ДайсМен или человек жребия - Люк Райнхарт

Но был Жребий, и ему нужно было служить. Я помолился:

«О Святой Жребий,

Воздета твоя рука, дабы опуститься, и я просто твой меч. Распоряжайся мной. Нам не дано постичь твой Путь. Если должен я принести в жертву своего сына во Имя твое, мой сын умрет: меньшие Боги, чем Ты, требовали этого от тех, кто следовал им. Если я должен отсечь свою правую руку, дабы явить Величие Твоей Случайной Власти, моя рука падет. Ты сделал меня великим своими приказаниями, ты сделал меня радостным и свободным. Ты выбрал, что я убью, и я убью. Великий Создатель Кубик, помоги мне убить. Выбери жертву, которую позволишь мне поразить. Укажи путь, которым позволишь войти мне, мечу твоему. Тот, кто избран, умрет, улыбаясь во исполнение твоей Прихоти.

Аминь».

Я бросил кубик на пол быстро, будто он был змеей. Тройка: мой долг — попытаться убить Фрэнка Остерфлада.

77

Из «Бхагавадгиты»[150]:

Арджуне, охваченному состраданьем, с полными слез глазами, скорбному, Шри-Кришна тогда молвил слово:

Как у тебя в беде такое смятенье возникло? Оно для мудрых позорно, лишает блаженства, к бесчестью ведет, Арджуна.

Малодушию не поддавайся, Арджуна, это тебя недостойно! Покинув ничтожную слабость сердца, восстань, подвижник!

Арджуна сказал:

Как могу я разить, Кришна, врагов губитель? Чем убивать других, нам лучше нищенством жить в этом мире… Болезнь состраданья меня до глубин поразила; не разумея долга, я вопрошаю, что лучше, наставь меня ясно.

Обратившись так к Шри-Кришне, Арджуна молвил: «Убивать я не буду», — и замолк.

Ему отвечал Кришна, как бы с улыбкой, скорбящему меж двух путей молвил такое слово. Шри-Бхагван сказал:

Ты мудрую речь говоришь, а сожалеешь о тех, кому сожаленья не надо: познавшие не скорбят ни о живых, ни об ушедших.

Ибо Я был всегда, так же и ты, и эти владыки народов, и впредь все мы пребудем вовеки.

Как душа в этом теле сменяет детство на юность, зрелость и старость, так же она сменяет тела; мудрец не смущается этим.

Небытие не причастно бытию, бытие небытию не причастно. Неуничтожимо то, чем этот мир распростерт; постигни: непреходящее уничтожимым сделать никто не может. Итак, исполни свой долг, Арджуна!

Кто думает, что он убивает, или кто полагает, что убить его можно, оба они не знают: не убивает он сам и не бывает убитым. Итак, исполни свой долг, Арджуна!

Он никогда не рождается, не умирает, не возникая, он никогда не прекратится. Нерожденный, постоянный, вечный. Он, древний, не умирает, когда убито тело. Зная его таким, ты скорбеть не должен. Исполни свой долг, Арджуна. Возьми кубик свой и убей.

Редакция для «Книги Жребия»

78

Я ничего не слышал о Фрэнке Остерфладе почти год и искренне хотел снова с ним увидеться. Какое-то время он очень неплохо реагировал на дайс-терапию — сначала со мной, а потом в группе с Фредом Бойдом. Когда необходимость изнасиловать кого-то — мальчика или девочку — возникала у него в результате произвольного решения Жребия, это освобождало его от великого бремени вины, которое обычно сопровождало и усугубляло сам акт. А когда вины не стало, он обнаружил, что в значительной степени потерял желание насиловать. Конечно, я настаивал на том, что он должен пытаться довести до конца любое продиктованное Жребием изнасилование, пускай даже ему этого не хотелось. Он это сделал и счел свой опыт отвратительным. Я похвалил его за то, что он последовал воле Жребия, а он радикально сократил упоминания изнасилований в своих вариантах, а потом исключил их совсем.

Ему нравилось случайно тратить деньги, а потом, к моему большому удивлению, он женился по решению Жребия. Брак оказался явной катастрофой. В то время я исчез из мира, но слышал от Фреда Бойда, что Фрэнк бросил и жену, и дайс-жизнь и опять кочевал с одной работы на другую. Проявлял ли он свои старые агрессии на свой старый лад, мы не знали.

