Учитель истории - Канта Ибрагимов

— Евнух Стефан все видел, но не все слышал… Знаю, что ты вновь устроила скандал, и тебя усмирили… Так что же было?

— Мне об этом и вспоминать противно.

— М-да! — Зембрия Мних встал, глядя в потолок, с пафосом констатировал. — Традиция византийского двора… М-да!.. И все-таки ты сумела в неприкосновенности из дворца уйти и Астарха заполучить… чем ты их взяла?

— Они поняли, что иного я не позволю, кроме как через насилие. А хоть и предлагают мне стать женой второго царя империи, да для приличия положено мне недельку подумать — дали три дня.

— М-да, мерзавец… Очередная жена! — негодовал Мних. — А Константин — тоже дерьмо… Да и что с них всех взять — оба ублюдки.

— Зембрия! — вдруг вскрикнула Ана. — Помогите мне, помогите мне бежать… дайте мне хотя бы лодку — я уплыву.

— Хм, «бежать — уплыть», иди сюда, — Мних раскрыл шторы на окне. — Видишь, до сих пор один корабль здесь постоянно дежурил, а теперь — два… И на суше вдвое соглядатаев увеличилось… Ныне и тебя охраняют.

Доктор задвинул шторы, отошел в центр зала и после паузы продолжил:

— Так убежать от них — нетяжело. Да я не могу, здесь дела… Да и у тебя здесь дела — сестру, брата искать… и Астарха куда деть?

— Они ведь цари! — наверное, впервые видел Мних испуганную Ану. — Они могут спокойно нас атаковать, захватить, уничтожить!

— Эх, Ана! — горько усмехнулся Мних. — Конечно, могут, и давно бы с землей все это сровняли. Да есть такое грязное понятие, как государственная политика, которое зиждется на продажных интересах и больших деньгах… Так вот, меня ненавидят, изолировали, отторгли, но убить, как отца, пока не могут, и более того, преследуя по империи всех евреев — меня оберегают, ждут. Жду и я, чтобы, как и ты, забрав свое, уйти из этой гниющей империи.

— Так забирайте же, и уходите.

— Хм, теперь забрать нелегко… Мне нужна хотя бы небольшая армия, а чтобы иметь армию, нужна большая власть… А Константин, — продолжал свои мысли вслух Зембрия Мних, — как ты сама поняла, тряпка, — все, что для него ни делай, — впустую. Придется использовать родство, — и Мних странно посмотрел на Ану. — Роман уже стар, почти все в руках Христофора… Хе, жена второго царя — заманчивая перспектива!

— Что, что Вы сказали? — еще больше расширились глаза Аны.

— Да я шучу, — усмехнулся доктор. — Мне надо проведать твоего земляка, а ты отдыхай, — и он фамильярно, по отечески поцеловал красивую головку, и похлопывая по плечу. — Ты действительно — мое сокровище… мне есть над чем подумать, — и он в очень хорошем настроении, посвистывая, удалился в свои апартаменты.

А Ана, подозревая, что у Зембрия всюду есть «уши», нарочито громко заявила:

— Я сама выберу себе мужа! — в этом огромном пустом зале почему-то эхом разнеслось «ужа — ужа — ужа» — и ей до боязни показался незнакомым свой собственный голос. Еще долго так в одиночестве просидев, она, еле преодолевая ступеньки, поднялась к себе и в роскошной одежде бросилась на кровать: то плакала, то ворочалась, то незаметно засыпала, и в таком подавленном состоянии, не подпуская к себе никого, она провела много времени, не зная, как сменяются дни и ночи, пока евнух не заговорил:

— К Вам приезжали из императорского дворца.

— Я больна! — крикнула Ана.

— Так и ответили, — был в прошедшем времени ответ, давая ей еще раз знать, что за нее все решают.

В течение нескольких дней она не спускалась на вызовы Мниха и пребывала в глубокой депрессии, когда Стефан сообщил, что больной впервые выпил бульон и может говорить.

Это стало оживляющим праздником. Лежащий Астарх слабо ответил на ее пожатие и даже по-родному улыбнулся.

— Ты теперь свободный человек, — сквозь слезы сообщила Ана.

— Свободным я буду только на Кавказе, где мой дом, — грустно ответил Астарх.

Они говорили на чеченском, обо всем, больше о печальном, и когда Мних предупредил — перенапрягать больного нельзя, Ана, зная, что больше поделиться не с кем, вкратце рассказала о своей беде.

— То, что на тебя все зарятся, — немудрено. То, что тебе это не по душе, — тоже понятно… Но пойми, Ана, что ни говори, а участь наша здесь — рабская… И как мне ни стыдно — иного выбора нет, и ты жертвенность наша, а это предложение надо воспринимать как счастье, как наше спасение.

После этого разговора Ане стало значительно легче, но на образ Астарха в ее душе легла значительная тень: «Рабство не прошло мимо», — делала она жестокий вывод. И тем не менее с нетерпением ожидала следующего дня, беседы с ним, его мнения, и вообще, ей хотелось говорить и слушать родную речь.

