Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

Я колебалась. Я же обещала Зози…

— Доверься мне, Анук. Мне необходимо все знать.

И я попыталась растолковать ей Систему Зози; а потом рассказала все, что знаю, — о цветах ауры, об именах, об этих мексиканских символах, о Ветре Перемен, о наших уроках в комнате Зози, о том, как я помогла Матильде и Клоду, и о том, как мы помогали нашему магазину вырваться из нищеты, и о Ру, и о деревянных куколках, и о том, что, по словам Зози, никаких Случайностей не бывает, а есть две разные категории людей: обыкновенные люди и такие, как мы…

— Ты говорила, что это не настоящая магия, — продолжала я, — а Зози считает, что мы должны пользоваться тем, что нам даровано. И нельзя просто притворяться, что мы такие же, как все. И нельзя скрывать свой дар, нельзя прятаться….

— Порой это единственно возможный способ выжить.

— Нет, порой просто нужно дать сдачи.

— Дать сдачи? — переспросила она.

И тогда я рассказала ей, что сотворила в школе. А потом — как Зози советовала мне «оседлать ветер», как она учила меня, что ветер следует использовать, а не бояться его. И наконец я рассказала ей, как мы с Розетт вызвали Ветер Перемен, чтобы Ру вернулся к нам и мы стали единой семьей…

Она как-то странно вздрогнула, словно обожглась.

— А как же Тьерри? — спросила она.

Ну, ему пришлось уйти. И она, разумеется, это заметила.

— Ничего плохого ведь не случилось, правда?

Но, сказав это, я подумала…

А что, если все-таки случилось? Что, если Ру действительно подделал этот чек? Что, если это и было той Случайностью? Что, если именно это мама имеет в виду, говоря, что за все нужно платить, что любое, даже магическое, действие всегда имеет равное по силе противодействие — примерно то же самое рассказывал нам на уроке физики месье Жестен…

Мама отвернулась к кухонной плите и спросила:

— Я тут шоколад сварила. Хочешь?

Я покачала головой.

Она все-таки приготовила шоколад — с горячим молоком, мускатным орехом, ванилью и кардамоном. Было уже довольно поздно — почти одиннадцать, и Розетт чуть не уснула прямо на полу.

И на мгновение мне почудилось, что все хорошо. И я была так рада, что все прояснилось, потому что я ненавижу что-то скрывать от мамы, и я подумала, что, возможно, теперь, когда она знает правду, она больше не будет бояться, и снова сможет стать Вианн Роше, и сделает так, чтобы ничего плохого больше ни с кем не случалось…

Она повернулась ко мне, и я поняла, что совершила ошибку.

— Нану, отведи, пожалуйста, Розетт спать. А завтра мы во всем разберемся.

Я посмотрела на нее.

— И ты не сердишься? — удивленно спросила я.

Она покачала головой, но я поняла: нет, все-таки сердится. Лицо у нее было очень бледным и каким-то застывшим, и я видела, что в ее ауре преобладают сердитые красные и ярко-оранжевые тона, а серые и черные зигзаги означают, что душа ее охвачена паникой.

— Зози в этом совсем не виновата, — сказала я.

Но, судя по маминому лицу, она была с этим не согласна.

— Ты ведь не скажешь ей?

— Ложись-ка спать, Ну.

И я легла спать, но долго-долго лежала без сна, прислушиваясь к завываниям ветра, к стуку дождя по крыше, глядя на тучи, быстро бегущие по небу, и белые рождественские огни за окном, словно прижатые ветром к мокрому стеклу, так что невозможно было определить, настоящие звезды заглядывают ко мне или фальшивые.

ГЛАВА 5

21 декабря, пятница

Я давно уже не гадала и не заглядывала в магический кристалл. Так, случайный промельк, искра, подобная статическому разряду от руки незнакомца, — но специально я ничего не предпринимала. Я и так вижу, что каждый любит больше всего. И довольно с меня. Их тайны мне совсем не интересны.

Но сегодня все же необходимо попробовать снова раскинуть карты. Отчета Анук, хотя, может, и неполного, мне оказалось вполне достаточно, чтобы наконец понять. Мне еще удавалось сохранять относительное спокойствие, пока она не ушла к себе, делать вид, что я полностью владею собой. Но теперь-то я отлично слышу, как завывает декабрьский ветер, как стучатся в мою дверь Благочестивые…

Карты Таро ничего мне не дали. Они упорно показывают одно и то же, постоянно выпадают одни и те же карты, просто иногда в другом порядке, сколько бы я их ни мешала.

Шут. Влюбленные. Маг. Перемена.

Смерть. Повешенный. Башня.

