Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма - Фаина Сонкина

Идет весна. Как и у вас, холодные утренники, а днем ярко светит солнце и пахнет, пахнет весной. Однако позавчера вдруг насыпало горы такого пушистого снега, что его до сих пор все еще не убрали. Двигается мой английский, к сожалению, не благодаря занятиям, которые никуда не годятся здесь, а от чтения английских книг и… моей наглости: я не боюсь говорить, хотя делаю, вероятно, сотни ошибок. Как тебе ни покажется смешным, на плаву меня держат занятия чисто физические – физкультура и плавание. Не знаю, что бы я была без них. <…> Полученное гражданство дает возможность хоть каких-то поездок. Оставив мысль об Италии (Маринина заветная), меня утешают возможностью поездки на океан, на северо-восток Квебека. Не знаю. Это зависит от Марины и ее обстоятельств. Пока она занята многочисленными проектами, но работы как таковой нет, а есть случайные крохотные заработки. И слабая надежда поехать в Питер, увидеть Юру, тебя. Выйдет ли… Вот если бы ты приехал сюда, как я тебя зову уже в четвертом письме, так пусть бы к черту летели и все поездки, и все другие планы.

Федька провалил физику, противный. Ничего не попишешь: он сам распоряжается своей судьбой. Это не даст ему возможности поступать в Ун-т в следующем учебном году[486]. Придется нормально кончать колледж, то есть учиться в нем еще год. Ему исполняется завтра 18 лет, и он совершенно недоступен для наших советов, что, кажется, нормально, при том еще, что он сам себя содержит. Марина не бывает свободна ни минуты, горюет, что на полках стоят нечитанные книги, что пишет какие-то дурацкие статьи, ничего не делая серьезно. Такова здесь жизнь. Теперь я начинаю понимать, почему канадцы с радостью сидят в ресторанах вечерами, почему проводят выходные в полной праздности. Очень устают здесь, очень много работают. Двухнедельные отпуска кажутся им вечностью. Федька раз в году позволяет себе поехать на один-два дня в горы на лыжах. Это дорого. Но какое это событие для него! <…>

Будь здоров, мой дорогой. Целую тебя.

Твоя Фрина

5. II/92

Около 3–9 февраля 1992 года [487]

Друг мой!

Посылаю тебе дурацкую газетку с моей дурацкой новогодней статьей, которую из меня силой вытянула дура-корреспондентка. Потом она, даже не почистив стиля устной речи, быстро оттиснула. Кстати, фотография старая (сужу по галстуку – я его давно уже не ношу) – теперь я, по сравнению с этой стареющей обезьяной, – обезьяна уже совсем старая. Да и пора: через три недели 70 (! Боже мой, сам не верю!) лет.

Живем мы странно: утром зайдешь в магазин – цена такаято, зайдешь на обратном пути, т<ак> к<ак> пока туда шел – торопился и не купил, – уже в пять раз дороже или же просто пустые полки. Однако не пугайся – ничего похожего на голод у людей среднего заработка нет, только хлопотно. А если запасены дрова и картошка, как у меня, то и хлопот нет.

Погода у нас гнилая – то дождь, то снег. Но туманы очень красивые какой-то болезненной красотой. Приезжающие из Америки туристы говорят, что у нас интересно. Вероятно, так, если вспомнить какого-то поэта-диссидента 60-х гг.:

Я на свет взираю из-под столика,Вижу ближнее и вижу дальнее —Чем событье интересней для историка,Тем оно для современника печальнее[488].

Пришла из школы внучка Саша (Мишина) – десятый класс, всех у них 12. Длинноногая, выше меня, на Кавказе уже давно бы сватали. Пришла веселая – оценок нет, у всех учительниц грипп. Так что у всех свои маленькие радости, все как у людей.

Ну, я разболтался, нужно уходить.

Обнимаю тебя, приветы Марине и твоим мужчинам.

Ю. Лотман

3. III.92.

Начало февраля 1992 года

Дорогой мой друг!

Пишу тебе сегодня трудное для меня письмо. Новый адрес на обороте конверта означает не только переезд на новую квартиру, но и мою новую жизнь – уже в одиночестве. Мы, вернее я, решила расстаться с Вилем. Пусть не звучит это так страшно для тебя. Несколько раз за большую и грустную нашу жизнь вместе я пыталась расстаться с ним.

Первый раз в 53 году, когда Марине было два года, я струсила и отступила. Во второй раз, в 72-м, когда уже был ты, я боялась этого шага, потому что он поставил бы нас, тебя и меня, в неравное положение и огорчил бы тебя. К тому же, тогда, все зная, Виль просил меня остаться. Это было непростительной ошибкой с моей стороны. Потом он заболел – и жизнь сама отменила все мои решения. <…> Может быть, дома я бы и не решилась: там борьба за выживание требовала совместных усилий. Здесь все обострилось до полной невозможности жить. Я все время преодолеваю <…>, не говоря об остальном, что было всегда. И здесь может он прекрасно жить один, для этого есть все условия. Конечно, решение далось мне нелегко, конечно, жаль человека, который не привык ни о чем заботиться, ни за что отвечать. Разумеется, ни я, ни Марина не собираемся отрекаться полностью. Мы будем помогать во всем, но я буду одна и – свободна.

Юра, если бы ты знал, до чего я дошла! Пусть мне осталось жить месяц, год – не знаю, сколько, но ведь моя жизнь чего-нибудь же стоит? Неужели только долг, долг, забота? (Письмо похоже на оправдание, а я не хочу оправдываться. Даже если ты и осудишь мой шаг, как бы мне ни было от этого больно.) Устала смертельно, разучилась радоваться, улыбаться, что бы то ни было любить, превратилась в жалкий комок нервов. Ну разве это мой путь?

Виль воспринял это вполне нормально; видно, он понимает, как я живу, и понимает, что не будет брошен ни мною, ни дочерью. К великому счастью, – спасибо ей, дорогой Марине, – нам удалось получить в соседних очень хороших домах по однокомнатной государственной квартире, очень ухоженной, гораздо более дешевой, чем наша темная, все близко: и жилье Марины, и дешевые магазины и др. Один недостаток: в домах живут одни старики (мы-то, конечно, молодые…) <…>

Может быть, ты думаешь, что Виль болен и не может жить один? Может быть, смерть Зары изменила твой взгляд на семейные отношения? Все может быть, да что делать. Поверь, мне самой страшно. Мне 64 года – и такая перемена. Я, разумеется, ни маме, ни друзьям не говорю. (Далее неразборчиво. – М.С.)

Юрочка, как я скучаю по тебе! Не думай, что мое новое положение как-то влияет на зов к тебе: «приезжай!» Все то же: квартира Марины к твоим услугам, а я все равно была бы с тобой. Если хочешь и можешь, приезжай. Говорят, бешеные деньги стоит билет. Но немного долларов мы с Мариной можем тебе передать, или купить билет здесь. Только скажи, можешь ли ты ехать и хочешь ли.

Я вложила на всякий случай в посылку две лампочки, но некому здесь мне сказать, годятся ли они для вашего напряжения. Как с дровами, не мерзнешь ли ты? Писем от тебя нет больше месяца, письма отсюда в Россию, на Украину пропадают, все жалуются. Хоть пиши под копирку и дублируй каждое. Как тяжело писать, зная, что ты не прочтешь моих путаных строчек.