Книга I. Древнее Пророчество. - Катерина Крутоус

- Лучше не приходи. Я могу не сдержаться.

- Сможешь. - И она вновь послала ему свою добрую улыбку. В ее голосе чувствовалась такая непоколебимая уверенность, что вампир уже и сам понемногу начинал верить тому, что она говорила.

- Значит, до завтра. - Генриетта попыталась решительно встать, но у нее ничего не получилось и в изнеможении она начала падать на землю. Анри не успел еще даже подумать, не успел сообразить, что происходит, как его тело с неимоверной скоростью рванулось к девушке. Он успел поймать ее почти у самой земли. Анри держал ее на одной руке, держал так крепко, что ему приходилось думать о том, чтобы не прикасаться слишком сильно к ее телу. Но она была так близко, что его взгляд невольно скользнул по направлению к шее Генриетты. Он жадно сглотнул. Но тут внезапно произошло что-то внутри его сознания, и он перевел взгляд на ее лицо. Девушка без страха смотрела прямо в его вампирские неживые глаза. Смотрела и пыталась отыскать что-то похожее на человеческие эмоции…

И совсем неожиданно с его сознанием произошли какие-то странные изменения, и он…медленно прикоснулся к ее губам. Нежно, мягко, так как и сам от себя не ожидал, он упивался ее прекрасными устами, пил из источника блаженства, пьянел от странного ощущения, сродни страсти, но более легкого и полного…любви? Генриетта поддавалась каждому его движению, как воск, разливаясь меж его рук. Она чувствовала то же, что и он, она была счастлива, они оба сейчас были в стране, в которую не каждому открыт доступ. Там, куда зачастую многим вход заказан… Но им было даровано право познать и насладиться радостью, счастьем, блаженством, которое дарует взаимное пылкое чувство, зовущееся любовью. И они отдавались ей без остатка. Человек и вампир. Странно, как таковое могло даже не всплыть в подсознании. Только не сейчас, только не с ними. Им казалось, что они парят под облаками, над всей суетой обычной и рутинной жизни, поднимаясь все выше в смеющиеся облака, которые любовно принимают их в свои объятья.

Он закрывал глаза и погружался в пучину невысказанных грез и фантазий, нет, даже не эротических, это было что-то совсем другое, оно пробуждало в его теле, сознании, в его разуме… чувство, словно к нему вернулась душа. То, чего навсегда лишается человек, превращенный в вампира. Он зажмурился еще крепче, как бы пытаясь задержать это мгновение, стараясь удержать его подольше, еще чуть-чуть, ну же! Навсегда! “Остановись мгновение! Ты прекрасно!” - в висках звучали слова Фауста, а окружающий мир давил своей реальностью. На самом деле в висках стучала кровь, а во рту клыки начинали занимать свое привычное место. Он резко отстранился, заметив на ее губах кровь. Он случайно, в порыве страсти потеряв контроль над собой, все же причинил ей вред. Но она улыбалась. Какой-то странной блаженной улыбкой. И он не сдержался: улыбнулся в ответ, обнажая белые красивые и что самое главное здоровые вампирские зубы. Больше не было нужды скрывать их, прятать свою сущность, и он впервые в жизни вдохнул свежий теплый воздух полной грудью, впервые в его вампирском существовании расправил плечи навстречу новой, полной иных сюрпризов жизни. Он улыбался жаркому солнцу, которое ненавидел, презирал…

Почему? Да все просто: он был иным, и хоть солнце уже многие века не досаждало вампирам (а, может, и никогда раньше до этого?), оно было символом, талисманом мира живых и смертных. Вампирский народ гнушался теплых и ласковых прикосновений газового монстра, как некоторые упыри величали величайшее благо не только человечества, но и тех же бессмертных. Ну, что они астрономию не изучали? Ну, где бы они жили, если бы солнца не стало? В какой солнечной системе? Вот же неучи…

- Я люблю тебя, - прошептала Генриетта, расплываясь в своей завораживающей улыбке, облизывая кровь с укушенной губы. Анри смутился. А события развивались по своей логической цепочке. И хоть сколько раз Анри задавался вопросом, почему до этого пресловутого дня он ни разу за все свое вампирское, да и человеческое (чего уж тут греха таит!) существование не знал, не понимал, да и попросту не задумывался о том, что же такое эта самая любовь. В те времена все, что требовалось, - это лишь удовлетворить потребность. Он вспоминал, встречались ли ему те рыцари, коих так часто описывали и его современники, и более поздние писатели. Доводилось ли ему хоть раз наблюдать за тем, как разворачиваются бескорыстные, страстные и всепоглощающие романы, так часто заканчивающиеся в книгах то трагично, то наоборот счастливо. Как-то странно получалось. То ли он был таким невнимательным, то ли все это было лишь воображением отдельно взятых личностей. Или, может, все дело заключалось в том, что он свою жизнь прожил в совсем ином мире, где и намека на подобную чувственность не было? Любовь… Любовь с первого взгляда…

Как же мало времени и мыслей он посвятил этим словам. Сколько времени он прожил в странном, бесцветном и однообразном мирке, в который, словно в капсулу, не проникал ни единый лучик солнца, зовущегося так страстно и в то же время так банально и заезжено: любовь. Он порой использовал это слово. Но зачем? Теперь он начинал понимать, что все его существование было каким-то ненастоящим. Словно он просидел в коробке все эти столетия, ограничиваясь лишь раскраской окружающих стенок своей тюрьмы. Ему казалось, что лишь сейчас он вышел из нее, встал во весь свой немаленький рост и впервые в жизни вдохнул полной грудью странное чувство, вскружившее ему голову.

У него было такое ощущение (почему именно это, Анри не взялся бы даже гадать, просто, оно само невольно пришло ему на ум), словно его тело - это мрачная Бастилия, которую штурмом начали брать настоящие чувства, пытаясь ворваться внутрь и освободить пленников, заточенных не по доброй воле в закромах его души. Любовь и радость атаковали, бросаясь свои хрупким телом на нерушимые стены его холодного сознания, как некогда народ бросался на аркебузы, дабы восторжествовала справедливость, и самая древняя мрачная тюрьма наконец-то открыла двери перед светлым и настоящим будущем. Анри стоял тогда невдалеке и наблюдал, как пала та каменная вековая твердыня, угнетающая разум и сердца французского народа. Сейчас, почему-то именно сейчас, ему вспомнилось, как он наблюдал тогда за происходящим во времена Французской революции, и ничего, ничегошеньки не чувствовал, лишь, как всегда, делал то, что должно. А ведь тогда такой поток этих самых чувств бурлил на улицах Парижа XVIII века, такая сила и мощь, словно ураган, проносились по брусчатым дорогам, сметая людей на своем пути, изымая их чувства и ощущения, не оставляя равнодушным ни единого прохожего. Он несся, словно подталкиваемый невидимым порывом ветра и вплетал все новые эмоции в общий венок настроения, сложенный из самых разных цветков: роз, тюльпанов, весенних нарциссов и подснежников, кои к июлю уже отцвели, оставив лишь легкий шлейф из воспоминаний об их ароматах и красоте, одуванчиков, распыляющих несмываемую желтую пыльцу…