Повести и рассказы - Павел Мухортов

Гусаров толкнул стеклянную дверь, Беликов тронул его за плечо и прежде чем шагнуть за порог, плюнул под ноги, растер плевок носком туфли.

Люлин, стоявший поодаль, коротко улыбнулся, провожая удаляющихся пристальным взглядом, и поражался мыслям: догнать и пихнуть майора в спину («Откуда это детство?»). Накатили озноб и злость, в висках до тупой боли забилась, запульсировала разгоряченная кровь.

«Где же Лесков? Где Анжела? Почему они не приехали? Уехать и мне? Что здесь делать? Дело не в Гусарове и не в Беликове. Какая разница кто подло поступил. Почему могла совершиться подлость? Уйду, пожалуй, незаметно. Забыть бы все. Эти годы обманутых надежд. Жаль, не увижу больше Лескова.» Однако не успел он еще помянуть его, как послышались возбужденные голоса и заразительный девичий смех. И он, еще не веря ни ушам, ни глазам своим, лишь ощущая улыбку, растягивающую губу, машинально отметил — это Лесков и Анжела. И болезненное что–то возникло в груди: зачем он привез ее, зачем?

Анжела шла под ручку с Лесковым, и белый расширенный в плечах пиджак был ей очень к лицу. Увидев Люлина, она обрадовалась:

— Валентин?! Вы?! — и, освободившись от руки Лескова, подбежала к Люлину. — Вы приехали все же?

— Как видите, Анжела, — Люлин ответно улыбнулся, на хмуром прежде лице мимолетно проступило что–то доброе. — Я не обманывал. Поверьте. В гостинице меня поймал Гусаров и вытащил силком.

— Оправдываетесь? Бога ради, Валентин, бога ради, — Анжела широко улыбнулась. — Мы тоже на электричку опоздали. — А сегодня, нет, ну просто чудный вечерок. Не правда ли? Я так счастлива. Прогуляемся?

— Курорт, благодать, ноль забот и душевное спокойствие, — изрек Лесков и кивнул на распахнутые окна ресторана:

— Ну, как там?

— Бенефис Гусарова, дым коромыслом. Да, новость. Беликов пожаловал в гости.

— Хорошо гусь.

В тени, по узкой аллее березок, елочек и туевых деревцев по ровно уложенным плитам двигались, не прекращая разговор, в сторону санатория «Мраморный дворец». Умолкали трели птиц, и прогретый воздух, густо насыщенный лиственными и хвойными запахами, все реже нарушался в отдалении разнобойным лягушечьим пением.

— Вы повздорили? Угадал? — спросил вдруг Люлин, останавливаясь.

— И как же угадал, позволь узнать?

— А то незаметно? Надулись, как мыльные пузыри.

— А вы шутник, Валентин. С виду мрачный как не от мира сего, ядовитый. И Сережа вас окрестил молчуном. А вы, оказывается, говорун и шутник, — Анжела лукаво искоса посмотрела на Люлина… — Признавайтесь, отчего угрюмы?

— Угрюм? — с улыбкой переспросил Люлин, принимая серьезное выражение. «Почему угрюм? С чего она взяла? Неужто заметно?» — А я не угрюм. Я озабочен.

— Вот как? И чем же?

— Ага, вам скажи…

— Анжела, не приставай к человеку. Скажи лучше о чем мы говорили.

— Не говорили, а спорили. Сережа считает человека воспитать нельзя. Человек творец себя. И поставил в пример кого б ты думал? Простите, что на ты? Себя.

— Он не умрет от избытка скромности.

— Брось, старик, — перебил Лесков, — что человек творец, то это я шкурой испробовал. Рожал в себе разумного. Бился с ленью и с грешками. И чего я достиг за оградой? Засадил, сам того не желая, душу в панцирь, чтобы сохранить свое что–то, чтобы не вышибли, не выдавили естественное. И теперь твержу, не надо роптать. Кто виноват? Кто слаб? Коль бессилен — отрубь. Стало быть, имей мужество признаться. Анжела утешала, дескать, из меня человека сделали, — Лесков немного посмеялся. — Ты говоришь, Беликов там? Какой он?

— Неисправимый. Удав. Плюнул, как меня встретил. Обратно что ли идем?

— Погодите, ребята. Сядем на скамеечку. Посидим…

Послушались Анжелу, заняли лавочку неподалеку от бювета минеральных вод. Бювет — большое здание из стекла, бетона и мрамора, с огромными, завораживающе светящимися окнами напоминал тарелку. Они сидели в тишине в полосах света среди опускающихся сумерек.

— Сережа, ты полетишь в Сухуми?

— Да. Завтра вылет. Билет на руках. Там решим как жить дальше. А ты, старик?

— Я? Не знаю куда и ехать. Куда глаза глядят. Я сегодня понял простую штуку. Серый, я не создан для армии. Я с пеленок с отцом по казармам бродил. Если б я был глупцом, ничего не ведающим, я бы еще на что–то надеялся. А так я просто понял мне противно в армии то, что здесь давно прижилось точнее, отношения между людьми.

— Вы идеалист, Валентин.

