Полуденный бес - Павел Басинский

– До сих пор не можешь простить смерть своего отца? – с уважением спросил Недошивин.

– Что? – вопросом на вопрос ответил Вирский. – А ты простил? Ах, я запамятовал. У тебя же новый отец – генерал Рябов! Своего ты предал, как мой отец – своего. Рябов так нежно к тебе относится… Хотел бы тебя поздравить, но не могу. Держись, братишка! Твоего настоящего отца под расстрел подвел твой возлюбленный генерал!

Недошивин побледнел.

– Ложь! – воскликнул он.

– Ты плохой актер, Платон! – вздохнул Вирский.

– Предположим, – согласился Недошивин, – но Рябов в принципе не виноват.

– Разумеется! – издевательским тоном подхватил Вирский. – Они вообще не виноваты! Подумаешь, шлепнули наших отцов! Тоже еще беда в масштабах мировой революции! Они и тебя шлепнут за милую душу, когда поймут, что из тебя национальный диктатор как из меня старец Тихон! Слушай, а ты зачем сюда пришел?

– Ну уж не ради того, чтобы рыдать у тебя на плече, – ответил Недошивин. – Хочу с тобой поторговаться, Родион…

– Неужели?! – Вирский с сарказмом всплеснул руками. – Неужели наш Платоша стал не мальчиком, но мужем? Он уже сам покупает себе нижнее белье и верховную власть! Па-а-здравляю!

– Из меня плохой актер, а из тебя – юродивый.

– Что же ты не бежишь к отцу Тихону? – не унимался Вирский. – К этому мошеннику! У них ведь тоже теперь власть, такая близкая к русскому народу! Не то что мы, гадкие сектанты, мокрицы подпольные! Или ты тоже хочешь стать мокрицей?

– Мы серьезно говорим или нет? – поморщился Недошивин. – Я хочу подписать с тобой договор.

– Договор? – насмешливо спросил Вирский. – И ты согласишься подписать его кровью?

– Конечно.

Вирский захохотал. Недошивин повернулся и быстро пошагал к посадке.

– Стой, Платон! – крикнул Вирский. – Это было мое последнее дурачество, клянусь тебе! Я хотел тебя проверить! Насколько ты посвящен в наши дела. Милый Платон, мы давно уже не подписываем договоры кровью.

– Чем же вы их подписываете? – удивленно спросил Недошивин.

– Простыми чернилами. Или – ничем. А какой смысл в какой-то закорючке? Просто, если мы заключим договор, ты будешь делать то, что тебе скажут. Через неделю, через месяц ты почувствуешь благодарный ответ с нашей стороны. И так будет продолжаться шаг за шагом, шаг за шагом… Ты – нам, мы – тебе, ты – нам, мы – тебе… Потом ты заметишь, что от тебя уже ничего не требуется. Ты всё и так будешь делать для нас вполне добровольно. Просто ты станешь одним из нас.

– А если…

– Никаких если! Как только ты выполнишь первое условие, договор уже подписан, и цена его расторжения – твоя смерть.

– Палисадов подписал с вами договор?

– Спрашиваешь!

– Странно, – удивился Недошивин. – С чего это ты со мной так откровенен?

Вирский схватил Недошивина за руку. В его глазах стояли слезы. Недошивин тоже почувствовал, что готов расплакаться, впервые за последние двадцать лет.

– Платоша, милый! Мне наплевать – подослал тебя Рябов или нет! Мне вообще наплевать на Рябова, на Палисадова и на всех! Мне наплевать на Россию и на весь мир! На этой скучной земле мне не наплевать только на одного-единственного человека: это – ты! Ты веришь мне, брат?

Недошивин задумался, всматриваясь в несчастные глаза Вирского.

– Почему-то верю.

– Потому что это кровь! – вскричал Вирский так громко, что с вершин берез сорвались вороны и закружили над посадкой. – Великое дело – кровь! Мы с тобой не просто двоюродные братья! Мы единоутробные потомки одной матери – Надежды!

– Но она наша бабушка, – удивленно возразил Недошивин.

– Ах, Платоша, какой ты неисправимый материалист! Неужели ты не понимаешь, что мы с тобой единственные продолжатели родов Недошивиных и Вирских? Наши с тобой деды сделали свой выбор, избрав эту великую женщину, чтобы на свет Божий появились наши отцы, а потом – мы с тобой… Ты хочешь власти, брат? Ты ее получишь!

– Но власть нужна мне, чтобы помочь России…

– Помогай сколько влезет! Что ты хочешь? Чтобы Россия стала передовой, процветающей и так далее? Ах ты мой Петрушечка Первый! Будет тебе, будет! Но через большую кровь.

– Кровь?

– Но ты же не смешиваешь великую Россию с ее нынешним жалким населением? Кстати, это принципиальный вопрос! Смешиваешь или нет?

– Ради будущего России я готов идти на многое, но я не согласен убивать русских.