Поскольку у меня не было никакого желания ограничивать свою дайс-жизнь тюрьмой до конца своих дней, мне пришлось всерьез заняться планированием. На неделю прервав работу в Катскиллском ЦЭПСС, я отправился в «командировку» в Нью-Йорк. Выяснилось, что Остерфлад жил в своей старой квартире в Ист-Сайде — в четырех кварталах от того места, где раньше жил я. Ах, воспоминания. Судя по всему, он работал в брокерской конторе на Уолл-стрит и каждый день отсутствовал дома по девять часов. В первый вечер моей слежки за ним он вышел поужинать, сходил в кино и на дискотеку, вернулся домой один и предположительно читал или смотрел телевизор, а потом лег спать.

Довольно любопытный опыт — провисеть весь вечер на хвосте у человека, которого на следующий день планируешь убить; смотреть, как он зевает, раздражается, когда не может найти мелочь на газету, улыбается какой-то своей мысли. В общем же Остерфлад показался мне довольно нервным и напряженным — будто кто-то пытается его убить.

Я начал понимать, что убийство — дело не такое простое, как его обычно рекламируют. Я не мог вторую ночь подряд околачиваться под окнами Остерфлада: моя гигантская фигура слишком бросалась в глаза. Когда и где убить его? Он был крупным, мускулистым мужчиной, вероятно, единственным человеком в моем изначальном списке из тридцати шести, с которым мне не хотелось бы схватиться в темном переулке после того, как я выстрелю в него и промахнусь. Я взял с собой свой 38-миллиметровый револьвер, который всё еще был у меня с тех дней до дайс-жизни, когда я помышлял о самоубийстве. Я довольно точно стрелял с десяти футов и меньше; чтобы свалить Большого Фрэнка, считал я, понадобится проделать дырку в его голове. И еще я взял с собой стрихнин, на случай, если вдруг подвернется возможность им воспользоваться.

Главная проблема состояла в том, что, убей я его у него в квартире, мне было бы сложно уйти незамеченным. Выстрелы в квартирах Ист-Сайда, сдающихся за четыреста долларов в месяц, — не очень распространенное явление. В его доме были консьерж, лифтер, наверное, наемный охранник, и, вероятно, не было черной лестницы. Застрелить Остерфлада на улице или в переулке тоже было опасно: хоть там выстрелы были делом гораздо более привычным, у людей обычно доставало любопытства посмотреть, что происходит. Я просто-напросто был слишком большим, чтобы на меня не обратили внимания.

Я вдруг понял, что Фрэнк Остерфлад, как и любой другой житель Нью-Йорка, за все свои годы жизни в этом городе не имел возможности хоть раз, хоть когда-нибудь оказаться дальше, чем в двадцати футах от какого-нибудь другого человеческого существа. Обычно он находился в пределах десяти футов от дюжины людей. У него не было частной, изолированной жизни, в которой он мог бы остаться совершенно один, медитировать, общаться с собой, подводить итоги и быть убитым. Меня это глубоко возмутило.

Я не мог себе позволить слоняться в ожидании; я хотел поскорее вернуться назад в Катскилл, чтобы продолжить развивать Катскиллский Дайс-Центр и делать людей вновь счастливыми, полными радости и свободными.

Каким-то образом я должен был выманить его с Манхэттена, перенаселенного, как кроличий садок. Но как? Интересовали ли его сейчас мальчики? Или девочки? Или мужчины? Или женщины? Или деньги? Или что-нибудь еще? Что было тем крючком, который вытащит его из выгребной ямы города в прекрасную, уединенную осень лесов? Как помешать ему рассказать кому-то, что он снова со мной встречался, что он куда-то со мной ходил? Единственный метод, который смутно вырисовывался в моей голове, состоял в том, чтобы подойти к нему, когда он возвращается с работы, пригласить на ужин, а потом под каким-то спонтанно возникшим предлогом выманить из города и на какой-нибудь глухой проселочной дороге, за много миль от ближайшего человеческого существа, застрелить его. Все это выглядело очень беспорядочно и бессистемно, а я был решительно настроен совершить славное чистое преступление, без каких-либо нездоровых эмоций, без суеты, с достоинством, изяществом и эстетическим блаженством. Я хотел совершить убийство так, чтобы Агата Кристи осталась бы довольна и не обиделась. Я хотел совершить преступление настолько безупречное, чтобы никто не смог бы ничего заподозрить — ни убитый, ни полиция, ни даже я сам.

Конечно, такое преступление было невозможным, так что я отступил к своему более раннему идеалу: я должен убить без суеты, эмоций и насилия, но с достоинством, изяществом и эстетическим блаженством. Это было самое малое, что я был должен жертве.

Но как это сделать? Только Жребию ведомо. Конечно, я этого знать не мог. Мне понадобится вера. Мне придется войти в контакт с Остерфладом и посмотреть, что мне подвернется. Я никогда не читал у Агаты Кристи об убийстве, совершенном подобным образом, но это всё, что я мог сделать в столь короткий срок, как двадцать четыре часа.