Сестры Мао - Гэвин Маккри

– Боже. Ты бесполезен.

В наступившей тишине он, должно быть, понял, что нужен ей, потому что повернул голову так, чтобы она могла видеть его профиль: прямой нос, острый подбородок.

– Что с тобой? – спросил он. – Тебя не должно волновать, что я этого не помню. Это не значит, что у меня нет других воспоминаний о том, что мы делали вместе.

Он вздохнул и перевернулся на спину. Они не касались друг друга, но расстояние между ними было небольшим, чтобы соприкасались вставшие дыбом волосы на руках. В Париже и позднее они так и не занимались сексом, и чем дольше длился этот перерыв, тем больше они отдалялись друг от друга. То, что они делали, не сближало их, а становилось щитом между ними. – Ты слишком много думаешь о хэппенинге, – сказал он. – Выбрось его из головы. Давай спать.

– А что ты думаешь о нем на самом деле?

– Прямо сейчас – ничего.

– Давай, Альви, поговори со мной.

Он потер глаза костяшками пальцев. Провел кончиками пальцев по потемневшим кругам под глазами. Поморгал, будто хотел очистить зрение от тумана.

– Группа придерживается правильного курса, – сказал он. – Больше тебя беспокоить ничего не должно. Тот факт, что твое предложение отвергли, не должен иметь значения.

– Он и не имеет.

– Ну что же тогда? Ты должна показать пример и принять решение группы.

– Ты думаешь, что оно верное?

– Что я думаю, не важно.

– Для меня важно. Ты голосовал против меня.

– Не думай об этом таким образом. Я голосовал за то, что посчитал наилучшим вариантом действий для группы.

– Так ты считаешь, что идея Айрис хорошая?

– Я не буду продолжать этот разговор, Ева. Это всегда заканчивается одинаково.

Он снова отвернулся и издал громкий, ставящий точку вздох.

Она потянула его за плечо, чтобы он снова лег на спину. Он сбросил ее руку и вздохнул еще громче.

– Я волнуюсь, – сказала она.

– Из-за матери?

– Она все же моя мать. Мы планируем прервать ее спектакль и устроить над ней суд перед телекамерами. Это серьезно.

– Ты сентиментальна. Эта женщина сама этого хочет.

– Как фрёкен Юлия? В пьесе?

– Что?

– В смысле, ты хочешь сказать, что моя мать – мазохистка?

– Фашисты – мазохисты?

– Я думаю, вполне могут быть.

– Ну тогда она такая и есть.

Она ткнула его в позвоночник:

– Твои родители – самые настоящие фашисты, но ты никогда бы не сделал с ними ничего подобного.

– Не приплетай сюда моих родителей. У них совершенно другой контекст.

После паузы он прибавил:

– На самом деле, к твоему сведению, я могу представить, что участвую в акции против моих родителей. Я часто об этом думал. – Альви, я просто хочу сказать, что, на мой взгляд, мы не должны сразу же принимать первую идею, которая пришла Айрис в голову.

– Это все, что ты хочешь сказать?

– Да.

– Ну, хочешь знать, как это выглядит со стороны? Тебе не нравится, что твоя сестра отстаивает свое мнение.

– Это так выглядит только в твоем наркоманском мозгу.

– Ты просила ее вносить больше вклада в работу коммуны, теперь она это делает, а ты хочешь открутить ей голову. На самом деле ты хочешь, чтобы все было как раньше, когда твоя сестра просто финансировала все это, а ты могла без помех командовать.

– Это несправедливо.

– Это ты несправедлива. К своей сестре. Ты думаешь, что ей ничего не хочется.

– Все эти разговоры о том, что она следует своим инстинктам и ищет собственный опыт, меня уже достали.

– В Париже ты вела себя точно так же, как она.

– Что? Нет.

– Ты делала то, что хотела, и тогда, когда хотела.

– Там было восстание. Я постоянно вносила свой вклад в большую…

– Скорее уж вклад в твое собственное маленькое кабаре.

– Ах ты, ублюдок!

– Когда мы связались с этими маоистами, ты с самого первого дня не переставала отчитывать их за ригидность и догматизм. Сколько лекций ты им прочитала о том, что новая политика должна учитывать индивидуальность? Потом мы возвращаемся домой, и что ты делаешь? Начинаешь выговаривать сестре за то, что она слишком гибкая, слишком индивидуальная.

– Хочешь сказать, я лицемерка?

– Я не знаю. Просто когда ты так себя ведешь, я смотрю на тебя, чешу голову и думаю: не победит никто. Идем мы в одну сторону или в другую, ты всегда будешь находить в нас недостатки. Мы ничего не можем сделать, чтобы добиться твоего одобрения. Если только мы не Дорис, конечно. Тогда мы можем делать все, что нам нравится, и ты все равно будешь считать нас замечательными.

– Что ты имеешь в виду? Я к Дорис не так отношусь.

– Ты возвела ее на пьедестал.

– Заткнись.

– Ты возводишь ее на пьедестал, потому что, в отличие от твоей матери, она научилась быть эгоисткой, которой не нужно продавать душу таблоидам и модным журналам. И ты тоже так хочешь. Но ты знаешь, что не можешь просто копировать ее. Ты должна найти собственный путь, а ты его еще не нашла, поэтому ты постоянно отвергаешь, отвергаешь, отвергаешь – ты не видишь ничего, о чем могла бы сказать: «Это оно!»

– Я живу для группы. Что еще я должна сделать, чтобы ты в это поверил?

– Группа будет нужна тебе только до тех пор, пока ты не придумаешь, как делать все это самостоятельно.

– Вау. Пошла правда.

– Этим ты похожа на сестру. Тебе это не нравится, но вы похожи. Айрис тоже использует нас. В ее случае – ради компании. Ей нет дела до нас как до людей. Ей просто важно, чтобы мы были здесь, когда она возвращается с вечеринок. Ей нравится, когда мы рядом, потому что мы присматриваем за вещами, когда ее нет дома, и за ней – когда она дома.

– Ты засранец.

– Мне просто жаль, что ты больше не одеваешься как хиппи. И будь иногда сексуальной, тогда и мне с этого что-то достанется.

Она перевернулась на бок, так что теперь они лежали спина к спине. Эта поза обещала облегчить боль и сделать ее терпимой. Но и таила опасность того, что вскроются старые, глубокие пласты мучений.

– Так теперь ты говоришь, что Айрис сексуальна.

– Айрис – нет. Классные девушки, которых ты видишь вокруг.

Гвиневры[47]. Девушки с влажными глазами из низин. Легендарные красавицы, которым подпевали Боб Дилан и Джимми Хендрикс.

– Вы, мужчины, готовы на все. Ты всегда говорил, что терпеть не можешь Айрис. Значит, и меня ты не переносишь.

– Когда ты ведешь себя, как она, да,