– А тебе и не надо будет убивать, – возразил Вирский. – Тебе нужно всего лишь потерпеть, пока здесь заварят кровавую кашу. А ты, Платон, будешь ее бла-ародно расхлебывать.

– Следовательно, ты предлагаешь, чтобы я молча смотрел, как вы разрушаете страну?

– И верно продолжал служить Палисадову, – закончил Вирский.

– Я и так ему служу, – горько усмехнулся Недошивин. – Меня уже называют его серым кардиналом.

– Ты сам выбрал этот путь. Платон, ты не представляешь, насколько мы близки. И нам – слышишь, нам тоже! – нужна Великая Россия! Если бы ты только знал, что мы готовим в Америке, в Европе… Какой это будет восхитительный кошмар лет через десять. Европейские лидеры будут записываться у твоего секретаря в очередь на прием. Кстати, секретарем советую взять какого-нибудь монаха.

Недошивин пристально смотрел на брата.

– Ты затеял сложную игру, Родя, – наконец сказал он, – но я тебя переиграю. Ты прав, я старшенький…

– Так по рукам? – довольно потирая руки, спросил Вирский.

– Это зависит от того, что ты хочешь в виде первого взноса?

– Сущие пустяки, – сказал Вирский. – Помоги мне встретиться с Лизой.

Недошивин присел на скамью.

– Ты с ума сошел… Она мертва!

Вирский уже спокойно взглянул на крест над могилой Лизаветы.

– Ты так думаешь? Прекрати играть в материалиста, брат! Ты не все знаешь, но о многом догадываешься. Я же вижу, как тебе тяжело… Хочешь снять с души этот грех, освободиться от него? Ну так и сделай это, Платон! Оставь мне Лизу – слышишь!

– А Иван? Ты знаешь, что мальчик прилетел сюда, чтобы убить меня?

– Не беспокойся! Мальчишка уже в объятиях своей девочки. Скоро они полетят в США и нарожают тебе кучу американских внуков. Ты отдашь им в концессию половину России и умрешь, окруженный благодарной семьей и воспетый всей страной!

– Каким образом я найду Лизу?

– Она здесь, дурачок! Стоит мне уйти, и она выбежит… ну, скажем, вон из-за той могилки. Если не ошибаюсь, там лежит убиенный капитан Соколов. До чего я не люблю эти православные кладбища! Никакого порядка!

– Допустим, хотя это ерунда. Допустим, я встречусь с ней. Что я должен сказать?

– Чтобы глупышка не пряталась от меня! Она – мое детище! Без меня она – ничто, обычный труп! Скажи, чтобы Лиза перестала дурить и продолжала работать со мной. Тебя она послушает.

– После того, что я с ней сделал?

– А что ты с ней сделал? – высокомерно спросил Вирский. – Убил? Но ты же знаешь, что ты не убивал. А если бы и убил? Апостол Павел забил камнями христианского священника, потом раскаялся и всё тип-топ! В Лондоне главный собор отгрохали в его честь. И тебе, Платоша, отгрохают собор в Москве, дай срок! Только отрекись от Лизы! Оставь ее мне! Посуди сам, ну сколько ей маяться, бедной? Пора бы ей стать…

Вирский прикусил язычок.

– Елизаветой Вирской, ты хотел сказать? – уточнил Недошивин.

Родион боднул брата лбом в плечо:

– Махнем, Платоша? По-братски? Тебе – Россию, мне – всего лишь мертвую девушку? Это выгодный обмен – подумай!

– При одном условии: ты оставишь в покое Ивана.

Вирский задумался.

– Ну хорошо… Это осложняет мою задачу, но я ценю твои чувства. Итак, я пошел?

Недошивин делает заявление

Когда Недошивин закончил свою речь в Малом зале Центрального дома литераторов, среди собравшихся журналистов российских и зарубежных СМИ воцарилось необычное в таких случаях молчание. Никто не лез первым задать вопрос странному полковнику КГБ, начальнику службы охраны генерала Палисадова, «серому кардиналу», как аттестовали его в прессе. История, рассказанная им, была столь невероятна, что даже самые матерые журналисты задумались.

Два десятка недоверчивых глаз были устремлены на полковника. Он же смотрел на них подчеркнуто равнодушно, но если бы кто-то более внимательно заглянул в его серые, близко поставленные у переносицы глаза, то обнаружил бы в них блеск обреченности. Недошивин ждал вопросов, понимая, что они его не интересуют. За исключением одного, ради которого устроил эту пресс-конференцию.

Из всех собравшихся на Недошивина не смотрели только двое. Первый – администратор писательского клуба поэт-графоман с выразительной фамилией Гапон, доставлявшей ему массу неприятностей. Свои стихи-верлибры Миша Гапон печатал под псевдонимом Михаил Светлый. На сходство этого псевдонима с Михаилом Светловым ему не раз указывали ревнивые собратья по писательскому цеху, равно как и на то обстоятельство, что до него существовал поэт с псевдонимом Саша Черный. Но все подозрения в попытке прилепиться к чужой славе Гапон решительно отвергал.