Ладно, на этот раз попробуем воспользоваться шоколадом, так я не гадала уже очень давно. Но сегодня вечером мне особенно необходимо хоть чем-то занять руки, а готовить трюфели настолько просто, что я могу заниматься этим вслепую, на ощупь, ориентируясь лишь по запаху и звукам, которые сопровождают процесс размягчения глазури.

Это ведь тоже до некоторой степени магия, знаете ли. Хотя моя мать подобные занятия презирала — называла их тривиальными, пустой тратой времени; но это именно моя магия, и мои способы приготовления шоколада всегда давали лучший результат, чем ее. Разумеется, всякие магические действия имеют свои последствия, но, по-моему, мы и без того зашли слишком далеко, так что в данном случае нечего и думать о последствиях. Я была не права, когда пыталась лгать Анук, — и еще более не права, когда пыталась лгать самой себе.

Я работаю очень медленно, глаза полузакрыты. Я чувствую запах горячей меди; вода кипит, издавая какой-то металлический запах вечности. Эти кастрюльки и сковородки всегда были со мной; я помню не только их форму, но и каждую зарубку, каждую щербинку на них, оставленную временем, а кое-где на темной патине виднеются более светлые пятна — в тех местах, где их краев чаще всего касаются мои пальцы.

Все предметы вокруг меня, похоже, приобрели некую четкую определенность. А душа моя совершенно свободна; и ветер совсем разгулялся; и луна — луна зимнего солнцестояния — почти полная, до полнолуния всего несколько дней, она плывет меж облаков, точно бакен по бурному морю.

Поверхность воды уже дрожит, но закипеть вода не должна. Я растираю в небольшой керамической миске плитку глазури. И почти сразу меня окутывает знакомый аромат — темный, богатый, густой аромат горького шоколада. При такой концентрации он тает медленно, в таком шоколаде очень низкое содержание жиров, так что придется добавить в смесь масло и сливки, чтобы получилась нужная для трюфелей консистенция. Теперь от шоколадной массы исходит запах прошлого: она пахнет горами и лесами Южной Америки, срубленными деревьями-великанами, опилками и дымом лесных костров. Она пахнет благовониями и пачулями, черным золотом майя и красным золотом ацтеков, камнями, пылью и юной девушкой с цветами в волосах и чашей хмельной пульке в руках.

Этот запах необычайно возбуждает; подтаивая, шоколад становится блестящим, над медной сковородой поднимается пар, и аромат становится еще насыщенней, словно расцветает: теперь в нем чувствуются и корица, и ямайский душистый перец, и мускатный орех; чуть мрачноватые нотки в него добавляют анис и кофе, а более светлые — ваниль и имбирь. Теперь шоколад почти весь растаял. Над сковородой вьется едва заметный парок. Теперь это настоящий Theobroma, эликсир богов, в своем, так сказать, газообразном состоянии, и в этих испарениях я уже почти вижу…

Юную девушку, танцующую с луной. Кролика, следующего за ней по пятам. И какую-то женщину у нее за спиной; голова женщины скрывается в тени, и на мгновение мне кажется, что у нее одновременно три различных женских лика…

Но пар становится слишком густым. Температура шоколада не должна быть выше сорока шести градусов. Нагреешь слишком сильно, и он «сгорит», будет неровным, с потеками и прослойками. А при слишком низкой температуре он «зацветет», весь покроется беловатыми пятнами, да и вкус практически утратит. У меня такой большой опыт, что мне совершенно не требуется термометр для сахара: я все определяю по запаху и по количеству пара. Опасная черта близка, так что лучше снимем медную сковороду с плиты, а керамическую плошку с шоколадом поместим в холодную воду, чтобы немного понизить температуру шоколадной массы.

Остывая, она испускает какой-то цветочный дух, похожий на запах фиалок и лавандовой papier poudré.[52] Это запах бабушки — если бы у меня была бабушка — и старинных свадебных платьев, тщательно упакованных в коробку и хранимых на чердаке; а еще так пахнут сухие букеты под стеклом. Я теперь уже почти вижу стекло, точнее, круглый стеклянный колпак, и под ним — куклу с черными волосами и в красном пальто, отделанном мехом, и эта кукла странным образом похожа на кого-то очень хорошо мне знакомого…

Какая-то женщина с утомленным лицом и тоской во взоре просто глаз с куклы не сводит. И мне кажется, что и женщину эту я тоже раньше где-то видела. А у нее за спиной стоит вторая женщина, но голова ее скрыта стеклянным колпаком. По-моему, я и ее знаю, но не могу проверить, потому что лицо сквозь стеклянный колпак кажется искаженным, так что она может оказаться практически кем угодно…