Учитель истории - Канта Ибрагимов

— Ваше величество! Воля Ваша! Я мечтаю, что мы скоро встретимся.

— Я пришлю к Вам людей.

— Я благодарна Вам за прием, — Ана еще раз склонилась.

А за воротами дворца, несмотря на столь поздний час, горят факелы и светильники, толпится масса людей — это поклонники великой Аны Аланской-Аргунской, и в основном это молодежь, и сколько юношей — столько же и девушек.

— Ана! Ана! Ана! — загудела дворцовая площадь, народ хлынул к ней.

Вновь императорская гвардия сопровождала Ану. Факелов все больше, они окружают со всех сторон. И хотя лиц не видно, да заметила Ана, что уже совсем рядом с ней могучие телохранители Зембрия Мниха, и они раззадоривают толпу, громче всех скандируют ее имя, а возничим на колеснице оказался маленький китаец Мниха, и он, обернувшись к Ане, указал на два больших полных мешка:

— Это мелочь и сладости, — коверкая слова, пояснил он, — кидай в толпу, кидай.

Ее слава, это всеобщее ликование так возбудили Ану, что она, не задумываясь, вскочила в полный рост и обеими руками щедро стала бросать в толпу щедрые дары. Началось невообразимое.

— Ана! Ана! Ана! — казалось, ей кричал весь мир.

На значительное расстояние, до самого дворца Аны, эта толпа следовала за ней. Над Босфором забрезжил горизонт, пока Ана добралась, а находящиеся уже здесь Радамист и Артемида еще не смыкали глаз.

— Я Ваш новый слуга — евнух Стефан, — выступил вперед сухопарый старичок. — Феи, массажистка, теплая ванна — готовы.

— Ничего не хочу, ничего, — взмолилась Ана. — Хочу только спать, спать… И не будите меня, ни в коем случае не будите. Если я здесь повелеваю.

Оказалось, не она здесь повелевала. Евнух Стефан разбудил ее.

— Как Вы посмели войти в мою спальню! — возмутилась Ана.

— Я блюститель Вашего ложа и покойного сна, — невозмутимо отвечал евнух.

— Не смейте более сюда входить!

— Это невозможно, отныне я всюду буду при Вас, это моя служба, и можете не замечать меня, только приказывать.

— Тогда исчезните, я хочу спать, я устала.

— Зембрия Мних ожидает Вас, — бесстрастно молвил евнух.

— О-о-о! — простонала Ана. — Так разве я здесь повелеваю?!

— Вы, и только Вы — Ваше сиятельство. Просто Зембрия Мних сказал: так надо.

Недовольно вздыхая, Ана потянулась было к одежде. Евнух хлопнул в ладоши, и вбежали юные девчонки, стали одевать и обувать ее, потом расчесывать ее роскошные локоны.

Это обихаживание буквально заставило Анну войти в новую роль: с княжеской важностью она спустилась в зал.

— Простите за беспокойство, Ваше сиятельство, — как никогда учтиво склонился Зембрия Мних, и Ана подумала, что в ином мире проснулась. — Не терпят дела, — виновато объяснял доктор.

— Какие дела? — недоволен голос Аны Аланской-Аргунской.

— У ворот огромная толпа, Вас ждут.

— Я устала от этих людей, от всего устала. Дайте же мне отдохнуть. Вы ведь не знаете, что я еще во дворце пережила?!

— Все знаю, — в том же почтении стоял Мних. — И если честно, я восхищен, я горд за Вас… Я преклоняюсь, и всегда буду преклоняться перед Вами хотя бы за этот поступок.

— Ничего особенного, просто я защищала свою честь, — чуть смущаясь, сказала Ана, и тем не менее, от похвалы сонливость исчезла, и она будто нечаянно посмотрела на себя в зеркало. — Кстати, с чего это Вы стали ко мне обращаться на «Вы» и даже назвали «сиятельством»?

— А как же иначе, — очень вежлив Мних. — Теперь Вы одна из самых богатых и могущественных особ в империи, которой поклоняются многие тысячи людей; у Вас слава, почет, народная любовь. И необходимо, чтобы эта людская любовь не угасла, а наоборот — возрастала и ширилась.

— Я устала от людей.

— Понимаю… Но поймите и Вы, дорогая Ана, народ — это сила, это власть, это влияние. Надо подогревать Вашу популярность, всеми силами поддерживать Вашу славу и это возбуждение народа. И в результате Вы добьетесь мыслимого и немыслимого. Вы даже не представляете силу и возможности толпы.

— Вот именно «толпы», — капризные нотки прозвучали в голосе Аны, и она, почему-то сразу вспомнив манеру говорить Елены Лекапин, уже иначе продолжала. — Они меня лапают, щупают, толкают. Я их боюсь.

— Этого больше не будет… Мы изменим Ваш образ. Над этим уже работают люди в толпе, и сейчас поработают здесь над Вашим видом и костюмом.

