ДайсМен или человек жребия - Люк Райнхарт

Ученик перебрался из мира, в котором каждый знает, что каждый играет, в мир, где только немногие осознают, что каждый играет роль. Ученик чувствует себя гораздо более свободным для экспериментов и развития своей дайс-жизни, когда знает, что рядом есть несколько других учеников [может быть], которые поймут его, — по сравнению с тем, как он чувствовал бы себя в нормальном мире жестко закрепленных ожиданий.

Мы надеемся, что за время жизни в мотеле ученик приходит к двум важнейшим открытиям. Во-первых, он внезапно осознает, что, возможно, он на самом деле находится в «нормальном» мотеле и что других людей, живущих по воле Жребия, здесь нет. Он безудержно смеется. Во-вторых, он понимает, что все остальные люди ведут продиктованные Жребием множественные жизни, пускай даже они этого не знают и постоянно пытаются с этим бороться. Он безудержно смеется. Радостный, возвращается он на шоссе, перебирая в ладони кубики и едва сознавая, что оставил иллюзию Полностью Случайной среды.

74

Написание любой автобиографии требует множества произвольных решений о степени важности событий, а изложение жизни по воле Жребия человеком, подчиняющимся его воле, требует произвольности в n-ой степени. Что же включить в жизнеописание?

Для создателя Дайс-Центров — Жребий определил, что весь предстоящий год я посвящу их развитию, — нет ничего важнее, чем долгие, трудновыполнимые, сложные последовательности действий, которые в результате привели к созданию Дайс-Центров в горах Катскилл; в Холби, Вермонт; в Корпус-Дай, Калифорния; и — в прошлом году — в других местах. А временами сексуальные, любящие и пишущие авантюристы моей предыдущей дайс-жизни кажутся мне гораздо более стоящими, чтобы написать о них.

Однако я всякий раз честно консультируюсь со Жребием о том, как приниматься за каждый значительный этап или событие моей жизни. Жребий выбрал, чтобы я посвятил тридцать страниц своим попыткам следовать его ноябрьскому решению попытаться кого-то убить, вместо того чтобы написать тридцать страниц о своих усилиях по созданию Жребий-Центров в том же году.

Я спросил Жребий, могу ли я вставить ряд писем от моих почитателей, и Он сказал: «Вставляй». Опыт учеников в Центрах? Хорошо. Написанная мною для «Плейбоя» статья под названием «Потенциальный мужской промискуитет»? «Нет», — сказал Жребий. Можно мне подробно написать о своих долгих, хаотичных, непредсказуемых и часто счастливых отношениях с Линдой Райхман? Нет, не в этой книге. Можно я напишу о моих смешных потугах стать революционером? «Нет», — сказал Жребий. А как насчет решения Жребия, чтобы я написал комический роман о сексе на четыреста страниц? Нет. Можно мне драматизировать свои проблемы с законом, свой опыт пребывания в психиатрической больнице в качестве пациента, суд, опыт в тюрьме? «Да, — сказал Жребий, — если хватит места». И так далее.

Моя разносторонняя карьера научила меня одной вещи: любое хорошее писательское начинание, которое доводится до конца, доводится до него, несмотря на мои попытки контролировать процесс, а не благодаря им. Покуда я живу по воле Жребия, я могу с легкостью писать почти в любой форме, которую выберет Жребий, но как серьезный, прежний, честолюбивый Люк, я наталкиваюсь на столько же тупиков, что и крыса в лабиринте без выхода. Покорность воле Жребия предполагает, что рациональный, целеустремленный человек не знает, что делает, так что он может расслабиться и получать удовольствие от того, что Жребий вертит им, как хочет. «Средство сообщения есть само сообщение», — сказал однажды известный медиум Эдгар Кейси, и мое средство не является исключением.

Играй свою роль — свой выход без слов, выучил я. Я позволяю своему перу и Жребию делать то, что пугается делать мой разум. Кубик падает, перо движется, они думают сами за себя, и вмешательство эго, художественного сознания, стиля или организации обычно всё только усложняет. Когда эти тормоза сняты, чернила текут свободно, пространство заполняется, слова складываются; идеи выпрыгивают на страницу созревшими, как великаны из драконьих зубов.

Конечно, связность временами слабовата, содержание худосочно. Отступления от темы множатся, как оружие в миролюбивой стране. Бывает, что-то приходится переписывать раз по семь или восемь. Но слова пишутся. Для писателя это и есть реализация. Хорошо ли, плохо ли, но это главное.

