Военный разведчик - Александр Карцев

Весь батальон был свидетелем, как год назад при проведении боевой операции под Лангаром я отказался выполнить приказ предшественника нашего комбата. Во время Великой Отечественной войны за это можно было попасть под расстрел. Но сейчас было немного другое время. Комбат ограничился предупреждением меня по радиостанции о неполном служебном соответствии. И снова повторил приказ. Я снова отказался его выполнять. Кажется, меня в тот же день захотели разжаловать до рядового. Правда, на следующий день комбат за все извинился. И мы больше об этом никогда не вспоминали.

За ту операцию меня представили к ордену «Красной Звезды». Но самой главной моей наградой было отсутствие среди моих подчиненных раненых и убитых. Я знаю, что это было обычным везением. Но, за всю мою службу в Афганистане среди моих подчиненных действительно не было потерь. Я был уверен, что это дороже любой награды. Ведь любые войны рано или поздно заканчиваются. Можно восстановить разрушенное, построить новое. Нельзя только вернуть погибших. Жаль, что не всегда мы об этом помним.

Фраза о том, что одна смерть — это трагедия, миллион смертей — статистика, при ведении боевых действий приобретает вполне конкретные очертания. Гибель каждого солдата для командира взвода — трагедия. Для старших командиров — процент возможных потерь при выполнении задачи, лишняя галочка в отчете или в цифрах потерь.

Я всегда был слишком маленьким командиром, чтобы научиться равнодушно относиться к возможным потерям. Поэтому моя исполнительность несколько однобока. Я исполняю не все приказы. И комбат это прекрасно знает. Фалит Узбекович хороший психолог. Он понимает, что решение я уже принял. И что в медсанбат я больше не вернусь. Комбат долго и пристально смотрит в мои глаза. Все равно получать от старшего командования по шапке. Обречено машет рукой.

— Ладно, езжай на заставу. Замполит тебя подбросит. И давай, выздоравливай!

— Есть товарищ майор! — В моем голосе не слышится и нотки торжества, хотя я и добился своего. Радоваться мне особенно нечего. Да на костылях особенно и не порадуешься. Вид у меня жалкий. Вот только жалеть меня не надо.

На заставе меня дожидаются письма от сестры, родителей и от Лильки Курсковой. Дома все нормально. А Лилька стала мамой. Хороший она человек. И здорово, что у неё всё хорошо. Я несколько раз перечитываю её письмо:

Здравствуй, Сережа!

Меня сегодня потянуло на лирику. Так что отказываюсь от традиционно деловой манеры письма. Ну, держись!

Ты заметил, что жизнь наша полосатая? Все хорошо — светлая полоска, есть огорчения — наступила серая. И так непрерывно. Вот она, диалектика. Я сейчас вспомнила прошлое — Московское высшее общевойсковое командное училище… Я с особым чувством вспоминаю ту пору — беззаботную и по-своему счастливую.

И вот: «Остались позади стремительные марши,

Учебные атаки позади…»

А наш диалог опять возобновляется. И — встреча. Мне запомнились вдумчивые стихи, блестящие погоны и… шоколадные конфеты.

Но ладно. «Сегодня мы другими стали,Немного старше, злей подчас.И нас теперь бы не узналиВсе те, кто прежде помнил нас».

Как верно, да?

Сережа, ты не прав. Ты прожил еще совсем мало, но очень многое успел сделать. Как тебе лучше объяснить? Все великое, значимое постигается на расстоянии. Сейчас в потоке будничных дел сложно осознать свое «я» в этом громадном и бурном процессе. Но то, что ты сегодня не в тылу, а на передовой (в широком смысле), говорит о многом. Ведь сам писал, главное — чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть. Те, кто возвращается ОТТУДА, глаза не прячут. Пройдет еще какое-то время, и ты с оправданной гордостью скажешь себе: «я не стоял в стороне, а был там, куда звал меня долг».

А ты максималист. Зачем осознанно рваться дальше от родного дома, когда есть реальная возможность приблизиться к нему. Отец, мать, сестра с детками — это самое близкое и дорогое, что у тебя есть. Почему же ты так легко делаешь иной выбор? Возможно, я в чем-то ошибаюсь, но, на мой взгляд, быть рядом с родителями — это громадное счастье, которое мы по молодости, увы, не ценим и недопонимаем. Да… Училище, ТуркВО, командировка… Выбор делать тебе.

Прочитала стихотворения. Ничего, связанного, как ты написал, с «серостью» не увидела. Наоборот, в них есть стержень, есть мысль и душа. Ну, а в литературном плане надо, конечно, чуть подкорректировать. Так без этого всегда не обойдешься. Молодец, так гармонично сочетаешь удивительную нежность и мужскую твердость. А впрочем, что в стихах, то и в человеке. Ты же у нас хороший человек.

