Военный разведчик - Александр Карцев

Иногда они приводят с собой Хуай Су. Шафи говорит, что мне полезно на нем кататься. Думаю, что ослик по этому поводу думает совершенно иначе. Но, кто интересуется его мнением?! И я действительно с огромным удовольствием катаюсь на нем по заставе. С удовольствием и с песнями. Точнее с одной. На ум постоянно приходят одни и те же слова:

«Мы красные кавалеристы и про насБылинники речистые ведут рассказ…»

Настроение после этих поездок всегда поднимается, и чувствую себя я гораздо лучше. Понемногу стараюсь отвыкать от костылей. Жалко, что нет трости. Вместо неё приходится ходить с минным щупом. Он не очень удобен, зато и в глаза не так бросается.

А по ночам плачу, как последняя девчонка. Мои дневные прогулки не проходят даром, боль нестерпимая. Плачу от бессилия. Плачу потому что у меня ничего не получается. Но если днем я пытаюсь не показывать вида, ночью меня никто не видит. Говорят, что настоящие мужчины никогда не плачут. Вам виднее. Я не знаю, что вместо этого делают настоящие мужчины? Особенно по ночам. Откуда мне знать. Я по ночам плачу. Мне можно. Я не настоящий.

Зато днем, после очередной перевязки, Шафи передает мне привет от Сан Саныча. Я уже ничему не удивляюсь. Афганистан слишком маленькая деревня, чтобы люди, однажды здесь побывавшие, не знали друг друга. А Сан Саныч работал в Афганистане еще при шахском режиме. И все равно их знакомство для меня приятная неожиданность. А еще Шафи рассказывает мне очередную историю. О днях давно минувших. О Куликовской битве. Он постоянно рассказывает мне о ней что-то новое.

Глава 12. О пользе прогулок

О Куликовской битве написано не мало. Но один её эпизод остался многим неизвестным. Почему в этом походе войско Мамая передвигалось от Красивой Мечи до Куликова поля с такой медлительностью? Не свойственной прежде татарам.

Ответ на этот вопрос долгие годы хранился в Троице-Сергиевой лавре. Многие помнят имена князей, ближайших сподвижников Дмитрия. Об их дружинах и народном ополчении. О монастырских полках известно меньше. И практически ничего не известно о монахах присланных Сергием Радонежским к великому князю с благословением. И негласным наказом сохранить жизнь князя в битве.

Нет, о братьях Пересвете и Ослябе наслышаны многие. Но многие ли задавались вопросом, почему монах Пересвет вышел на поединок с Темир-мурзой? Неужели у князя не было лучших воинов? Почему после битвы посольство в Византию возглавил монах Ослябя? Неужели у князя не было более достойных сподвижников? Ответ найти не трудно. Да, не было. Лучших воинов и более достойных сподвижников. Чем эти семь монахов, пришедшие с Пересветом. Пришедшие от отца Сергия.

Но только Карпа Олексина да Петрушу Чуракова отпустил Пересвет с Семеном Меликом в третью стражу. Монахи были родом из-под Коломны, места эти знали. У отца Сергия ходили в ближайших сподвижниках не за премудрость книжную, а за подвиги ратные, которыми прославились еще до пострижения. В обители обучали они отроков искусству воинскому, ратному. Провожал их отец Сергий словами из Нового Завета: «Не берите ни мешка, ни сумы, ни обуви и никого на дороге не приветствуйте». Слова эти через несколько столетий станут девизом русского спецназа. Ибо в них заложена суть его работы и самый большой его секрет.

Кроме наблюдения за войском Мамая была у третьей стражи еще одна задача. Но о ней знал только Великий князь. Потому и посланы были вместе со стражей монахи. И два воза с гостинцами от Великого муллы Сергия Радонежского Мамаю. И его воинам. Лежали в возах, не один день кованные монастырскими кузнецами, подарки татарским воинам. На долгую память о Руси. Ибо назывались эти подарки «чесноком». И оставляли о себе долгую память не только у татарских коней, но и у всадников. Правили возами Игнатий Крепя и Фома Тынин.

А навстречу страже уже двигалось бесчисленное татарское войско. В голове каждого тумена шла сторожевая сотня. Впереди сотни — десять лучших воинов. Так учил Великий Чингисхан. И впереди всего татарского войска шла лучшая сотня. Сотня Кавыя.

Десять его воинов, следующие в дозоре, наткнулись на небольшой родничок, бьющий у самой дороги. Спешились лишь на пару минут, напоить лошадей. Коней не расседлывали. Времени на то не было. Сзади, на расстоянии полета стрелы уже подходила сотня Кавыя.