В свои первые дни писательства по воле Жребия мне часто доводилось преодолевать долгий писательский ступор, минуты на три-четыре, давая Жребию на выбор ряд случайных письменных заданий. У каждого писателя есть основная идея, которая может быть высказана в связи с каким угодно предметом. Попросите меня написать о демократии, яблоках, мусорщиках или зубах, и я дам вам Человека Жребия. Так что, если в основном течении моего писания поток запружен, я выискиваю заливчик, озерцо, лужу. Если повезет, я сразу получаю внезапный паводок — и вот я снова в своей Миссисипи.

Даже если мой определенный кубиками поток исключительно хорош, я могу считать, что, тем не менее, это не то, что я должен был написать в этот конкретный день. Но мы должны прийти к осознанию, что каждое слово безупречно, включая те слова, которые мы вычеркиваем. В то время как мое перо двигается по этой странице, весь мир пишет. Вся человеческая история в этот самый момент соединяется, чтобы произвести движением моей руки единственную точку:. Дорогие друзья, кто мы с вами такие, чтобы опровергать всё прошлое Вселенной? Давайте тогда в нашей мудрости скажем «да» движению пера. Или, если История, этот всеобщий играющий в кости прадедушка, так велит, скажем «нет». Но давайте скажем «да» нашему «нет».

Без сомнения, у меня накопилось на несколько тысяч страниц жизни, о которой можно было бы рассказать, только ведя отсчет со Дня «Д», но всё, что я могу, друзья мои, — это случайные обрывки.

И, наконец, я должен отметить, что, поскольку моя жизнь посвящена распаду, те периоды, когда Жребий заставлял меня делать такие длительные стандартные вещи, как организация Жребий-Центров, являются менее значимыми с точки зрения дайс-жизни, чем другие периоды. Чтобы развивать мои ЦЭПСС, я должен был быть таким же правильным, как игральный кубик; я должен был повесить себе на грудь свой диплом доктора медицины и давить на миллионеров, мэров, градостроительные советы и на других докторов ежесекундно день за днем. За исключением кратких анонимных поездок в различные места, чтобы совершить убийство, изнасилование или кражу, или купить дури, или помочь какой-нибудь революции, я должен был быть правильным, как Джон Линдсей.

Однако временами мне это нравилось. Есть во мне бизнесмен-буржуа, который любит покупать и продавать свободу, заниматься связями с общественностью, возглавлять комитеты, отвечать на вопросы репортеров или должностных лиц. Работа по развитию ЦЭПСС продолжалась слишком долго на вкус моего остаточного «я», но я передавал всё больше и больше контроля и собственно работы Фреду Бойду, Джо Файнману и Линде (Боже мой, без ее прямого участия у нас никогда бы не было ни единого Центра, а наш Фонд ДАЙС-ЖИЗНИ сидел бы без гроша).

Но хоть мне и нравилось жить в большинстве моих ролей, и мне нравится обо всех них писать, все просто не поместятся в одну книгу. К счастью, я верю, что Жребий сделает хорошую выборку событий, а если нет — заскучавший читатель может просто пару раз бросить Жребий, и Он выберет ему новую книгу на этот вечер.

Да будет не моя воля, Жребий, но Твоя.

75

Доктор Джейкоб Экштейн сообщает, что его первой личной реакцией на игровые комнаты Дайс-Центра «Corpus Die» было глубокое отвращение. Он не видел никакого смысла в требуемых от него проявлениях ярости, любви и жалости к себе. Он обнаружил, что не способен выполнять упражнения. Вместо ярости он проявлял легкую раздражительность, вместо любви — сердечную дружелюбность, а жалость к себе выражал крайне бессодержательно. Он отметил, что вообще не понимает, что значит жалость к себе. Чтобы помочь доктору Экштейну, учитель (реальный учитель Жребия, а не исполняющий роль) плюнул ему в лицо и помочился на его только что до блеска начищенные ботинки.

Ответ доктора Экштейна был мгновенным.

— В чем ваша проблема, приятель? — тихо спросил он.

Затем учитель удалился и вернулся с мисс Мари 3., известной актрисой телевидения и кино, у которой шла третья неделя случайной жизни и которая должна была попытаться помочь доктору Экштейну выразить любовь. В красивом мягком белом вечернем платье и выглядящая даже моложе своих двадцати трех лет, мисс 3., сверкая глазами и кротко сложив руки перед собой, самым нежным голосом сказала доктору Э.: