Полуденный бес - Павел Басинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Половинкин зашелся от внутреннего смеха.
– Ничего смешного! – возмутилась попадья.
– Ничего не понимаю! – Петр Иванович пожал плечами.
– Что тут понимать? – продолжал смеяться Джон. – Смысл самый простой. Поехала к тетке в Кронштадт, жду тебя с нетерпением, а найти меня очень просто, потому что тетю мою в Кронштадте все знают, но учти: город режимный и, чтобы попасть в него, тебе, иностранцу, потребуется специальное разрешение…
– Ну слава богу! – воскликнула попадья.
– Еду в Кронштадт, – сказал Половинкин.
– Правильно! – одобрили поп и попадья. Святая вода – Напрасно вы с нами поехали, Тихон Иванович, – тяжко вздыхая, говорил Чикомасов. – Это не дорога, а наказанье Божье!
– Мне, Петечка, как монаху, это выгодно, лишнее наказанье принять, – посмеивался старец, недавно вернувшийся в Малютов в самом веселом расположении духа. – И с каким еще удобством принять. В тепле, в машине, беседуя с приятными людьми… Только вот запах у вас тут стоит нехороший…
Чикомасов обернулся и бросил сердитый взгляд на храпевшего на заднем сиденье отца дьякона. После двух суток дождей дорогу развезло, и ехать приходилось по стерне. Но и на стерне «ниву» постоянно бросало юзом, и попу приходилось крутить баранкой, как заправскому автогонщику. Но отец Тихон понимал, что дело вовсе не в распутице. Скверно было на душе у Петра Ивановича.
– Да, скверно, Петруша! – сурово сказал Тихон. – Большой, большой грех! Божий храм едешь освящать, а в душе у тебя бесы пляшут и веселятся. Ой, сколько же бесов сейчас в тебе веселится! И самые веселые из них – бесы зависти!
– Зависти?! – осерчал Чикомасов. И, словно в ответ на его гнев, машину понесло юзом и чуть не опрокинуло. – Чтобы я завидовал лихоимцу, супостату этому? Да он весь район ограбил, людей по миру пустил! Да знаете ли вы, отец Тихон, как этот новый «хозяин жизни» с нашей старинной фарфоровой фабрикой поступил?
– А что такое? – спросил Тихон Иванович.
– Половину людей уволил – раз! Просто выбросил на улицу старых мастеров, с золотыми руками, которым цены во всем мире нет! В этих руках опыт нескольких поколений! Ах, если бы вы видели эти руки… Они сами как сырая глина! Обожги их в печи, и будет чудо искусства! Оставил самых неквалифицированных рабочих, пьяниц, после которых половина изделий пошла на бой, под бульдозер…
– Зачем так? – невинно округлил глаза старец.
– Потому что невыгодно производить качественный фарфор. Денег-то у людей совсем нет. Побьются тарелки и чашки, можно и алюминиевыми пользоваться, как на зоне.
– А бой производить выгодно?
– То-то и оно! – вскричал Чикомасов, и машину снова понесло. – В том-то и дело, что бой целыми КамАЗами покупают дачники. Засыпают дороги к своим участкам, раскатывают катком, и выходит лучше, чем натуральный асфальт. Ни жар, ни холод, ни дождь это покрытие не испортит.
– Значит, все-таки на пользу?
– На пользу?! – даже задохнулся от возмущения Петр Иванович. – Это малютовским-то фарфором! Который еще при Екатерине производить начали! Которым Фаберже интересовался!
– Вот я и говорю, Петенька, что душат тебя бесы зависти. Не о храме ты сейчас думаешь, а о супостате этом, да о дачниках, да о деньгах, да о том о сем… Это в тебе гордость твоя, малютовского старожила, бунтует. И маленькая вроде бы гордость, а вот, поди ж ты, как тебя ведет и корчит, как эту «ниву». Как, мол, так? Супостат родной заводик порушил! Почему ему всё, а нам ничего? А это, Петя, не твоего ума дело. Значит, так Бог о вашем заводике рассудил. Может, это расплата за тех мужиков, что на строительстве заводика при Екатерине без счета в землю полегли. Твое дело мирян окормлять. Это мне, монаху, может, даже и выгодно, чтобы мир во зле и ненависти лежал, а я с братией спасался. А ты – нет, шалишь, ты миру послужи!
– Миру, а не супостату!
– Не супостату, а младенцам, коих в этот храм принесут. Покойничкам, коих отпевать в нем будут. Молодежи, такой же дурной, как ты сам был, коя в этот храм, глядишь, из любопытства заглянет да и останется в нем на всю жизнь…
– Это верно! – вздохнул Петр Иванович. – Простите меня, отец Тихон!
– Бог простит! – обрадовался старец, но с тревогой посмотрел за стекло. – Неужели и вправду погода праздник испортит?
– Храм освятить и в дождь можно! – весело воскликнул Петр Иванович.
Но едва они подъехали к Красному Коню, разошлись тучи, и засияло солнце.
