Неизвестный Фридрих Великий - Максим Бельский

(«Человеческий дух слаб. Более чем три четверти людей рождены быть рабами самого абсурдного фанатизма. Страх перед чертом и перед адом делает их слепыми, и они проклинают способом, который хочет выяснять их. Большая куча нашего рода глупа и злобна. Напрасно я ищу в нем (в роде человеческом) ту копию Бога, чей отпечаток он должен нести в себе, как утверждают теологи»).

Со смертью короля-философа, который намного опередил свое время, Пруссия стала уже совсем иным государством и идеи еврейского философа, также опередившего свое время, сразу утратили свою актуальность. Французская революция, наполеоновские войны и реакция поставили на мечтах еврейского философа жирную точку.

В отношении евреев прагматик Фридрих II пошел гораздо дальше своих предшественников на троне: он не просто милостиво позволил им жить и работать в своем веротерпимом государстве, но и активно использовал их таланты в борьбе против своих противников. Во время Семилетней войны именно евреи были главными поставщиками прусской армии. Король также поощрял евреев открывать новые фабрики и заводы и предоставлял им за это различные льготы. Самым известным из прусских евреев, которые пользовались полным доверием короля, был некто Эфраим, торговец и банкир, который ссужал Фридриха II деньгами еще в те времена, когда тот был только наследным принцем. Еще до начала Семилетней войны король заключил контракт с тремя еврейскими чеканщиками монет: Гумперцем, Моисеем Исааком и Итцигом[45] о выпуске мелкой разменной монеты. Однако война стала затяжной, что привело к чрезвычайному напряжению экономики страны. Тогда король вспомнил о своем верном Эфраиме, который получил монополию на чеканку прусской и саксонской монеты и одновременно сделался помощником короля в тайной войне: мошеннической манипуляции с чеканкой низкопробных монет, которую он, по всей видимости, считал вполне легитимной. Королева Мария Терезия говорила, что готова продать последнюю юбку, лишь бы вернуть обратно Силезию. А императрица Елизавета Петровна была готова продать последнюю горсть бриллиантов, лишь бы уничтожить Фридриха II. При таком положении вещей Фридрих II с чистой совестью приступил к борьбе со своими противниками и в сфере чеканки монет.

A la guerre comme à la guerre! Прусский король развил фальшивомонетничество на уровне государства до огромных размеров и придал ему международный размах. Семилетняя война стала временем расцвета незаконной чеканки так называемых «военных денег» Фридриха II. С этой целью монетные дворы сдавались им в аренду, или же государство в союзе с немецкими князьями само занималось переплавкой высокопробных денег и чеканкой низкопробных монет. Наиболее известной фальшивой золотой монетой прусского короля стал средний августодор, который во время Семилетней войны чеканился саксонскими штемпелями с датами 1755 и 1756 годов; чистый вес содержащегося в нем золота был снижен с 6 до 4,2 грамма. Ориентируясь на предвоенную дату изготовления августодоров, купцы, снабжавшие прусскую армию, брали их без колебаний. Современные исследователи предполагают, что этих монет было отчеканено на многие миллионы.

Только за период Семилетней войны Фридрихом II на монетных дворах, находящихся в Пруссии и за ее пределами, было изготовлено огромное количество разнообразных фальшивых монет. В обращение стран Европы поступило более 200 миллионов поддельных рейхсталеров, причем прямые военные издержки самого прусского короля составили всего около 125 миллионов. Бесконтрольная эмиссия и массовая порча монеты Фридрихом II вызвала почти полное разрушение финансовой системы на севере Европы, что позволило Пруссии выдержать Семилетнюю войну и разорить многих соседей[46]. Сын Эфраима, Бенджамин Фейтель Эфраим, стал тайным советником Прусского королевства. Касаясь вопроса чеканки низкопробных монет, он писал: «Привязанность большого человека (то есть короля – М. Б.) чеканить в уменьшенном виде чужие монеты восходит еще к Семилетней войне. Эта страсть не покидала его, так как тем самым король находил не только необходимые для ведения войн средства, но и скрытым образом взимал контрибуцию со своих соседей».

Но одной вещи сын Эфраима знать не мог: страхуя себя, король никогда не ограничивался чем-то одним. В своей тайной войне он пользовался не только услугами Эфраима и прочих евреев, чеканящих монеты. Вот отрывок из его предписания от 11 ноября 1760 года тайному военному советнику Фридриху Готтхольду Коппену касательно золота, полученного от союзной Англии: «Я располагаю информацией, что существует способ рафинирования меди, при котором обработанная рафинированная медь может идти вместе с золотом для чеканки монет, внутренняя ценность которых значительно выше, чем стоимость монет, сделанных из обычной меди. Если сейчас дополненные плохой медью отчеканенные деньги с монет с изображением Фридриха (они должны быть золотыми) по своей ценности примерно соответствуют 2 талерам 12 грошам, то использование рафинированной меди повышает стоимость до 4 талеров… Так как это может дать значительную прибыль и увеличить доходы от чеканки монет, я пришел к решению, что все золото, субсидированное англичанами и пока не превращенное в монеты, должно быть использовано в соответствии с этим способом на монетном дворе в Берлине. Все должно оставаться в моей собственности, чтобы никакие евреи-монетчики не имели с этим ничего общего и не могли отчеканить ни одной монеты из оставшегося английского золота».

