бани и сытного обеда он снова принялся внушать мне ту же истину. Я отмалчивался.

Выйдя задами к подворью Лукерьи Мироновны, — так величала Дуся нашу глухую бабку, — первым делом про

извели тщательный осмотр склада. К нему никто не приближался. Зато в избе нас ждал сюрприз: приехала Анфиса — здоровенная женщина с рыжими, почти красными волосами. Она мыла горячей водой пол. Из ведра валил пар. В печи бушевал огонь.

— Проходите, проходите, — заторопила нас рыжая великанша.

Перед ней даже дядя Вася оробел: мы прокрались вдоль стенки и уселись на скамейку у окна.

К вечеру пожаловала Дуся, принесла, якобы подружке, кувшин молока.

— Долго ты еще там будешь? — спросила она Анфису.

— Ни конца, ни края не видать, — ответила та. — Пилим, грузим, возим… А как трудно‑то бабам грузить бревна! Надька чуть не померла. Что‑то у нее внутри оборвалось от тяжести. Упала и катается по снегу, а мы обступили ее и не знаем, чем помочь. До больницы ведь ехать да ехать. Однако свезли… Вот так и. живем. Одни бабы в лесу. Хоть бы какого завалящего мужика для порядка приставили.

— А возьмите меня, — предложил дядя Вася. — Я враз порядок наведу.

Анфиса посмотрела на него оценивающим взглядом, сказала деловито:

— Такого можно…

И залилась тоненьким смехом, так не вязавшимся с ее мощной фигурой.

— Как, товарищ старший сержант, отпустишь меня?. — продолжал игру дядя Вася.

Я ответил его же словами:

— А что бывает по законам военного времени, когда оставляют боевой пост?

— Видите, какой у меня начальник, — обратился он к женщинам. — Комсомольцы все такие: с характером. А раз так — непременно свернем шею фюреру.

— Ой, не скоро это будет, — снова опечалилась Анфиса. — Сколько уже люда прошло через нашу деревню, и все на фронт, на фронт… Конца края не видно.

Разговор на этом зам^). Дядя Вася поднялся с лавки и заходил в задумчивости, мягко ступая в белых шерстяных носках домашней вязки. Потом надел валенки и пошел провожать Дусю.

Анфиса тотчас принесла из сарая соломы, постелила на полу, сказала, что это для нас с дядей Васей постель. Я поблагодарил ее и улегся.

Анфиса потопталась за перегородкой, а затем, к моему удивлению, тоже прилегла на солому. Лежала на спине без движения, заложив руки за голову. Ее высокая грудь то поднималась, то опускалась. Я молчал, не знал, о чем с ней говорить. Очень хотелось, чтобы побыстрее вернулся дядя Вася, а он будто запропастился. Наконец за окнами послышались его шаги, Анфиса вскочила и полезла к бабке на печку.

На следующий день к нам приехал на санях боец из транспортной роты. Прямо с передовой. Его прислали за ракетами и ракетницами. Заодно он привез нам сухарей, другой провизии.

Мы набросились на него с расспросами о положении дел на фронте, о полковых новостях. Но гость оказался малоразговорчивым, да и знал он не так много, как хотелось бы нам. От станции выгрузки до места сосредоточения полк, по его словам, прошел не меньше ста семидесяти километров по бездорожью и проселкам, занесенным сугробами. Пулеметы и минометы бойцы несли на себе. Узкие ободья пушечных колес врезались глубоко в снег. Лошади надрывались в упряжках. Машины и вовсе стали. Из‑за этого — нехватка снарядов и патронов.

Нагрузили мы ему сани и проводили в дальнюю дорогу. После его отъезда и дядя Вася заскучал. Но вскоре снегопады прекратились, метели стихли, и по установившемуся первопутку за нами прикатили автомашины.

Анфиса и Дуся усердно помогали в погрузке боеприпасов. А когда мы поехали, остались стоять в тоскливом безмолвии. Только махали нам руками, пока не скрылись из виду.

5

Целый день я ехал в кузове полуторки на ящиках с патронами. По пути ко мне подсел Петр Сидоренко: оказывается, он так же, как и мы с дядей Васей, сторожевал на другой точке растянувшихся полковых тылов.

Всю дорогу разговаривали и сопротивлялись, как могли, ледяному ветру. Ночью в морозной мгле машина остановилась у рубленого сарайчика. Как только утих мотор, сразу услышали перестрелку. Передовая была совсем рядом.

