Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

Вернем плошку с шоколадом в нагретую почти до кипения воду. Теперь температуру массы нужно довести до тридцати одного градуса. Мне предоставляется последняя возможность разобраться в том, что я видела, и руки у меня дрожат от волнения, когда я заглядываю в глубины растопленной глазури. Теперь от нее пахнет моими детьми: Розетт с ее именинным пирогом и Анук, шестилетней, сидящей рядом со мной в магазине, без умолку болтающей, смеющейся, строящей планы — но какие?

Это праздник. Большой праздник шоколада — с шоколадными пасхальными яйцами, с шоколадными наседками, с Папой Римским, сделанным из белого шоколада…

Какие чудесные воспоминания! В тот год нам удалось запугать Черного Человека и одержать победу — и мы наконец-то прокатились верхом на ветре, хоть и недолго…

Но сейчас не время предаваться ностальгии. Разгоним рукой парок над темной поверхностью шоколада и попытаемся снова.

И теперь мы в «Шоколаде Роше». Стол накрыт, за ним собрались все наши друзья. Но это какой-то другой праздник — я вижу за столом Ру, улыбающегося, смеющегося, с венком из падуба на рыжих волосах, он обнимает Розетт, пьет из бокала шампанское…

Нет, это, разумеется, всего лишь мечты, попытка выдать желаемое за действительность. Мы часто видим то, что хотим увидеть. Но я потрясена настолько, что чуть не плачу…

И снова я разгоняю пар над шоколадной массой.

Снова какой-то праздник, но совершенно иной. Грохот взрывающихся шутих, музыка, толпы людей в карнавальных костюмах, изображающих скелеты, — да это же День мертвых! Дети танцуют на улицах, повсюду горят бумажные фонарики с нарисованными на них страшными мордами демонов, все лакомятся сахарными черепами на палочках, и трехликая Santa Muerte, Святая Смерть, торжественно проходит по улицам, и три пары ее глаз смотрят одновременно в три разные стороны…

Но какое это имеет отношение ко мне? Мы с матерью никогда не забирались так далеко, хотя повидать Южную Америку она страстно мечтала. Мы с ней даже до Флориды и то не добрались…

Я машу рукой, разгоняя пар. И вижу ее. Девочку лет восьми или девяти с серыми мышиными волосенками, за руку с матерью пробирающуюся сквозь густую толпу. Я чувствую: они обе не такие, как все; об этом свидетельствуют их кожа, их волосы… Они озираются в каком-то растерянном изумлении, они восхищены этими танцорами, этими демонами, этими ярко раскрашенными пиньятами на длинных тонких шестах с привязанными к ним шутихами…

И снова я провожу рукой над поверхностью шоколада. Крошечные струйки пара все еще поднимаются над ним, и теперь я чую запах пороха, опасный запах, запах дыма, огня и неукротимого буйства…

И снова вижу ту девочку — она играет с детьми в переулке на задах небольшого магазина с зашторенными окнами. В дверном проеме висит пиньята, загадочная, полосатая, как тигровая шкура, выкрашенная красным, желтым и черным. Все орут: «Стукни по ней как следует! Разбей ее!» — и осыпают несчастную пиньяту градом палок и камней. Но та маленькая девочка отчего-то держится поодаль. Ей кажется, что там, в магазине, есть что-то куда более привлекательное.

Кто же она такая? Я совсем не знаю ее. Но мне отчего-то хочется последовать за ней и тоже войти внутрь. В дверном проеме висит занавеска, сделанная из длинных тонких полосок разноцветного пластика. Девочка протягивает руку — тонкий серебряный браслет обвивает ее запястье — и оглядывается назад, туда, где дети все еще пытаются разбить тигровую пиньяту, и, наклонившись, быстро ныряет за занавеску, внутрь магазина.

— Разве тебе не нравится моя пиньята?

Этот голос раздается из угла магазина. И принадлежит какой-то старухе, бабушке или, скорее, прабабушке этой девочки — она такая старая, что ей можно дать лет сто, а то и тысячу. Она похожа на ведьму из книги сказок — сплошные морщины, но глаза и руки очень цепкие. В одной руке у нее чашка, из которой исходит странный аромат, пьянящий, возбуждающий, и этот аромат добирается до ноздрей девочки.

А вокруг на полках сплошные бутылки, кувшинчики, горшки и сухие тыквы-горлянки; с потолочных балок свисают сушеные корешки, от которых пахнет подвалом; и повсюду зажженные свечи, их пламя колышется, и тени на стенах танцуют и словно ухмыляются.

С верхней полки на нас смотрит череп.