— И что, эта толпа будет на меня просто смотреть?

— Нет. Они будут Вас лицезреть и ловить, и исполнять каждое Ваше слово.

— А что я буду говорить?

— Пока Вас будут наряжать, я все объясню… На данном этапе главное оказать поддержку императору Константину.

— Вы о чем? Какую поддержку могу я оказать императору?

— Не скромничайте, Ана… Вам это известно, и я не без ревности скажу, что Константин Вами покорен и в Вас влюблен.

— Он женатый человек! — не без досады возмутилась Ана.

— В Византии это не помеха, особенно для императора, и тем более, что его жена Елена — известная дрянь, впрочем, как и вся семейка этого выродка Лекапина… Да сейчас разговор не о любви, а о жизни, и не только императора, но и Вашей, и не скрою, и моей.

— Вы меня пугаете, — всерьез сказала Ана.

— Есть от чего, — не менее серьезен Зембрия Мних. — Именно под Вашим влиянием император Константин вроде бы ожил и свершил доселе невиданный, но давно необходимый и ему и империи шаг. И если до сих пор Роман Лекапин изживал зятя морально, то теперь он попытается извести его физически, и без особого труда… Наша цель — воспрепятствовать этому.

— И как мы это сделаем? — от этих дворцовых интриг, в которые она невольно влипла, Ане стало не по себе.

— Уже давно делаем, — хитро ухмыльнулся Мних, хлопнул в свои пухленькие, ухоженные ладоши, и евнух, а вслед за ним модистка, швеи, укладчицы волос, массажистки и другая прислуга устремились в зал.

— Не хочу, я от этих рук устала, — искренне попросила Ана.

— Не забывайте, — по-иному зазвучал тонкий голосок доктора, — вашего Астарха и всех рабов с Кавказа смогут освободить не деньги, а лишь императорский указ о помиловании.

В это время неизвестно каким образом перед Аной уже невозмутимо сидел, подложив под себя ноги, старый худющий индус.

— Уберите этого старика, он наводит на меня тоску! — нервно закричала Ана.

— Это не тоска, это спокойствие и умиротворенность, — внушающее твердил доктор. — Это бесстрашие и терпение. Это вера в свои силы и в свою правоту… Садись, прикрой глаза, отдыхай, расслабься… Знай, ты идешь во власть! Ты самая красивая, самая умная, самая сильная, ты посланница Бога — святая, великая Ана Аланская-Аргунская!.. Аминь!

День был по-осеннему пасмурный, прохладный, ветреный. Встревоженные появлением у гнездовий массы людей, вдоль берега стремительно носились стаи красочных чонг, издавая паническое «кек-кек». Сизые чайки, напротив, на людей вроде не обращали внимания, играя с порывами ветра, они надолго зависали у побережья и, увидев добычу, стремительно бросались в рычащее волнистое море. Солнце только изредка выглядывало из-за лохматых, несущихся с севера тяжелых туч, и когда оно надолго скрывалось, казалось, что вот-вот хлынет дождь и надолго воцарится непогода.

Вроде бы, эти погодные условия должны были людей потянуть к родным очагам, однако вопреки этому народ все прибывал и прибывал. В воздухе царило напряжение, и всюду полушепотом, кучкуясь, о чем-то говорят, и только одни слова явственны — «Ана Аланская-Аргунская»!

Чтобы народ не скучал, тут же появились шуты и клоуны, артисты и жонглеры, гетеры и воришки, аристократы и нищие. Кто-то позаботился и доставили для людей питьевую воду. Более того, уже несколько повозок прибыло из Константинополя и бесплатно раздавали хлеб и сладости, разожгли костры — и уже варится в котлах жирное мясо.

А сквозь толпу, не останавливаясь, ходит известный в Константинополе юродивый в лохмотьях и беспрестанно твердит:

— Ниспослал нам Бог неземное очарование — пресвятую Ану Аланскую-Аргунскую! Победила она нечисть земли нашей, освободила нас от скверны и подлых людей, пожирающих нашу жизнь и плоть!.. Люди, не прикасайтесь к божественной Ане своими грешными руками. Лишь лицезрейте ее, внимайте каждому ее слову и исполняйте ее желания, зная, что это желание Господа Бога!

Тут же снуют цыганки, и надо же, какие-то важные персоны дают попрошайкам немалые деньги, а цыганки кричат:

— В честь великой Аны Аланской-Аргунской! — и бросают деньги в толпу.

— Выходит! Выходит! — пополз шепот в толпе.

Гомон прекратился, все хлынули к воротам. Да ворота не открываются, за высоким забором иное творится. И несчастная Ана никак не поймет: радоваться ей иль с ума сойти, плакать иль смеяться. Этот маскарад ей невмоготу, но раз разнаряженный Радамист вместо кучера, и здесь же Артемида и ее дочки, тоже с готовностью исполняют приказы Мниха, с ним теперь заодно, то Ане ничего не остается, как с противностью, с отвращением играть эту роль.