Изабелла Баварская - Александр Дюма

Это был одетый в черное и восседавший на такой же масти лошади молодой человек с бледным, меланхоличным лицом; он ехал, как в удивлении отметил де Жиак, без седла, без шпор и без поводьев — лошадь повиновалась и так: ему было достаточно сжать коленями ее бока.

Де Жиак не был расположен начинать разговор, ибо не хотел ни с кем делиться своими горестными думами. Он пришпорил коня, Ральф тотчас же понял хозяина и поскакал галопом. Всадник и его вороная лошадь проделали то же самое. Спустя четверть часа де Жиак обернулся назад в полной уверенности, что оставил своего навязчивого спутника далеко позади. Каково же было его удивление, когда он увидел, что ночной путешественник не отставал от него. Движение его лошади определялось поступью Ральфа, но, судя по всему, всадник еще меньше, чем прежде, заботился о том, чтобы править лошадью, она шла галопом, словно и не касаясь земли, не издавая ни малейшего звука, а ее копыта не выбивали искр из камней.

Де Жиак почувствовал, как у него по жилам пробежала дрожь, — все это было очень странно. Он осадил коня, тень, следовавшая за ним, сделала то же; тут дорога разветвлялась — одна тропа вела через поля в Понтуаз, другая углублялась в густой и темный Бомонский лес. Де Жиак зажмурил глаза, полагая, что он во власти наваждения, но когда вновь открыл их и увидел все того же черного всадника все на том же месте, терпение покинуло его.

— Мессир, — сказал он, указывая рукой на развилку дороги, — я полагаю, нас привели сюда разные заботы, и цели у нас тоже разные, а потому следуйте своим путем: одна из дорог — ваша, та, что останется, — моя.

— Ошибаешься, де Жиак, — ответил незнакомец тихим голосом, — у нас одни заботы и цель у нас одна. Я не искал тебя, ты позвал меня — я пришел.

И тут де Жиак вспомнил восклицание, которое жажда мести исторгла у него из груди; он припомнил, как тотчас же, словно из-под земли, возник черный всадник. Он снова взглянул на необычного спутника. Свет, отбрасываемый опалом, казался адским пламенем, сверкавшим на челе злого духа. Де Жиак, как всякий средневековый рыцарь, верил и в Бога, и в дьявола, но вместе с тем отличался неустрашимостью и, хотя почувствовал, что волосы зашевелились у него на голове, не двинулся с места, а Ральф беспокойно перебирал ногами, кусая удила, и то и дело вставал на дыбы.

— Если ты тот, за кого выдаешь себя, — твердым голосом произнес де Жиак, — если ты пришел, потому что я тебя позвал, то ты знаешь, что надо делать.

— Ты хочешь отомстить своей жене, ты хочешь отомстить герцогу; но ты хочешь пережить их и меж их могил обрести радость и счастье.

— Так сие возможно?

— Сие возможно.

Судорожная улыбка скривила рот де Жиака.

— Чего ты хочешь за это? — спросил он.

— То, что ты мне предложил, — было ответом.

Де Жиак почувствовал, как напряглись нервы его правой руки; он колебался.

— Ты колеблешься, — усмехнулся черный всадник, — ты призываешь месть, а сам дрожишь. У тебя женское сердце, раз ты встретился лицом к лицу с позором и отводишь взгляд перед возмездием.

— И я их обоих увижу мертвыми? — снова спросил де Жиак.

— Обоих.

— И это произойдет у меня на глазах?

— У тебя на глазах.

— И после их смерти я долгие годы будут наслаждаться любовью, властью, славой? — продолжал де Жиак.

— Ты станешь мужем самой прекрасной придворной дамы, ты будешь любимцем короля, самым дорогим ему человеком, ты и сейчас уже один из самых храбрых рыцарей в королевской армии.

— Хорошо. Что я должен сделать? — решительно сказал де Жиак.

— Пойти со мной, — ответил незнакомец.

— Человек ты или дьявол, иди, я следую за тобой…

И лошадь черного всадника, словно на крыльях, понеслась по дороге, уводившей в лес. Ральф, быстрый Ральф, с трудом, тяжело дыша, скакал за ней, вскоре всадники исчезли, скрывшись в тени вековых деревьев Бомонского леса.

Гроза бушевала всю ночь.

ГЛАВА XXIV

Между тем французские послы прибыли в Пон-де-л’Арш: английский король назначил своими представителями графа Варвика, архиепископа Кентерберийского и других знатных особ из своего ближайшего окружения. Однако после первых же встреч с англичанами французским послам стало совершенно ясно, что король Генрих, которого комендант Руанской крепости Ги ле Бутилье убедил в том, что город этот покорится, желает лишь выиграть время. Сперва возникли долгие споры, на каком языке, французском или английском, следует изложить согласованные условия. Вопрос, казалось, был чисто формальным, но за ним скрывалась суть дела: французские послы видели это, но уступили. Когда первую трудность удалось преодолеть, сразу же возникла другая: английский король написал, будто недавно ему стало известно, что брат его, Карл VI, снова впал в безумие и потому не в состоянии сейчас подписать с ним договор, что сын Карла, дофин, королем еще не является и не может его заменить; герцог же Бургундский не вправе решать дела Франции и распоряжаться наследием дофина. Было ясно, что, движимый честолюбивыми надеждами, английский король считал для себя невыгодным договариваться об одной только части Франции, когда, воспользовавшись теперешними раздорами между дофином и герцогом Бургундским, мог захватить ее целиком.

Когда кардинал Юрсен, который был послан папой Мартином V попытаться восстановить мир в христианстве и, облеченный миротворческой миссией, последовал в Пон-де-л’Арш, увидел все эти проволочки, он решил отправиться в Руан и прямо объясниться с самим английским королем. Генрих принял посланца святейшего отца со всеми почестями, каких заслуживала его миссия, но слушать он сперва ничего не хотел.

— По благословению Божьему, — сказал он кардиналу, — явился я в это королевство, дабы покарать его подданных и править ими как истинный король: тут разом сходятся все причины, по которым королевство должно перейти в другие руки, от одного властелина к другому. Богу угодно, чтобы это совершилось и чтобы я вступил во владение Францией: Он сам дал мне на это право.

Тогда кардинал стал говорить о заключении родственного союза с французским королевским домом. Он показал королю Генриху портрет принцессы Екатерины, шестнадцатилетней дочери французского короля Карла, которая считалась одной из красивейших женщин своего времени. Генрих взял в руки портрет, долго любовался им, обещал кардиналу на другой день дать ответ, и слово свое он сдержал.

Генрих соглашался на предложенный союз, но требовал, чтобы в приданое принцессе Екатерине дали сто тысяч экю, герцогство Нормандское, часть которого он уже завоевал, герцогство Аквитанское, графство Понтье и многие другие владения, полностью сняв с них какую-либо вассальную зависимость от французского короля.