К ее радости, Астарх явно выздоравливал, был бодрее, и к тому же, хоть Мних их не понимает, но на сей раз отсутствует.

В этот раз они тоже вспоминали былое, да нет-нет и о будущем стали говорить, и когда Ана затронула вчерашнюю тему, на лице Астарха появилась странная гримаса; он жестом поманил ее наклонить голову и на ухо горячо прошептал:

— Этот доктор странный тип: то ли по-нашему понимает, то ли кто-то ему вчерашнее переводил.

Ана выпрямилась, мимикой и жестами показала больному — «говори», а сама на цыпочках двинулась к боковой потайной двери. Резко дернула, ввалилась… ахнула! В глубоком кресле, поедая виноград, сидит Мних, а за маленьким столиком, тоже в кресле, только с перевязанным ртом, в нарядной одежде, подчеркивающей болезненную бледность, сидит ее пропавший братец — Бозурко.

С волчьим визгом бросилась Ана к брату, так и не освободив рот, в нетерпении кинулась обратно, сходу ударила съежившегося Мниха и выцарапала бы ему глаза, если бы охрана не подоспела.

— Отпустите ее, — приказал Мних, и когда Ана бросилась к брату. — Не целуй, не обнимай его так, — отводил он ее от брата. — Охрана, да отведите ее… Ана!.. Да перестань брыкаться! — завизжал он. — Спроси у брата, всего три дня он здесь. А показать не могу, он после тифа. Карантин… понимаешь, тиф!.. Да, уже три месяца, как мои люди его в Македонии нашли. Там эпидемия тифа, и я специально послал врачей, чтобы его там лечили… А не сказал? Вдруг бы он умер?.. Это твое спасибо?! Нельзя его целовать!.. А потом к Астарху пойдешь?.. Унесите ее!

Несколько охранников негрубо, но жестко обхватили сопротивляющуюся Ану, буквально на плечах понесли наверх.

— А Аза где? Сестра где? — кричала она.

— Не знаю, клянусь, не знаю. По всему миру люди ищут, — следом, задыхаясь, семенил по лестнице доктор.

Радость объяла Ану, и она не хотела воспринимать карантин, но когда ей объяснили, что если заболеет, и даже выживет, на лице ее останется сыпь, а золотых волос лишится, то она безмолвно подчинилась рекомендациям Мниха, выпивала все микстуры, не роптала, подсчитывая дни изоляции…

И все-таки как изменчива и обманчива порой жизнь. То горевала Ана, и просвета не видала, и теперь жизнь будто в преддверии праздника. И вот-вот ей кажется, что и сестра найдется. И так уже Астарх сидеть может, и они втроем, то едят, то песни поют, то даже танцуют.

— Ана! Ты счастье наше! — часто восклицает Бозурко. — Я княжеский сын, стал рабом, чуть не умер, а теперь вновь брат царицы Византии… Да кто в такое поверит.

Астарх по этому поводу более сдержан; однако девичьим чутьем понимает Ана, что воспитанник отца, молодой, выздоравливающий воин Кавказа, ревнует ее, страдальческими искрами порой горят его глаза, и тогда Астарх становится сторонником для всех них непонятного немолодого Зембрия Мниха, который вроде и способствует царственному браку Аны и Христофора, и в то же время бесится от упоминания этого события.

Теперь Мних практически не может видеться с Аной с глазу на глаз, братья всегда рядом, и он, через евнуха, даже официально просит аудиенцию.

Нет, Ана устала от сцен Зембрия. По благословению брата и Астарха, при поддакивании Мниха она словно бы случайно встретилась в театре с женой Константина Еленой Лекапин и дала официальное согласие на брак. И с тех пор Мних сам не свой, почернел, ворчит, преследует всюду Ану, а застанет одну — целует руки, объясняется в любви, грозится всех Лекапинов истребить, а Христофора называет подонком.

— Поздно, — отвечает ему Ана, — и нечего моего суженого чернить… сами зачали это дело, а теперь… впрочем, все вы на одно лицо, разве что титулами и богатствами краситесь… Так теперь и я титулованной стану, и тогда взаправду «сиятельством» величать будете.

— Ана! Не позволю!.. Ну, побудь еще немного со мной, — жалобится доктор.

— Не могу, некогда, — вроде жалеючи отвечает Ана, и это правда — кто бы мог подумать, у нее на дела времени в обрез.

А дел в такой вроде короткий промежуток возникло столько, что она еле успевает. И что греха таить — позабыла сестру и прочие невзгоды — готовится к свадьбе, а до этого еще одно наиважнейшее мероприятие. Кто-то подсказал Лекапинам, и Константин это одобрил: еще до свадьбы княжну Хазарии солнцеликую красавицу Ану Аланскую-Аргунскую в честь победы на олимпиаде в Юстиниановском зале дворца объявят августой, причислят к высшему свету Византии.