Полуденный бес - Павел Басинский

– Было дело! – захохотал Косёнков. – Веришь ли, до сих пор эти часы ходят. Они, между прочим, не немецкие, а швейцарские! Верну их тебе. Сохранил.

– Не надо… Давай лучше махнемся: я тебе – рюкзак, а ты мне – колхоз.

– Ха-ха, смешно! – засмеялся председатель, но, посмотрев в лицо Семена, тут же надулся. – Колхоз на старый походный мешок?

– Ну ты же не знаешь, что в этом мешке. Зато я знаю, что у тебя происходит в колхозе. Помнишь, год назад у тебя комиссия была от обкома? Это не от обкома, а от меня люди приезжали. В принципе, Колян, я могу посадить тебя лет на пятнадцать. А могу не посадить, могу просто снять с должности и назначить своего человека. Но ты был моим другом… И я хочу, чтобы моим человеком здесь был мой друг. Формально для тебя ничего не изменится. Будешь председательствовать, получать зарплату, как и раньше. Только воровать не будешь. Потому что хозяином этой земли буду я, а ты – управляющим. За это я и предлагаю тебе этот старый рюкзак.

Косёнков окончательно надулся:

– Смеяться приехал? Над родиной изгаляться? Нет уж, Сёма! У нас, у деревенских, своя гордость имеется! Забирай свою бутылку, и вот тебе, как говорится, Бог…

– Не хочешь махнуть не глядя? Ладно, тогда гляди!

Он вывернул рюкзак, и на стол упали, с громом покатившись, две бутылки «Смирновской», а за ними глухо выпала пачка стодолларовых купюр.

– Сколько? – пересохшими губами спросил Косёнков.

– Много. Это за колхоз. Не потому, что я тебя так ценю. Просто дешево покупать родину западло. Потом ты сядешь на приличный теневой оклад. Но только учти: вильнешь хвостом – замочу тебя лично, по старой дружбе, так сказать.

Косёнков взял бутылку водки и сделал из горлышка несколько жадных глотков.

– Согласен.

– Кого будем грузить первым? – спрашивал уже не совсем трезвый Ознобишин. – Воробьева? Провизию для идиот… для пациентов дома скорби?

Геннадия Воробьева, похожего на труп, с остекленевшими, широко открытыми глазами, но при этом что-то возмущенно мычавшего, тащили под мышки к «ниве» Ознобишин и Чемадуров. Было уже темно, и Воробьева решили отвезти к дурачкам, потому что в имении Чемадурова он оставаться решительно не желал. Деликатесной провизии для дурачков было приготовлено несколько больших целлофановых пакетов.

Услышав вопрос Ознобишина, Чемадуров возмутился, замахал руками и выронил Воробья. Тот упал на землю, как мешок с мукой.

– Что за вопрос? Первым грузим ЧЕЛОВЕКА! – кричал Чемадуров, тыча корявым пальцем с двумя перстнями в лежавшего на земле Воробья. – ЧЕЛОВЕКА – ты понял? ЧЕЛОВЕК – это звучит ГОРДО!

– Позвольте не согласиться с вами, Семен Маркович, – отвечал учитель, не делая попытки поднять с земли Воробья. – Гордого человека придумали Ницше и Горький, и оба глубоко ошибались. ЧЕЛОВЕК – звучит ДОСТОЙНО!

– Вот я и говорю, – не стал вдаваться в философские споры Чемадуров, – что первым грузим достойного человека, а уже потом колбасу с курятиной.

– Совершенно с вами согласен, – смирно отвечал Ознобишин.

– Да поднимите вы его с земли! – возмутился Чикомасов, уже сидевший за рулем. Он тоже был подшофе, но не в такой степени, как дьякон, опять храпевший на заднем сиденье. Воробьева усадили рядом с дьяконом, тот проснулся, и они сразу обнялись, как парочка влюбленных.

Погрузили и провизию.

– Смотри у меня, Колян! – строго говорил Семен Маркович мужичку в плисовой поддевке. – Приказано было класть самое лучшее: балыки, сервелат, крем-брюле… Смотри, чтобы без обману… Я у дураков потом лично спрошу!

– Обижаете, хозяин! – чуть не плакал приказчик. – У них санитары все это добро заберут, вот увидите…

– Хрен заберут! – раздался из «нивы» голос Воробьева.

– Поехали! – сердито воскликнул Петр Иванович.

Позади захохотал пьяный дьякон.

– Настёнки боишься, ваше высокопреподобие?

– Эх! – укоризненно покачал головой Чикомасов. – Какое я тебе преподобие, отец дьякон? Образованный человек, а пьешь как лошадь Пржевальского!

– Он как я! – с уважением сказал Воробьев и поцеловал дьякона в губы.

– И-эх! – всхлипнул дьякон и тоже облобызал Воробьева. – Споем, что ли, Геночка? Давай нашу, любимую? Вспомним, как служили Отчизне на советском флоте…

– Запевай! – восторженно крикнул Воробьев.

Из «нивы» грянуло:

Прощайте, скалистые горы!

