Учитель истории - Канта Ибрагимов

— В какой Европе? — опешила Ана, сжимая в гневе кулачки. — Да что Вы мною командуете! Что я Вам, законная жена?

— Ты мой самый любимый, единственный человек… и я повторяю — никуда ты без меня не поедешь.

Все-таки уже прижилась Ана в Константинополе и, что греха таить, не так, как ранее, ее Кавказ манит, да и не ждет ее там никто, и Бозурко вконец византийцем стал, от соблазнов империи не откажется, о Хазарии и думать не хочет и во всем винит Ану, мол, нечего было ей из-за каких-то рабов, вроде земляков, на рожон лезть: все, что угодно, было — ну что еще надо? И только Астарх до конца верен ей — твердит: как Ана скажет, так и будет. А что Ана скажет — она в прострации. И как бы жалуясь, отвечает она Зембрия Мниху:

— Я не «еду», я бегу, я пытаюсь спастись, а Вам дела нет до моих невзгод.

— Хе, «дело» есть, — сарказм в голосе доктора. — Только ты мне ничего не говоришь, у меня помощи и совета не просишь, а во дворец, к этим мерзавцам бегаешь… У царствующих особ — нет души, нет братства, нет человечности — ими овладевают лишь имперский дух, зараза власти, мания величия… И ты, моя дорогая, потихоньку подвергаешься этой же передающейся заразе. Да, я думаю, этот урок пойдет тебе впрок… А чтоб ты знала, кто я такой и что я многое могу в этой империи, я заставлю этого толстого Фихриста, — при этих словах Зембрия искоса с молодцеватостью глянул в зеркало, подтянул уже свисающий животик, — стоять перед тобой на коленях.

Конечно, богач Фихрист на колени перед Аной не упал, да она и не желала этого. А то, что случилось, и случилось скоро, — просто поразило Ану и даже многих во дворце. Мних виртуозно применил тот прием византийского двора, который, в частности, использовал Роман Лекапин против самого Мниха и его единоверцев: нещадная борьба с инакомыслием, с иноверием. И что было самым поразительным, именно младший сын Романа, царевич Феофилакт, в раннем возрасте провозглашенный патриархом Константинополя, обвинил Фихриста в связях с родственниками в других странах, иначе — с мусульманами. Хуже этого могло быть только одно — еврейский заговор.

Затравка была дана, «псы» будто только этого и ждали, и те, кто лебезил накануне перед Фихристом, получая от него взятки, теперь кинулись его проверять, обвинять. Обнаружились приписки, низкое качество и вообще вредительство, если не измена, и самое главное, обворовывание казны и неуплата податей.

Узнав, откуда ветер «дует», Фихрист послал людей с поклоном к Ане, она сжалилась, обратилась к Мниху.

— Нет, — отвечал доктор. — Занозу надо либо с адской болью выкорчевывать, либо терпеть боль всю жизнь.

— С Лекапинами-то Вы стерпелись, — не о своем, но «нарывающем» напомнила Ана.

— Не лезь не в свои дела, — вскипел Мних. И чуть погодя, с важностью, наверное, чтобы Ана знала. — Здесь большая политика, и идет тонкая, невидимая, но беспощадная борьба. И я живу с занозой, но терпеть ее всю жизнь не собираюсь.

— И в связи с этим Вы втайне хлопочете о моем браке со вторым царем, Стефаном Лекапином. Его черед настал? И может, мой тоже?

— Замолчи! Замолчи! — запищал Мних, почернели вздутые вены на его висках, нервно запрыгал мясистый подбородок. — Как ты смеешь! Чтобы я — тебя?!

— Смею. И доподлинно знаю.

Слово за слово, и Зембрия сказал, что Ана благодаря ему обогатилась, зазналась, позабыла о своем прошлом.

— Ни в прошлом, ни в настоящем — меня не в чем упрекнуть, кроме общения с Вами, коварным и подлым, как и Ваши подопытные змеи и крысы.

— А ты — заигрываешь со всеми мужчинами византийского дворца, всех соблазняешь.

— Не заигрываю, а выбираю достойного мужчину в мужья… и не такого, как Вы — неспособного извращенца.

Это было пределом, после которого Мних полез драться, и Ана в долгу не осталась. В итоге, они более чем серьезно поругались и очень долго после этого не виделись. И все-таки доктор не удержался, в конце концов, он первым явился к Ане с извинениями и поклоном. Ана особо не противилась, лишь держалась несколько отстраненно, если не высокомерно; и если честно — Мних, несмотря на жестокую обиду, не препятствовал ей в торговых делах, хотя мог; и ныне ей нужна его помощь и поддержка в новом предприятии: столкнувшись с Фихристом, она случайно узнала, какие капиталы вращаются в сфере государственного строительства, и загорелась новой страстью, или заразилась существующей издревле алчностью.

