Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

Я рассказала обо всем Жану-Лу. И о Ру, и о Розетт, и об этой гнусной истории с чеком. Я призналась, что Ру был самым лучшим моим другом и теперь я очень боюсь, что он исчезнет навсегда, а Жан-Лу поцеловал меня и сказал, что это он — мой самый лучший друг…

Он просто поцеловал меня. Ничего такого. Но я и до сих пор вся дрожу, вся как на иголках, и у меня такое ощущение, будто в животе у меня ворочается треугольник или еще какая-то штуковина с острыми углами, и мне кажется, что, может, действительно…

Ну и дела!

Жан-Лу считает, что мне следует поговорить с мамой и вместе с ней попробовать во всем разобраться. Но мама теперь вечно занята, а иногда за обедом вдруг притихнет и так печально, с таким разочарованием на меня посмотрит, словно я что-то должна была сделать, но не сделала, и я просто не знаю, что сказать, чтобы это исправить…

Возможно, именно поэтому я сегодня и совершила тот промах. Я все думала о Ру, и о празднике, и о том, могу ли я по-прежнему верить его обещанию непременно прийти. Он ведь уже пропустил день рождения Розетт — что очень плохо! — но если он не придет и на Рождество, тогда у нас ничего не получится, весь наш план пойдет насмарку, словно Ру — это какой-то особый, неведомый ингредиент магического рецепта, без которого искомое получить просто невозможно. А если все пойдет неправильно, то повернуть назад будет уже нельзя, хотя вернуть все назад, все опять сделать таким, как прежде, совершенно необходимо, особенно сейчас…

Зози сегодня вечером куда-то нужно было уйти, а мама опять работала допоздна. У нее теперь так много заказов, что она едва с ними справляется; а потому на ужин я сварила целую кастрюлю спагетти и свою порцию унесла наверх, чтобы маме на кухне было посвободней.

В десять я легла спать, но уснуть никак не могла и тихонько спустилась на кухню, чтобы выпить молока. Зози еще не вернулась, а мама готовила шоколадные трюфели. Все вокруг пропахло шоколадом — мамино платье, ее волосы, даже Розетт, игравшая на полу с кусочком теста и формочками для печенья.

Все это показалось мне таким уютным, таким безопасным, таким знакомым. Хотя следовало бы догадаться, что все это мне только кажется, что я совершаю ошибку. Мама выглядела усталой и какой-то подавленной; она с такой силой месила трюфельную массу, словно собиралась печь хлеб или что-то в этом роде; она едва взглянула на меня, когда я налила себе стакан молока.

— Пей скорее, Анук, — только и сказала она. — Я не хочу, чтобы ты ложилась слишком поздно.

Ну, Розетт-то всего четыре, а ей она разрешает не спать допоздна…

— Сейчас же каникулы, — возразила я.

— Вот я и не хочу, чтобы ты заболела.

Розетт потянула меня за штанину пижамы: ей хотелось похвастаться своими формочками для печенья.

— Отличные формочки, Розетт. А теперь, может, печенье испечем?

Розетт просияла и знаками показала мне: «Ага, испечем!»

Слава богу, что у меня хоть Розетт есть, думала я. Она всегда такая счастливая, всегда улыбающаяся. В отличие от некоторых. Когда я вырасту, мы будем жить вместе с Розетт; можно, например, жить в плавучем доме на реке, как Ру, есть сосиски прямо из банки, жечь костры на берегу, а может, и Жан-Лу мог бы поселиться где-нибудь поблизости…

Я разожгла духовку и вытащила противень. Печеньица у Розетт получались кривоватыми, но это не важно — испекутся и станут красивыми.

— Мы их будем совать в духовку два раза, как бисквиты, — пояснила я ей. — А потом их можно будет даже на елку повесить.

Розетт засмеялась и от восторга заухала, как сова; она все посматривала на печенья через стекло духовки и жестами подгоняла их: «Пекитесь быстрее!» Это было так смешно, что я расхохоталась, и мне ненадолго стало так хорошо, словно все тучи у меня над головой развеялись и улетели прочь. Но тут заговорила мама, и тучи сразу вернулись.

— Я тут одну твою вещь нашла, — сказала она, по-прежнему вымешивая трюфельную массу.

Интересно, подумала я, что это она такое нашла и где? У меня в комнате или, может, у меня в карманах? Иногда мне кажется, что она за мной шпионит. Я всегда могу сказать, рылся ли кто-то в моих вещах: то книги лежат не так, как раньше, то бумаги переложены, то игрушки убраны. Не знаю, что она ищет, но тайника моего она пока не обнаружила. Он на самом дне гардероба; там, в коробке из-под обуви я прячу свой дневник, кое-какие рисунки и еще некоторые вещи, которые я никому не хочу показывать.

