Учитель истории - Канта Ибрагимов

— Посол Малой Азии султан Маиз ад-Дулле, — объявил торжественный голос, избавляя Ану от мук.

— Посол Моравии и Паннонии герцог Люитпольд.

— Кто это так совместил? — недовольно забормотал Роман Лекапин, вновь вынужденно занимая свое место.

После церемонии вручения верительных грамот послами началось представление их высшим сановникам империи, однако эта процедура мало кого занимала, все взоры были в сторону Аны, которая, выделяясь неповторимой грацией, красотой и ростом, теперь стояла в ряду дам византийского двора.

Вопреки этикету, с послами быстро разобрались, и вновь император Роман Лекапин сам направился к Ане.

— В честь Аны Аланской-Аргунской — званый обед, — самолично объявил он.

В это время к уху императора склонился главный церемониймейстер двора.

— Ах, да! — на редкость в хорошем настроении был Роман. — К сожалению, наш зять Константин приболел, а мы решили преподнести чемпионке императорский подарок, — он хлопнул в ладоши.

Под звуки гармоничной музыки в зал торжественно внесли дорогой сувенир: золотое блюдо древней египетской работы.

— От себя лично добавляю еще пятьсот золотых, — царственно заявил Роман.

Ана чувствовала себя очень скованной, утомленной, а к ней поочередно подходили все влиятельные дамы и вельможи, что-то спрашивали, говорили.

Наконец пригласили в соседний зал, где был накрыт огромный стол, и Ану с почетом усадили между царицей — официальной женой Романа, немолодой понурой женщиной, которая сквозь улыбку с ненавистью глядела на Ану, и старшим сыном Христофором, который, наоборот, был более чем любезен, учтив и даже навязчив, особенно под столом, где как бы нечаянно он всеми конечностями пытался дотронуться до тела чемпионки.

Обед был изнуряюще долгим, бесконечным. Ане казалось — что еще можно выдумать, сколько можно есть? А разнообразнейшие, самые экзотические и невообразимые по вкусу блюда все несли и несли, и это не беда, хуже другое: к ней столько внимания и столько вопросов, что она боится что-то не так сказать, лишнее сболтнуть, а короткими ответами пытается повторять те небылицы, что выдумал ей Зембрия Мних. В общем, она из Хазарии, с Кавказа, дочь князя, но имя отца называет иное. В Константинополе живет вместе с дядей Радамистом и тетей Артемидой.

А вопросов, вроде светских, да пикантных, столько, что целомудренный Мних их не учел, и чтобы лишнего не сказать, Ана коротко отвечает, а чтобы рот занят был, все ест и ест. За столом не только горы еды, но и столько же питья, в основном вин; и разговоры все шумные и развязные, и Христофор уже не только под столом, а в открытую пытается «ухаживать» за гостьей, требует выпить вино и уже заплетающимся языком несет всякие непристойности, приглашает какую-то провинциальную красотку перейти в свои покои, знатные покои второго царя, царя великой Византийской империи. Под конец Христофор так распоясался, что даже мать стала его стыдить, бросив в сердцах:

— Весь в отца.

А Ана, пунцовая от волнения, еле сидит, все с трудом сносит, с нетерпением ждет окончания столь затяжного застолья, надеясь, что удастся ей наконец-то уехать. Оказалось, это только начало — впереди еще театральное представление в другом зале, а до этого вновь долгие беседы, уже прогуливаясь по сказочным галереям дворца. И тут вновь Христофор от Аны не отходит, всячески выказывая свои притязания, и лишь с началом театрального представления, где Ану посадили в кругу женщин, она чуточку легче вздохнула, да расслабиться не может, хоть и пытается засмеяться, раз все смеются, над непонятной ей клоунадой константинопольского дворца. Затем была пантомима, и вновь все смеялись, а Ане казалось, что артисты мимикой выражают трагедию и боль. Однако, как советовал Мних, и здесь Ана натужно улыбалась, чувствуя, что постоянно находится под прицелом ревнивых женских глаз.

Наконец, в который раз сидящий ближе всех к артистам Роман Лекапин, не скрывая, широко зевнул:

— Довольно, — сонно постановил он.

С этими словами, словно по команде, из-за увесистых шерстяных портьер с сонными личиками выбежали дети и начали хором петь, а когда зазвонили колокола, все встали, начали креститься, и лишь Ана стояла неподвижно, хотя Мних ее строго-настрого предупреждал и учил креститься, говоря, что от этого с нее не убудет. Да не смогла Ана себя перебороть, или растерялась от усталости — все позабыла.

— Может, она мусульманка? — нарушил тревожное молчание женский голос.