Ущерб, нанесенный противникам таким оригинальным способом, был колоссальным. Немецкий писатель и историк барон Архенгольц (Johann Wilhelm von Archenholz, 1743–1812) писал: «Вся Северная Германия была наводнена ими; величайшие торговые города владели миллионами этих чудесных денег, которые, нисколько не изменяя своей величины, формы и чеканки, становились все хуже по стоимости и обманывали кажущимся богатством владетеля больших сумм. Даже голландцы были снабжены ими в избытке и воображали, что после окончания войны им удастся очень дешево покупать прусское дерево и зерно. Все сырые и обработанные продукты и вообще все предметы в торговле повысились по цене в Париже соразмерно этой плохой монете. Одни лишь продукты первой необходимости не очень вздорожали, так как иначе простой солдат не в состоянии был бы прокормить себя. В память этого прусского монетного духа, являвшегося в стольких местах и менявшего свою внешность подобно призраку, голландцы отчеканили особую сатирическую медаль, изображавшую Фридриха, занятого беседой с Эфраимом, которого король треплет по щеке. Надпись на ней гласила: „Это мой милый сын, которого я облюбовал себе”»[47].

Особенно жестоко пострадала Россия: годовой дефицит достигал 7 миллионов рублей, не было уплачено 13 миллионов рублей за военные поставки, а из обращавшихся в стране 60 миллионов рублей были двенадцати разных весов – серебряные от 82-й пробы (довоенные) до 63-й и медные от 40 рублей до 32 в пуде. Но это произошло не столько по вине Фридриха, сколько в силу привычки русских вельмож решать финансовые проблемы за счет ограбления собственного народа. Уже в 1757 году русское правительство обнаружило полное истощение своих наличных средств. Выход из кризиса предложил фаворит Шувалов: он велел начеканить множество мелкой медной монеты весом вдвое легче имеющей хождение в стране. Естественно, что в стране рабов никто не посмел выразить свое возмущение этим решением, так что на этой афере казна выиграла три с половиной миллиона рублей. Обкраденным российским подданным при этом цинично заявили, что новую монету возить будет вдвое легче!

Монеты времен Семилетней войны получили название «эфраимиты», о них даже слагали стихи: «Прекрасны снаружи, ужасны внутри, – Фридрих снаружи, Эфраим внутри». До наших времен дошел дворец Эфраима[48], выполненный в стиле немецкого рококо, расположенный рядом со знаменитым кварталом Николая в берлинском районе Митте (MITTE) на Постштрассе и по праву считающийся красивейшим историческим сооружением. Властители Европы нередко пользовались услугами евреев в сомнительных целях, для того чтобы в случае чего можно было переложить на них всю ответственность. Фридрих II считал себя выше народного недовольства. Потому он не только не наказал Эфраима, а, напротив, щедро его наградил, с легкостью приняв всю ответственность на себя.

Глава III

Отец и сын

Старый Фриц, слезай с коня и правь снова Пруссией.

Пожалуй, в мировой истории можно сосчитать по пальцам фигуры такого масштаба, которые так поражали бы не только своими великими деяниями, но и загадочностью для потомков. Истоки этой загадочности, на мой взгляд, берут свое начало в ужасном отношении к нему со стороны отца в юности. Фридрих Вильгельм I был болен порфирией, это заболевание доставляло ему не только физические страдания, но и вызывало вспышки безудержного гнева. О себе он говорил так: «Я злой человек. Я очень вспыльчивый. Огонь разгорается во мне за один миг. Раньше, чем я это почувствую. Но мне сразу становится жаль…», «я старый человеческий мучитель…»[49] Отдыхал от приступов ярости он в кругу своих генералов и ближайших сановников, устраивая попойки. Собрания эти назывались «табачный коллегиум», поскольку на них каждый из собравшихся выкуривал по 20–30 трубок за вечер! Самую яркую характеристику его деятельности дал Вольтер: «…в сравнении с деспотизмом, проявляемым Фридрихом Вильгельмом I, Турция могла сойти за республику»[50]. Из-за его невероятной скупости голодала даже королевская семья! Этот «солдатский король» (Soldatenkoenig) хотел, чтобы и его наследник во всём походил на него.