Петр первым соскочил с машины, грохнув смерзшимися валенками, будто они были каменные. Я. подал ему карабин и вещмешок. Недалеко над лесом взметнулась яркая ракета. При свете ее можно было рассмотреть поблизости дом с развороченной крышей.

Стоявший возле сарая часовой не мог нам толком объяснить, где расположилось артснабжение полка. Мы с Петром побрели наугад к дому.

Из неприкрытой двери клубился пар. Громадная изба была битком набита людьми. Одни спали на полу, в обнимку с винтовками, другие дремали сидя. В дальнем углу горела коптилка, вокруг нее расположились несколько человек. Они довольно громко переговаривались между собой, нисколько не заботясь о том, что мешают спать другим. Впрочем, храп спящих заглушал не только их, а и доносившуюся из‑за двери перестрелку на передовой. Мы осмотрелись, прислушались. Определили безошибочно: вокруг коптилки сидели бойцы из нашего полка. Переступая через тех, кто лежал на полу, кое‑как, зигзагами пробрались к ним.

— А, прибыли, голубчики! — воскликнул Кравчук. — Мое почтение! — Он снял шапку с лысой головы и повел вокруг широким жестом. — Располагайтесь.

Глаза у него блестели. Перед ним на ящике из‑под мин стояли кружка и консервная банка с торчавшим из нее ножом, лежал ломоть хлеба.

Кравчук был хорошим оружейным техником, но характером посвоенравнее, чем Чулков. Тот был суровым, а этот — мнительным и сварливым. Вот и сейчас он как бы сверлил нас своими маленькими глазами. Ему хотелось, кажется, сказать нам еще что‑то колкое, но в голову не приходили нужные слова.

Такой встречи мы не ожидали. У меня закипала злость на Кравчука. Я впервые видел его пьяным. Захотелось быстрее уйти отсюда куда угодно, хоть опять на мороз, лишь бы не стоять перед ним.

Рядом с Кравчуком сидел старшина Чулков. Тут же примостился и дядя Вася, приехавший часом раньше. Наша машина отстала в дороге, потому что пришлось менять ска г.

— Налей хлопцам, — сказал дядя Вася, обращаясь к Чулкову. — Видишь, почернели от холода.

— Почернели, — зло передразнил его Кравчук. — Дунин вторую неделю сидит в снегу на снарядных ящиках и то не почернел.

— Ладно, — проворчал в ответ Чулков. — Дунин еще в гражданскую сидел на снарядных ящиках, а этим по восемнадцать…

Меня удивило то, что Чулков обращался к Кравчуку на «ты». Этого мы раньше не слышали. Они были примерно одного возраста, но Кравчук — начальник мастерской, а Чулков — всего — навсего старший оружейный мастер.

— Наливай, наливай, — торопил дядя Вася.

Чулков плеснул спирт в кружку и протянул Петру. Тот отказался. Тогда ста™ совать кружку в мои закоченелые руки. Я чуть не уронил ее и тоже отказался. Кравчук рассвирепел:

— Нет, вы посмотрите на них. Отказываются!.. А их уговаривают…

Я глотнул спирта впервые в жизни: не хотелось подвод. ить Тулкова. Внутри у меня все загорелось, перехватило дыхание. Дядя Вася подал котелок с водой и кусок хлеба.

Вслед за мною выпил и Петр.

Мы молча жевали хлеб, вытирая рукавами слезившиеся глаза

— Привыкайте, — сказал Чулков. — Вы на войне. На передовой. Она тут вот. До нее рукой подать. Утром этот дом был у фрицев, а сейчас у нас. Пока будете жить…

— Жить?! — перебил его Кравчук, скривив рот в недоброй улыбке.

— Так вот, — продолжал старшина, будго не слыша реплику Кравчука, — здесь не до нежностей. Спали или нет, ели или не ели — спрашивать никто не будет. Война! Этим все сказано…

Мы уже знали кое‑что о войне, но далеко не все, и поэтому слушали внимательно. То, что говорил Чулков, обжигало пас, как выпитый спирт. На наших пальцах, казалось, еще сохранились следы школьных фиолетовых чернил, которыми мы писали сочинения о высочайших идеалах человеческих отношений. И, конечно, для нас каждый шаг на войне был открытием, по трясением. А Чулков воевал чуть ли не с первого ее дня. Побывал в окружении, вынес на себе станковый пулемет. Он бывалый солдат, и каждое его слово значило много.

— На войне надо как? — вопрошал старшина. — В узком окопе, набитом народом, как эта хата, сумей пройти, никого не задев. В открытом поле, где, кажется, никого нет, непременно выследи и сшиби врага, иначе он тебя сшибет. Ты — или тебя.