— Это ведь твое, верно? — И она вытащила из ящика кухонного стола деревянную куколку Ру, которую я забыла в кармане джинсов. — Это ты сделала?

Я кивнула.

— Зачем?

Я промолчала. А что я могла ей ответить? Вряд ли я сумела бы все объяснить, даже если б очень захотела Сделала — чтобы все вернулось на свои места, чтобы Ру снова был с нами, и не только Ру…

— Ты с ним встречалась? — спросила она.

Я не ответила. Она и так это знала.

— Почему же ты мне не сказала, Анук?

— А почему ты не сказала мне, что он — отец Розетт?

Мама вдруг словно окаменела. И с трудом выговорила:

— Кто тебе это сказал?

— Никто.

— Зози?

Я помотала головой.

— Тогда кто?

— Я сама догадалась.

Она прислонила ложку к краю миски и села — точнее, очень медленно опустилась на кухонную табуретку. Она так долго сидела, не говоря ни слова, что по кухне разнесся запах подгорающего печенья. Розетт по-прежнему играла с формочками для теста, выкладывая из них пирамиду. Формочки пластмассовые, их шесть штук, и все они разного цвета: пурпурная кошка, желтая звезда, красное сердечко, голубая луна, оранжевая обезьянка и зеленый бриллиант. Я в детстве тоже очень любила играть с ними и с удовольствием вырезала шоколадные печенья и имбирные пряники, украшая их потом желтой и белой сахарной глазурью из кондитерского рукава.

— Мам? — наконец не выдержала я. — Ты что?

Она молча подняла на меня глаза, темные-темные.

— Ты сказала ему об этом? — с трудом спросила она.

Я не ответила. Да и зачем? Она и так все прекрасно поняла — хотя бы по цветам моей ауры, точно так же, как и я — по ее цветам. Мне очень хотелось сказать ей, что вовсе не обязательно было мне лгать, что я уже очень много всего знаю, что теперь и я ей могла бы помочь…

— Ну что ж, теперь, по крайней мере, ясно, почему он ушел.

— Ты думаешь, он ушел навсегда?

Мама только плечами пожала.

— Из-за этого он никогда бы не ушел! — пылко возразила я.

Она только устало улыбнулась и протянула мне ту деревянную куколку: на ней так и сиял символ Ветра Перемен.

— Но, мам, это же просто куколка! — сказала я.

— Я считала, что ты мне доверяешь, Нану.

И я увидела, как изменилась ее аура: теперь в ней преобладали печальные серые и тревожные желтые цвета, такими тускло-желтыми бывают старые, завалявшиеся на чердаке газеты, которые давно пора выбросить. И я начала вдруг понимать, о чем мама думает, — во всяком случае, отдельные ее мысли я улавливала, словно перелистывая альбом с фотографиями. Вот мне лет шесть, и я сижу рядом с нею у прилавка с хромированным покрытием, и обе мы сияем, как медные сковороды, и между нами стоит высокий стакан с горячим шоколадом и сливками и две маленькие ложечки, а на стуле лежит открытая книга сказок с картинками. Вот какой-то мой детский рисунок — две кривоватые фигурки, видимо, мы с мамой, и обе мы улыбаемся во весь рот, и рты у нас, как большие куски крупных летних арбузов, а стоим мы под леденцовым чудо-деревцем. А вот я ловлю рыбу прямо с борта плавучего дома Ру. А вот бегу куда-то вместе с Пантуфлем — навстречу чему-то недосягаемому, недостижимому…

И вдруг — что такое? — нас словно накрыла какая-то тень.

Мне стало страшно, когда я увидела, как сильно она напугана. И сразу захотелось довериться ей, сказать, что все хорошо, что еще ничего не потеряно и мы с Зози как раз и пытаемся все вернуть на прежние места…

— Что значит «все вернуть»? — вдруг спросила она.

— Ты только не волнуйся, мам. Я знаю, что делаю. На этот раз никаких Случайностей не будет.

Ее аура ярко вспыхнула, но лицо осталось спокойным. Она улыбнулась и сказала, как обычно разговаривает с Розетт, — очень медленно и очень спокойно:

— Послушай, Нану. Это очень важно. Мне нужно, чтобы ты мне все рассказала.

Я колебалась. Я же обещала Зози…

— Доверься мне, Анук. Мне необходимо все знать.

И я попыталась растолковать ей Систему Зози; а потом рассказала все, что знаю, — о цветах ауры, об именах, об этих мексиканских символах, о Ветре Перемен, о наших уроках в комнате Зози, о том, как я помогла Матильде и Клоду, и о том, как мы помогали нашему магазину вырваться из нищеты, и о Ру, и о деревянных куколках, и о том, что, по словам Зози, никаких Случайностей не бывает, а есть две разные категории людей: обыкновенные люди и такие, как мы…