… А время, точнее годы, нещадно летели, и дела Аны так завертелись, в таком масштабе, что Мних, теперь очень редко видящийся с ней, как-то явившись в ее блистательный дворец в самом центре Константинополя, ревниво выдавил:

— Ты скоро станешь богаче меня.

— Ха-ха-ха! — залилась смехом Ана. — Как же я могу стать богаче Вас, если на ваши ссуды существую… Вы бы лучше, дорогой мой Зембрия, процент уменьшили.

— Куда еще уменьшать, и так одна фикция.

Ана была в приподнятом настроении, она явно куда-то торопилась.

— Если бы Вы предупредили о визите, я бы осталась с Вами обедать, но у меня назначена встреча в театре… к сожалению.

— Тебя предупреждай — не предупреждай, а меня ты избегаешь, только когда деньги просить — сама, как кошка ласковая, являешься.

— Ха-ха-ха! Ну, Зембрия, мой дорогой друг и покровитель, ну, зачем же так говорить, — она вплотную придвинулась к уже сгорбленному от возраста, еще более располневшему и окончательно полысевшему доктору, нежно взяла его массивную смуглую руку своими беленькими ухоженными ручками. — А Вы правы, кредит мне еще один, на двадцать тысяч, нужен.

— Не подлизывайся. Не дам, — все-таки податливее становится тон Мниха. — Нет у меня больше свободных денег. Сама знаешь, сколько я расходую на твоего Астарха и его армию. Могла бы тоже их поддержать.

— Что? — Ана выпустила кисть доктора, отошла, в момент став серьезной. — Астарх и его тысяча воинов-кавказцев — официальная наемная армия империи, и из казны получают по пять золотых в месяц. Я знаю, Вы им тоже приплачиваете. А они, нет чтобы копить, все проматывают в злачных заведениях. И я на это им по тысяче в месяц платить не собираюсь, особенно после того, что они учинили на свадьбе Бозурко… Мне просто Астарха жалко — мои земляки от безделья совсем распоясались, весь Константинополь запугали, и от них все шарахаются, и даже я их боюсь.

— Да, ты права; армия, тем более такая — в мирное время несносное бремя, но скоро начнутся такие дела…

— И они полягут на чужбине, — стала нервничать Ана.

— Никто их не неволил, — развел руки Мних.

— «Никто их не неволил», — передразнила Ана, — только Вы их на это ловко вынудили.

— Ана, ты уже по привычке все списываешь на меня.

— Да, — недобро усмехнулась Ана, — если бы я Вас не знала… А кстати, Вам небось известно, что царь Роман Лекапин собирается разогнать эту гвардию. А Ваш тайный друг Константин Седьмой, как обычно, в защиту лишь что-то невнятное промямлил, чтоб только перед Вами оправдаться.

— Ана, — уже и Мних стал вскипать. — Не говори лишнего! Что ты несешь? На императорский дом?!

— Ой, «дом»! Прогнившая, протухшая в пороках роскошь. Как те блестящие гетеры, что на проспекте вечером стоят.

— Хм, м-да, — ядовито усмехнулся Мних. — И ты в этот дом снова рвешься?

Ана оторопела, искоса, гневно взглянула на доктора:

— Вы и это «пронюхали»?

— А что?! Только об этом весь Константинополь и твердит… Когда я два-три года назад предложил выйти замуж за Стефана Лекапина, ты меня чуть не съела. А теперь… вот что значит большие деньги, им власть нужна — и тогда это богатство и влияние. Тем более что Роман уже стар и вся власть сосредотачивается в руках Стефана… Кстати, как ты, наверное, знаешь, страстного поклонника упомянутых тобою гетер.

— Все вы мужчины такие — пока возможность есть, — вяло парировала Ана, однако слова Мниха на нее угнетающе подействовали, и она, тяжело вздохнув, села на огромный расписной диван, погрузилась в невеселые раздумья, которые, видимо, страшно одолевали ее в последнее время.

А Мних своим тоненьким слащавым голоском все напирал:

— Значит, в день юбилея и празднования твоей победы ты обязалась дать ответ?

— И это Вы знаете? — еще ниже склонила голову Ана.

— Знаю… Про каждый твой шаг знаю.

— И что Вы хотите? — глядя прямо в лицо Мниха, вскричала Ана. — Я уже немолода, и должна же, в конце концов, выйти замуж, родить детей, иметь для этого настоящего мужчину рядом.

Зембрия понял — последнее относится к нему, и он с этим вроде смирился, но продолжил в том же тоне.

— А почему именно Стефан? Ведь вон сколько молодцов вокруг тебя увиваются, проходу тебе не дают!

— Гм, именно «увиваются», и все они «молодцы» — оголтелые отпрыски византийской знати… Так мне их титулы и богатства не нужны, сами об этом знаете. А Стефан, Вы правы, лучший среди худших. Но, по крайней мере, именно он, под моим влиянием, не дал расформировать гвардию Астарха, не дал посадить этих взорвавшихся моих земляков после недавно учиненного ими погрома, и… в конце концов, он овдовевший мужчина и, мне кажется, любит меня.