На бой нас Отчизна зовет!

Мы вышли в открытое море,

В суровый и дальний поход!

– Слушай, Петя, – просунувшись через открытое стекло в салон «нивы», поинтересовался Чемадуров, – это кто такой с тобой приехал?

– Отец Тихон-то?

Чикомасов поманил пальцем Семена Марковича и долго шептал ему в самое ухо.

– Ну да! – восхитился Чемадуров. – Епископ, говоришь? Авторитет ихний! И сам отказался? Мужик! Прямо как я! Мне ведь, Петенька, Палисадов всю Россию предлагал. Бери, грит, газ, нефть, алюминий! А я, грю, нет, Леня! Ты фильм Шукшина «Калина красная» смотрел? Просто так в нашей среде ничего не дают!

– Обиделся?

– Ничуточки.

Когда отец Тихон сел рядом с Чикомасовым, Чемадуров подошел и почтительно склонил голову:

– Прости, отче…

– Пшел вон! – строго крикнул на него отец Тихон. – И приказчика в шею гони! Вор первейший! Во всем слушайся Ознобишина, он умница, он губернатором станет.

Чемадуров разинул пасть.

Чикомасов рванул с места.

– Отец Тихон, – спрашивал Петр Иванович по дороге, – а почему вы Воробьева злодеем назвали? Он не виноват…

– Потому что он девушку свою тогда в парке бросил. Мог увезти, хотя бы и насильно, а бросил. Узнал, что она родила от кого-то, и поехал водку пить. Обиду, гордость свою расцарапывать. Вот мальчишка и бродит по свету неприкаянный, самому Богу не нужный.

– Да что вы такое говорите, отец Тихон?! – вскричал Петр Иванович, выпуская руль из рук. – Как это Богу не нужный?!

– Ты за дорогой смотри, – строго отвечал отец Тихон. – Это я оговорился, конечно. Нужен-то нужен, да только вести его Господь отказался. Отдал его нам в руки, как Иова многострадального. Нате вам, русские! Породили щенка и бросили, даже не утопили…

– Кажется, я понял… – прошептал Петр Иванович. – Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что священнослужителю негоже столько пить, а тем паче пьяному за руль садиться. И сейчас тебе Настенька это лучше меня объяснит.

Братья по крови

– Останови, – приказал Недошивин.

Шофер свернул на обочину. Ни слова не говоря, полковник вышел из машины и пошагал по разбитой дождями и тракторами скользкой, изрытой глубокими колеями дороге. Его шофер, круглолицый молодой парень, молча наблюдал за удалявшейся легкой фигурой шефа в светлом плаще и пытался понять, что делать дальше.

Выбор, впрочем, был невелик. Стоять и ждать возвращения шефа или следовать за ним, но так, чтобы он преследования как бы не замечал, как бы чувствовал себя в одиночестве. Недолго думая, шофер остановился на втором варианте. Не потому, что боялся за безопасность патрона. Но стоять на обочине, без дела, не хотелось. Недавно поступив в органы, он успел усвоить железный принцип, который внедрял в головы подчиненных Недошивин. Не имея четкого предписания, всегда поступай так, как в твоем понимании приказал бы тебе поступить твой начальник. Раз начальник не отдал четкого распоряжения, значит, в этом не было необходимости. На неопределенный срок тебя отпустили на волю, и потому – действуй как хочешь. Поезжай хоть к теще на блины, хоть к подруге сердца. Единственное, что ты должен угадать, это срок твоей воли. Но вот тут рецептов быть не может. Необходимо собачье чутье на хозяина. Полное соответствие его мыслям и настроению. Не угадаешь, грош тебе цена! Один, два раза стерпит хозяин твои объяснения. Мол, извините, шеф, пробки, светофор сломался, и вообще, на пять минут только отъехал за сигаретами. Но в третий раз тебя переведут мальчиком на побегушках в автопарк. Будешь курьеров разводить. И никто не оценит, какой ты водила классный. Как Москву знаешь вдоль и поперек. Как исхитряешься в жуткую слякоть машину в сверкающей чистоте содержать. И это будет хуже, чем понижение. Это будет конец шоферской карьере. Потому что слушок о несмышленыше, который своего хозяина не чувствует, по всей Лубянке распространится.

И шофер неторопливо ехал за Недошивиным, то отставая, то немного прибавляя газу, чтобы не терять шефа из виду.

К Недошивину его назначил лично генерал Рябов, предварительно измотав «душевными» разговорами. К концу этих разговоров вся шоферня в парке посматривала на будущего водилу Недошивина со смешанным чувством жалости и уважения. Ему не завидовали. Работать с «серым полковником» – ой непросто!

Нет, Недошивин не был барином. С барином проще. Барские замашки понять несложно. Если, конечно, ты не дурак. А исполнять их бывает очень даже приятно. К тому же барский шофер собственный ндрав должен иметь, особинку в вождении, в содержании машины, даже в исполнении воли барской. Шофер без особинки барину не нужен. Как конь без норова, как любовница без телесной и душевной изюминки или личный врач без своего характера и манеры обращения с пациентом.