Теперь — интересующий тебя вопрос о моей жизни. 27 сентября у меня родился сын — Антон. Теперь я — мама. Муж — хирург-уролог, работает в Первой Градской больнице. Живем в соседнем с родительским доме. Что-то я опять перешла на иформативно-телеграфный стиль.

Давай расскажу тебе о Лиле N 2. Военный отдел в «Известиях» ликвидировали, а точнее передали под ведомство какого-то другого. Так что Лиля теперь работает при отделе фельетонов. Иногда на лекциях в университете мы вспоминаем «былое». Встречи с воинами в «Известиях», училище и пр. Кстати, всегда вспоминаем Володю Черникова. Он так старательно подпевал (!) хору в небольшом гостинном зале «Известий» на одной из встреч.

Вот видишь, какие пространные письма я умею писать. Хотела уже завершить это повествование. Но есть еще один серьезный вопрос, умолчать нельзя. Сережа, береги себя. Не буду много расписывать, ты человек взрослый, сам понимаешь — жизнь дается один раз. И надо стремиться быть здоровым. Здоровье как воздух — пока оно есть, его не замечаешь.

Вот так. Приедешь в Москву — позвони. До свидания.

Пишу ответ. Забавно, Лилька вспомнила моё старое стихотворение, написанное еще в прошлой жизни.

Остались позади стремительные марши,Учебные атаки позади.Сегодня пули настоящие свистятВо взорванной ночи.Свинцом сегодня нас встречаетДалекий, горный перевал.И кровь живая застываетНа сером лезвии штыка.Сегодня мы другими сталиНемного старше, злей подчас.И нас теперь бы не узналиВсе те, кто прежде помнил нас.

Посылаю ей несколько новых строчек:

За перевалом где-то зацвела необычная вишня.Ведь цветы этой вишни полны совершенства.Скольких поэтов она вдохновляла!Скольких людей восхищала изяществом линий.Только мне почему-то в минуты затишьяВспоминались другие цветы и картины.Вспоминался мне аист и густые каштаны,Вспоминались гвоздики в руках моей мамы.Но минута затишья коротка словно выстрел.И мы вновь поднимались в атакующем крике.И мы вновь уходили в ночные долины.Унося в своем сердце, горький запах полыни.

А потом весь день обустраиваю канцелярию роты. Превращаю её в настоящий центр боевого управления. На первый пост бойцы протягивают телефонный кабель. На посту устанавливают полевой телефонный аппарат где-то сороковых годов выпуска. Точно такой же аппарат стоит в канцелярии. И старенькая радиостанция Р-148. Я учусь управлять личным составом роты с кровати. Надо было с самого начала этому учиться! Но, кажется, у меня получается. Хуже дела обстоят с обучением моих бойцов.

Со стороны предгорья, там, где нет населенных пунктов, я выбираю условные цели. Перекрестки дорог, изгибы оврагов, большие ямы. Для простоты понимания сегодня мы называем их не ориентирами, а духовскими кишлаками: Лангаром, Джарчи, Петавой. Сами кишлаки находятся в противоположной стороне. Но нам они сейчас не нужны. Мы пока только учимся.

Бойцы прекрасно знают, что если мушка автомата, положенного на бок, накроет по высоте гарного моджахеда, расстояние до него будет восемьсот пятьдесят метров. Другими словами прицел восемь. Точка прицеливания — центр цели. Они понимают, что средняя высота моджахеда метр семьдесят. Что расстояние от глаза до мушки автомата — пятьдесят сантиметров. И даже, что толщина мушки на таком расстоянии перекрывает угол в две тысячные (единица измерения углов в армейских биноклях и прицелах). С горем пополам они это понимают. Но формула тысячной, позволяющая определить дальность до цели, дается им с трудом.

Еще хуже обстоят дела с целеуказанием. Точнее с глазомером. Сто метров рядового Хандея никак не хотят укладываться в сто метров рядового Воронина. И уж тем более в сто метров рядового Кесаева. Это попахивает какой-то мистикой! А ведь в школе нам что-то говорили о каких-то эталонах длины! Но давать целеуказание от ориентиров в метрах не получается. А вот в тысячных, как ни странно, все выходит. Секрет прост. Наблюдатель с первого поста считает количество рисок в окуляре зенитной трубы между ближайшим ориентиром и целью. Умножает это число на пять тысячных (расстояние между рисками). И докладывает мне по телефону.