— Еще хуже — иудейка! — другой, тоже женский.

— Язычница! — совсем злое шипение.

Шелестя шелками, звеня золотыми побрякушками, женщины с ядовитыми гримасами шарахнулись от красавицы.

— Соблюдайте светский этикет — здесь послы, — призвал к порядку главный церемониймейстер.

Император Роман злобно сгорбился, еще более помрачнел, так что морщины стали совсем глубокими, с отвращением напоминая Ане лицо Басро Бейхами.

— Неужто во дворец привели иудейку? — гневно выдавил Роман.

— Я не иудейка, — нашлась Ана, — а во дворец пришла, как Вы знаете, наверное, по приглашению императора Константина.

— Да, его величество император Константин недомогает и уже давно ожидает Ану в своей библиотеке, — тонким голоском звонко объявил евнух Стефан.

Царь Роман перевел тяжелый взгляд с Аны на евнуха, потом вернулся к Ане и, глядя на нее, сделал отмашку старшему сыну. Не спеша, по-царски, более чем вальяжно Христофор подошел к отцу, закивал, слушая отца, тоже, правда, со снисходительной усмешкой глядя издалека на Ану.

— Его величество император Византии Роман Лекапин благодарит послов и гостей дворца.

Сгорбленный Роман засеменил к потайному выходу, все застыли, склонив головы. И как только Роман исчез, Ану дернули за рукав.

— Следуйте за мной, — прошептал знакомый голос евнуха. И когда они углубились в темные длинные коридоры. — Неужели Вас не предупредили, как себя вести?

— Предупредили, — нервно отвечала Ана, — только мои мать и отец чтили своих богов, и иному я не последую.

— Ладно, об этом не досуг, — скороговоркой, задыхаясь, говорил евнух, он очень торопился, будто за ними погоня. — Дела худы, ой как худы! Христофор глаз на тебя положил, а это дрянь, и какая дрянь, похлеще отца… Так что молись каким угодно богам, лишь бы тебя отсюда без насилия выпустили.

— А Константин…

— Ничто наш Константин, ничто, — перебил ее евнух, — но будь с ним вежливой, он щепетильный царек, в другом мире витает, все никак не повзрослеет… Наконец-то его покои.

У дверей внушительная охрана. Они прошли еще пару темных прохладных галерей и очутились в огромном освещенном зале со множеством книг на стеллажах, с картинами и картами на стенах, с многочисленными статуями вдоль стен.

— Царская библиотека… Ждите здесь, ничего не трогайте, — с этими словами евнух исчез.

Эта библиотека напомнила Ане кабинет Зембрия Мниха, только была гораздо больше и роскошнее. Было очень тихо, и лишь у дальней стены, видимо, от ветра, шевелились шторы и пахло соленостью моря, слышен убаюкивающий прибой.

Ана так устала, что хотелось хоть где упасть и заснуть. Прождав немало, чтобы стоя не заснуть, она двинулась на звук моря. За толстыми расшитыми шторами чуточку приоткрытая дверь и далее украшенный вьющимися кустарниками мраморный балкон.

Порывы холодного ветра освежили ее сознание. Ана склонилась над прохладными каменными перилами — прямо под ней, ударяясь о скалы так, что кажется, брызги летят в лицо, бушует неистовой волной темное рычащее море.

— Ана… Вы здесь? — высокий, мягкий голос.

Обернувшись, на фоне матового окна она увидела высокую тень.

— Я Константин, сын Льва Четвертого… Здесь холодно и дует… давайте зайдем.

Император галантно провел ее в библиотеку, вежливо предложил глубокое кресло и только после нее сел напротив, нервно сжимая тонкими, красивыми, ухоженными пальцами края темно-бордового парчового кафтана, на котором серебряными нитями было вышито изображение тигра, а на месте глаз и когтей животного искусно обрамлены золотом блестящие алмазы.

— Я виноват, очень виноват, — начал император Константин, — что так вышло… там.

— При чем тут Вы… Вы ведь больны, — пыталась поддержать светский разговор Ана.

То ли морской ветер взбодрил Ану, то ли сама обстановка была более уютной, или вид худого, даже костлявого, бледного императора и его явная стеснительность, в отличие от наглых Лекапинов, придавали Ане все больше и больше уверенности, силы и спокойствия.

— Я приношу извинения, что время столь позднее, — все еще робел Константин, — так получилось… А по правде, в Константинополе вся жизнь только ночью и протекает.

— Может, так во дворце и в богатых кварталах, а простой люд с закатом спать ложится, с рассветом на жизнь с трудом зарабатывает.