— Может быть. Но я обнаружил давным–давно, что армия бьется в судорогах. Что творится с нами? Мы слишком агрессивны. Забыли о добре и о любви. Где здравый смысл? Властители играют народами, как в шахматы. А здоровые молодые ребята в разных мундирах, одинаково желающие жить, убивают друг друга и учатся убивать. Ненавижу шахматы.

— Ты пацифист, — усмехнулся Лесков.

— Просто я не придурок. К сожалению, тупые и безобразно завистливые, жадные и злые рвутся к власти быстрее, чем люди нормальные.

— Валентин, — возразила Анжела, — знаете, как нравятся мне военные на параде. Ты исказил красоту силы. — Она смущенно и робко взглянула на него.

— Красоты общей силы, уничтожающая гармоничную красоту личности? Красота в силе самой жизни. Мертвая материя точна, но безобразна. И власть и сила — орудия насилия. Армия лепит всех на один манер. Офицеры, они несчастны. Разве есть смысл в том, чтобы люди были несчастны? — Люлин, охваченный волнением, в задумчивости качался на скамейке.

— Вы правы, Валентин. Я специально вас поддевала. Мы ведь похожи. Я капитанская дочка. Веселенькую жизнь гарнизонов я узнала слишком хорошо, чтобы, это Сережа тебя касается, повторять ошибки своих родителей. И твоя бывшая жена права. Было время, служили на энтузиазме. А я не хочу. Да и ты тоже.

— А как же, Анжела, идеалы?

— О чем вы; Валентин? Я понимаю только людей, верных себе.

— Однажды меня посетила мысль. Будто все люди распяты на кресте. Тело человека стремится к земному, а душа к небесному. И эти два стремления постоянно воюют. Счастлив тот, кто вынес все муки. Тот воздвигнул себе живую пирамиду вечности, а не египетские памятники смерти, тщетные попытки обессмертить себя. Суть важная человеческая, а не дьявольская. Помнишь, когда радовались и дружбу ценили? Когда обливались потом и плакали. А у кого липкие от пота воротнички шеи не терли, в ком жалость угасла, тот на дружбу плевал и, власть получив, измывался.

— А не пора ли в зал, мальчики?

— Пора, — сказал Лесков, вставая.

ГЛАВА VII

— Родные! Сегодня я счастлив как никогда. Вино гуляет в моей голове. Скажите, что в жизни счастье? В чем смысл? Послушайте Гусарова. Он жизнь познал. — Гусаров поднял палец, в восторге оглядывал ослепительно сверкающий зал, и обрадовался, наткнувшись на восхищенный женский взгляд. — Эй, Чубирин! Не отвлекай женщин. Что, мои советы глупость? Что ты предложишь взамен? Молчишь? — Гусаров разошелся до того, что едва мог выговорить задыхающимся голосом: «Ты не способен!»

В это время в дверях показались Лесков, Анжела и Люлин. Громыхнули стулья, звякнула посуда. Из–за столов неуклюже выбрались четверо утопленных лейтенантов и бросились к Лескову: «Бродяга! Откуда ты?» Анжела, сияющая и очень усталая, смущенно заулыбалась и посторонилась, пропуская лейтенантов. Они чувствовала на своем теле скользящие изучающие взгляды. Люлину стало грустно за нее и неловко.

— Лесков! Это супруга твоя? Ну–ка, герой, представь…

Чубирин держался как всегда нагловато. Анжела вдруг мельком взглянула на Лескова. Тот опустил голову и пробормотал!

— Супруга моя Анжела, — и быстро повернулся к Люлину. — Где мы сядем? Веди, Сусанин.

— Вон в углу, — встрепенулся Люлин, указывая рукой на пустующие стульчики.

Они наконец расселись,

— Пить будете? Что вам, Анжела? Лимонад или шампанское? — предлагал Люлин трепетным от какого–то затаенного чувства голосом.

— Каплю шампанского и стаканчик колы, будь добр. — Анжела достала платок и обмахивалась. — Какая духота. И накурили, нечем дышать. — Девушка принахмурилась. Лесков повертел в пальцах сигарету и сунул в пачку.

Вперив в Анжелу пристальный мутный взгляд. Гусаров кричал:

— Молодость — это буйство. И веселье, и любовь, и расточительство. Вкушать сладости жизни. Не в этом ли смысл? Какой соблазн в горах Кавказа? Я лично в состоянии предаваться любви в нормальных условиях. Помните, родные, о карьере. Деньги и власть в наших звездах — что может быть священнее? Или бело–голубые ромбики? Заполучите их и вам уже доступен соблазн. Звезды россыпью валятся с неба. Не зевай, шевелись, подставляй погоны. Прочее — бред сивой кобылы. Человек — что автомобиль, разгоняется сразу. Потом катит по инерции. Запомните, армию покидают генералами, либо седыми боевыми капитанами. Это неудачники с расшатанными нервами или уроды, или желчные философы. Но плох офицер, не мечтающий о генеральстве. А? Зачем тогда было соваться в бурсу, затевать спектакль? — с особенным азартом выкрикнул он, и выпил рюмку водки.