Словно из-под земли поднялись два инока. На рубахах их висели ветки и пучки травы. В каждой руке по короткому обоюдоострому клинку у них было. Словно нож сквозь масло прошли они через дозор. Никто из татар не успел даже вскрикнуть, не то чтобы сабли достать. Монахи вскочили на татарских лошадей и поскакали в сторону ближайшей балки. Дозор со вспоротыми животами, перерезанными глотками остался лежать на траве. Все десятеро!

Гневный рев потряс сотню Кавыя. Всё это произошло у них на глазах. Такое простить было нельзя! Да никто прощать и не собирался. Повинуясь легкому кивку сотника, всадники ринулись в погоню…

Мамай шел с первым туменом. Когда его верные нуркеры спустились в балку, страшная картина предстала их глазам. От сотни Кавыя не осталось в живых ни одного воина. Вся дорога была усыпана «чесноком» — варварским изобретение русичей. Коваными шипами, на которых не только кони калечили свои ноги, но и многие всадники находили свою смерть. Многие всадники нашли свою смерть от стрел. Но еще больше было зарублено. В течение нескольких минут вся сотня была уничтожена. В живых не осталось ни одного. Не было ни одного раненого. Но самым страшным было то, что среди погибших татар не было ни одного убитого врага. Словно не смертные люди сотворили это, а грозные духи. Это было страшно. Мамай, многое повидавший на своем веку, невольно почувствовал, как липкий холодок страха сжал его сердце. Плохое начало похода, подумал он.

Его телохранители, привыкшие к победам и богатым трофеям, выглядели притихшими. Они не были безусыми юнцами и тоже повидали в своей жизни немало. Но такое и они видели впервые. Чтобы лучшую сотню вырезали за несколько минут, как глупых баранов. Лучшую сотню! Это было плохое начало…

Петруша Горский помогал Игнатию и Фоме править лошадьми. К каждой повозке было привязано по два татарских коня. Без груза повозки шли легко. Хотя их никто и не преследовал. В повозках лежали только короткие мечи, луки и колчаны. В колчанах было пусто. Все стрелы, наконечники которых были пропитаны сильным быстродействующим ядом, остались в телах убитых татар.

Карп Олексин и Петруша Чураков ехали следом за повозками. Ехали верхом. Срывали с рубах привязанные льняными нитками ветки и траву. Вытирали ими свои короткие окровавленные клинки. Запах крови беспокоил коней. Они недовольно фыркали и косили на всадников большими добрыми глазами.

А Семен Мелик тем временем уже докладывал великому князю о возвращении третьей стражи. О татарах. И о приеме, им оказанном…

На прощание Шафи протягивает мне баночку со своей волшебной мазью. Я уже не подшучиваю над нею. Не называю её мазью от насморка для слонов. Ведь именно благодаря ей Шафи смог остановить воспалительный процесс. И между делом он произносит слова, которые для меня важнее любых воспалительных процессов, мазей и даже ног.

— Сан Саныч просил передать, что Петр Чураков был твоим предком по материнской линии. Возможно, ты об этом не знаешь. Ты должен это знать. Помнить и никогда не забывать.

Шафи пожимает мне на прощание руку и уходит. Серьезный, прямой, сильный. В его пожатии я впервые чувствую не только обычную вежливость, но и уважение. Уважение к моему роду.

Через три дня замполит роты Андрей Иваницкий поехал за водовозкой. Он в это время был старшим на двадцать второй заставе. При подъёме на Тотахан его БМП подорвалась на фугасе. Машину разнесло капитально. Но экипаж машины и сам замполит отделались лишь контузией. Любопытно, впервые в нашем районе духи устанавливают такой мощный фугас. Фугас установлен между колеями по центру. Замыкатель английского производства чуть выше. Ребятам повезло. Если бы машина шла не с двадцать второй заставы, а спускалась с Тотахана, было бы четыре ноль двадцать первых (погибших). Немного грустно, мне сегодня нужно ехать на совещание в батальон. И единственная машина, которая могла бы спуститься с Тотахана, была моя. Обижаться на духов не за что. За прошедшие два года на моих руках слишком много их крови. А как говорят в нашем племени, если охотник убил в своей жизни много медведей-гризли, справедливо, если гризли когда-нибудь убьет охотника. Все правильно. И все справедливо. Но все равно, немного грустно. Замполита с бойцами отвожу в медсанбат. Затем на совещание. Кроме обычных заявок на боеприпасы и БЧС (боевой численный состав) роты привожу и бумаги по материальной базе застав. Их планируют в ближайшее время передать афганцам. Одновременно с выводом наших войск.