– Вот тебе, Петенька, и ответ Всевышнего! Принимает Он дар от твоего супостата!
Новенькая небольшая церковь из сосновых бревен, на строительство которой пожертвовал местный криминальный авторитет Семен Чемадуров, была сделана скромно, но со вкусом и не без архитектурных излишеств, вроде купола из настоящей медной черепицы. Церковь проектировал учитель Николай Ознобишин, разыскав ее план в краевом архиве и утверждая, что именно такая, но только без меди, а покрытая липовой дранкой, сверкавшей на солнце не хуже, чем медь, стояла в бывшем имении помещицы Хроловой.
На территории этого бывшего имения, уже без всякого плана и проекта, полагаясь только на собственный вкус и ндрав, возвел свои загородные хоромы и господин Чемадуров. В огромном, обнесенном кирпичной стеной с «кремлевскими» зубцами дворе не было ни деревца, ни кустика, ни цветочка… Не то чтобы хозяин не желал озеленения своей новой территории, но только дизайнеры попадались ему по преимуществу дорогие, с японскими придумками. А русская душа Семена Марковича жаждала настоящего старорусского поместья. Вот только не выбрал он еще: восемнадцатого или девятнадцатого века? И пока во дворе валялись без дела громадные валуны и торчали засохшие без полива карликовые туи и кедры в кадках – остатки творческой деятельности с позором изгнанных японских мастеров.
– Ничего! – рокотал кряжистый, с лошадиной головой и глазами рыси Семен Маркович, показывая прибывающим гостям свои владения. – Найдем своих мастеров и садовников! Срубим терема для отдыха, гротов понастроим, чтобы вода родниковая в них журчала и прохладу давала, вишневых садов понасадим! Я лично вишню страсть как люблю! Моя бабка ее мешками сушила и компоты из нее делала, а дед брагу на ней ставил. Потом за этой бражкой сам в погреб так и шастал, так и шастал. А самогон-то какой гнали из той браги – ой, братцы мои! Нектар и амброзия! Я лично этих текил, от которых г… воняет, не терплю! Изжога у меня от них. Эх, найти бы мне старичка, который рецепт вишневого самогона помнит!
– Найдем, Семен Маркович, не сумлевайся! – кричал и вертелся вокруг хозяина его приказчик, сухонький мужичок с бородой клинышком, в старинной поддевке, выкупленной в краеведческом музее. – Сыщем мы тебе мастера-самогонщика! Из-под земли достанем ради тебя!
Среди нескольких десятков мужиков и баб, ожидавших освящения храма в Красном Коне, Петр Иванович заметил Ознобишина с Воробьевым. Ознобишин был сильно возбужден. Накануне Чемадуров обещал помочь с бригадой по расчистке святого источника. Особенно умилило Ознобишина, что Семен Маркович поклялся лично потрудиться в общей бригаде. («Мужик я аль не мужик?!») Правда, немного смущал Ознобишина интерес барина к целебным свойствам родника.
– Первым делом мы эту водичку на анализ! Может, в ней такое обнаружат, что мы через нее озолотимся… «Коньковский Боржом» – а, звучит? Не боись, Васильич! Шуткую я! Нешто мы на святое посягнем!
Воробей, напротив, был озабоченно зол. Ему не терпелось опохмелиться, но Чемадуров строго-настрого наказал не прикасаться к уже расставленным на длинных столах всевозможным водкам и закускам. Не хотел портить благолепия момента.
– Ежели кто раньше времени нажрется, вот мое хозяйское слово: в колхозе ему не жить! А может, и совсем не жить! Скажу своим орлам из охраны, они этого засранца так отделают, так его на тот свет подготовят, что ни одно вскрытие ничего не покажет. В новом храме его – ха-ха! – и отпоем!
Воробьев жался возле Чемадурова, покашливал.
– Маркович, ну будь человеком! – канючил он. – Один стаканчик дозволь! Помру я, где пастуха искать будешь?
– Ты теперь не пастух, Гена! – реготал Маркович. – Ты, едрёныть, ковбой! Хозяин коньковских прерий, бляха муха! Мы тебе из американских штатов такое обмундирование выпишем – Голливуд от зависти сдохнет!
– Всего один стаканчик, Маркович.
Чемадуров смилостивился и приказал мужику в плисовой поддевке нацедить стаканчик. Опохмелившийся Воробей погрустнел еще больше. Он подошел к Чикомасову, вместе с дьяконом готовившемуся к освящению храма. Тут же находился и отец Тихон, с интересом изучая почему-то не строение храма, а почву вокруг него.
– Скажи, Петя, – спросил Воробьев, – за что мне такая жизнь?
– Как за что? – вместо священника откликнулся Тихон Иванович. – За злодейство твое и жизнь тебе такая.
Воробей зыркнул на него:
– Ты говори, старче, да не заговаривайся! Все знают: не убивал я ее!
– Ну а коли не убивал, то чего ж ты маешься, милый человек? Ходи веселый, водку жри и всем хвастайся, какой ты несчастный…