Девочка сперва принимает его за сахарный, таких во время карнавала полно повсюду, но чуть погодя она уже не так в этом уверена. А на прилавке перед нею стоит какой-то предмет фута в три длиной и больше всего напоминающий гробик для младенца.

Сделан он, похоже, из папье-маше и весь выкрашен тусклой черной краской, если не считать красного знака на крышке, отчасти похожего на крест.

«Так это, наверное, тоже что-то вроде пиньяты?» — догадывается девочка.

А прабабка с улыбкой протягивает ей нож. Старинный и, по-моему, довольно тупой; выглядит он так, словно сделан из камня. Девочка с любопытством глядит на нож, потом на старуху, потом на ее странную пиньяту.

— Ну, открывай! — требовательно говорит ей прабабка. — Открывай же. Там все только для тебя одной.

Запах шоколада усиливается. Масса теперь почти достигла нужной температуры; тридцать один градус — это предел, выше уже нельзя. Пар снова густеет, видение расплывается, я быстро отставляю миску с шоколадом подальше от плиты и пытаюсь восстановить в памяти только что увиденное…

«Открывай».

От невиданной пиньяты тянет запахом вечности. Но изнутри что-то взывает к девочке, и это даже не голос, а чья-то безмолвная мольба или обещание…

«Там все только для тебя одной».

А что это — «все»?

Первый удар. Пиньята отвечает глухим эхом, точно запертая дверь склепа, точно пустая бочка, точно нечто куда больших размеров, чем этот черный ящичек.

Второй удар. Появляется трещина, причем во всю длину пиньяты. Девочка улыбается: она уже разглядела в щелку, что внутри целая куча всяких сластей в блестящих обертках, разные безделушки, шоколадки…

Ты почти у цели. Ну, еще один удар…

И тут появляется мать девочки; отдернув в сторону пластиковую занавеску, она заглядывает внутрь, и глаза ее расширяются от ужаса. Она выкрикивает чье-то имя. Голос у нее пронзительный. Но девочка даже глаз на нее не поднимает, полностью поглощенная своим занятием; осталось сделать еще только один удар, и черная пиньята раскроет все свои тайны…

Мать снова окликает ее. Увы, слишком поздно. Девочка очень занята. Бабка жадно наклоняется вперед, словно пробуя на вкус то, что должно вот-вот появиться, — ей, похоже, представляется, что вкус этот такой же насыщенный и богатый, как вкус крови или шоколада.

Каменный нож с глухим звуком падает. Трещина расширяется.

И девочка думает: «Вот я и узнала, что у нее внутри».

Пар над глазурью больше не поднимается. Шоколад получится что надо — блестящий, приятно похрустывающий. И теперь я поняла, где видела ее раньше, ту маленькую девочку с ножом в руке…

Наверное, я знала ее всю жизнь. Мы с матерью много лет пытались убежать от нее, скитаясь по городам и весям, точно цыгане. А еще раньше она встречалась нам в волшебных сказках: в виде злой ведьмы из пряничного домика, или крысолова из города Гаммельна, или Снежной Королевы. Некоторое время мы считали, что она — это Черный Человек, но у Благочестивых слишком много разных обличий, а их христианская доброта и благочестие распространяются, как пожар; они наигрывают свою мелодию, без конца повторяя одно и то же, завораживая, обманом уводя нас из родного Гаммельна, заставляя нас вместе со всеми нашими бедами сломя голову мчаться вдогонку за теми соблазнительными красными туфельками…

И наконец я вижу ее лицо. Ее истинное лицо, скрытое под вечной маской чар и всевозможных ухищрений, переменчивое, как луна, и такое голодное — голодное! — когда она входит в дверь в своих туфлях на высоченных каблуках, останавливается на пороге и смотрит на меня, сияя улыбкой…

ГЛАВА 6

21 декабря, пятница

Она уже ждала меня, когда я вошла. Не могу сказать, что я была так уж удивлена. Я вот уже несколько дней ожидала с ее стороны какой-то реакции, и, по-моему, эта реакция даже немного запоздала.

Пришло время расставить все точки над Слишком уж долго я играла роль домашней кошечки — пора показать и звериный оскал; пора встретиться с противницей лицом к лицу, причем на ее собственной территории.

Я нашла ее на кухне — сидит, завернувшись в шаль, и перед ней чашка шоколада, который давным-давно остыл. Было уже за полночь; дождь все еще шел, и в воздухе чувствовался слабый запах гари.

— Привет, Вианн.

— Привет, Зози.

Она смотрит на меня.

И я понимаю: я опять своего добилась!

Если бы у меня хоть раз и возникли сожаления по поводу украденных жизней, то лишь потому, что я многое делала втайне и мои противники не могли понять и оценить поэзию собственной гибели.