Изабелла Баварская - Александр Дюма

Все затаили дыхание, толпа была недвижна, казалось, каждый прирос к месту, живыми оставались одни глаза.

Вдруг, словно молния, сверкнуло лезвие, часы пробили седьмой удар, и меч Горжю опустился, голова скатилась на песок и обагрила его кровью.

Тело, отделившееся от головы, отвратительно дернулось и стало сползать на руках и коленях; из артерий перерезанного горла, словно вода из фонтана, брызнула кровь.

Стотысячная толпа испустила громкий крик — к людям вернулось дыхание.

ГЛАВА XXIII

Политические надежды герцога Бургундского оправдались: Париж устал, жизнь, которую он вел последнее время, измучила его; он вдруг разом избавился от всех напастей, и то, что происходило само собой, люди приписывали герцогу, его строгости, а в особенности расправу с Каплюшем — этим главным возмутителем спокойствия. Сразу же после его смерти порядок был восстановлен, повсюду славословили герцога Бургундского, но тут на все еще кровоточащий город обрушилось новое несчастье: чума — бесплотная и ненасытная сестра гражданской войны.

Вспыхнула ужасная эпидемия. Голод, нищета, мертвецы, оставленные на улицах, политические страсти, заставлявшие кипеть кровь в жилах, — вот адские голоса, позвавшие ее. Народ, сам пришедший в ужас от потрясших его толчков и уже начавший успокаиваться, увидел в этом новом биче карающую десницу, — им овладела странная лихорадка. Вместо того чтобы сидеть дома и стараться спастись от болезни, пораженные чумой выскакивали на улицу и кричали как оглашенные, что их пожирает адский огонь; бороздя во всех направлениях толпу, которая в ужасе расступалась, пропуская их, они бросались кто в колодцы, кто в реку. И опять мертвых оказалось больше, чем могил, а умирающих — больше, чем священников. Люди, обнаружившие у себя первые признаки болезни, силой останавливали на улицах стариков и исповедовались им. Знатных вельмож эпидемия щадила не больше, чем простой люд; от нее погибли принц д’Оранж и сеньор де Пуа; один из братьев Фоссезов, направлявшийся ко двору герцога, почувствовал приближение болезни, уже ступив на крыльцо дворца Сен-Поль; решив продолжать свой путь, он поднялся на шесть ступенек, но остановился, побледнел, волосы у него на голове зашевелились, ноги стали подгибаться. Он успел только скрестить руки на груди да проговорить: «Господи, сжалься надо мной» — и упал замертво. Герцог Бретонский, герцоги Анжуйский и Алансонский укрылись в Корбее, де Жиак с женой — в замке Крей, пожалованном им герцогом Бургундским.

Порой за окнами дворца Сен-Поль, словно тени, проходили герцог и королева; они бросали взгляд на улицу, где разыгрывались сцены отчаяния, но помочь ничем не могли и оставались во дворце; поговаривали, что у короля начался новый приступ безумия.

Тем временем Генрих Английский во главе огромной армии осадил Руан. Город испустил стон, который, прежде чем достичь ушей герцога Бургундского, потерялся в стенаниях Парижа; а ведь то был стон целого города! И хотя власти на него не отозвались, руанцы тем не менее накрепко заперли городские ворота и поклялись сражаться до последнего.

Дофинцы под предводительством неутомимого Танги, маршала де Рие и Барбазана, слывшего в народе бесстрашным, овладели городом Туром, который именем герцога защищали Гильом де Ромнель и Шарль де Лаб, и выслали несколько вооруженных групп к воротам Парижа.

Таким образом, слева у герцога Жана были дофинцы, враги Бургундии, справа — англичане, враги Франции, а спереди и сзади — чума, враг всех и вся.

Зажатый в тиски, герцог стал подумывать о переговорах с дофином, дабы препоручить ему, королю и королеве защиту Парижа, а самому отправиться на помощь Руану.

Следствием сего явилось то, что королева и герцог Бургундский наново подписали статьи о мире, провозглашение коего несколько времени назад было отложено, — сперва в Брэ, а затем в Монтеро. 17 сентября эти статьи были оглашены под звуки трубы на улицах Парижа, и герцог Бретонский, предъявитель сего договора, был отряжен к дофину, дабы испросить у него согласия. В то же время, желая склонить его к примирению, герцог отправил к дофину его молодую жену[28] — та находилась в Париже и была в большой милости у королевы и герцога.

Герцог Бретонский нашел дофина в Туре и добился аудиенции. Когда герцога ввели к дофину, по правую руку от него стоял молодой герцог арманьякский: он прибыл накануне из Гиени, чтобы потребовать расследования по делу смерти своего отца, на что получил высочайшее согласие; по левую руку стоял Танги Дюшатель, заклятый враг герцога Бургундского; а позади — председатель Луве, Барбазан и Шарль де Лаб, недавний бургундец, а теперь сторонник дофина; все они желали войны, ибо верили, что с дофином их ждет великое будущее, а с герцогом Жаном — одни потери.

С первого взгляда герцог Бретонский понял, каков будет исход переговоров, однако он почтительно преклонил колено и вручил договор герцогу Туренскому. Тот взял его и, не распечатывая, сказал герцогу, помогая ему подняться:

— Дорогой кузен, я знаю, что это такое. Меня призывают в Париж, не так ли? Если я соглашусь туда вернуться, мне обещают мир. Кузен, я не собираюсь мириться с убийцами и возвращаться в город, который все еще истекает кровью и исходит слезами. Герцог посеял зло, пусть он его и врачует; я не совершал преступления, и не мне искупать чужую вину.

Герцог Бретонский пытался настаивать — тщетно. Он вернулся в Париж, неся герцогу Бургундскому отказ дофина в тот момент, когда герцог шел в Совет, дабы выслушать там гонца из Руана. Герцог внимательно слушал своего посла, когда же тот замолчал, он уронил голову на грудь и глубоко задумался. Спустя несколько минут герцог сказал:

— Он сам вынуждает меня к этому. — И вышел в залу Королевского совета.

Нетрудно дать объяснение словам герцога Бургундского.

Герцог был первым вассалом французской короны и самым могущественным принцем христианского мира. Парижане обожали его; в течение трех месяцев он управлял страной как король; сам же несчастный король был безнадежно болен, и даже те, кто чаял его выздоровления, считали, что он не жилец; в случае его смерти, поскольку регентом был герцог, выход мог быть только один. Дофинцы владели лишь провинциями Мэн и Анжу, если б они уступили английскому королю Гиень и Нормандию, то заручились бы его поддержкой и получили бы в его лице союзника. Находящиеся во власти герцога Фландрия и Артуа, присоединенные им к короне Франции, были бы для нее возмещением этой потери; наконец, опыт Гуго Капета был еще свеж в памяти, так почему бы его и не повторить, а дофин отказывался от всякого примирения и желал войны, так пусть и пеняет на себя, если последствия всего этого падут на его голову.