Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма - Фаина Сонкина

Я получила еще одно твое письмо, где голос одиночества так невыносимо для меня звучит. А кому же еще тебе пожаловаться на одиночество, как не мне, каждой клеткой своего существа чувствующей твою боль? Пиши мне все-все, что мучит тебя. Чем еще, как только выслушать и подумать о тебе, я могу помочь?.. Вероятно, специально ты не отвечаешь мне на предложение приехать и пожить здесь. Не мне тебя учить, как это можно осуществить. Ты хорошо знаешь, что любой университет с радостью это сделает, тем более что Мельчук здесь, и я могу просто тебя с ним связать.

Я могу думать, что ты не захотел бы жить на мой или Маринин счет, тем более что мы на пособии, и она – тоже. Но: вопервых, и так хватит, – а нам ли с тобой считать деньги? – а вовторых, ты сам здесь прекрасно мог бы работать и заработать. Подумай, как бы это было прекрасно. Привезя свою голову, ты спокойно мог бы мне диктовать сколько тебе надо. А отдохнул бы душой, побыли бы мы с тобой хотя на край жизни вместе. Я все обдумываю разные варианты нашей встречи. Приехать мне в голодный Тарту на месяц-два – есть ли смысл? Тем более что, не имея эмигрантского статуса, я не могу и так просто уехать. Статус же будет не раньше, чем через год. Можем ли мы загадывать на такое длинное время?

Юрочка, подумай, не отвергай сходу мое предложение. Ведь ездил же ты в Италию, провел один три дня в гнусном поезде в Прагу.

Так почему же не можешь выдержать 9 часов прямого полета в Канаду? Правда, говорят, это бешеные деньги. Так, может быть, можно командировку через какой-нибудь СП или что-то другое? Ведь все ездят сейчас по всему свету, не правда ли. Мне, мне это нужно, как воздух, я прошу не только для тебя, а более для себя. Изнылась моя душа здесь без тебя, не могу я думать, что судьбе сейчас угодно, чтобы мы маялись врозь. Особенно теперь, и именно теперь, когда ты один и когда Леша тоже уехал. Наконец, тебе необходим уход и отдых (разумеется, при работе, которую ты сам назначишь, как ты захочешь), тебе надо и подкормиться. Все бы это здесь было просто. А жизнь моя, постылая жизнь, приобрела бы смысл, которого лишилась вот уже почти полтора года. Мы живем по-прежнему. Нового только то, что надо в феврале менять квартиру. Много разных причин для этого. Главная заключается в неудобстве самой квартиры и ее дороговизне, жаль уезжать из этого района, но ничего не попишешь. Представь, нашелся какой-то казахский известный режиссер, который готов снимать фильм по сценарию Марины. Но половина стоимости всего фильма должна быть оплачена канадской стороной. А найти продюсера на неамериканский фильм необычайно тяжело. Впрочем, я, по-советски, рада и самому предложению. Все-таки труд не пропал даром. А там что будет. Рецессия «цветет», работы пока нет. Марина целыми днями занята поисками разнообразных связей, которые одни могут привести к какому-нибудь рабочему проекту. Здесь «работают» только связи.

Естественно, слушаем обо всем, что творится на родине, с ужасом и пессимизмом. Виль чувствует себя прилично, очень поддерживает меня в моих нервных срывах, но мне нужен, увы, не он. Марина – моя опора, моя радость. Как переживает за меня, как старается порадовать хоть чем-то. Что бы я без нее делала? Случилось ей долго говорить с Андреем[477] по телефону. Ей кажется, что он или очень физически и нравственно болен, или с перепоя… Совершенно потухший, безжизненный голос, без эмоций, без обычного гнева даже. Она пожалела, что с таким человеком прожила лучшую пору жизни, да еще пытается с ним воевать на равных (по поводу его притязаний на квартиру матери Виля. Я тебе писала). Такие дела…

Милый Юрочка, хотя «две спутницы верных – любовь и разлука – не ходят одна без другой», не хочется верить, что мы больше никогда не увидимся. Пожалуйста, подумай о приезде в Монреаль. Ответь мне.

Нежно обнимаю тебя, неизменно молюсь о тебе. Будь здоров, мой любимый.

Твоя Фрина.

P.S. А получил ли ты письмо с кленовым листочком?

9 января 1992 года

Добрый день, мой дорогой друг!

Я получил твое грустное письмо, в котором ты зовешь приехать в Канаду «хоть на время, отдохнуть». Боже, как это было бы хорошо. Но, друг мой, сейчас об этом даже мечтать невозможно. Почему? По очень простой и прозаической причине: деньги на билеты (авиа, железнодорожные, пароходные) сейчас у нас взвинтили настолько, а цены все в такой степени и скорости катятся вверх, что мне с моими 9-ю внуками не до самолетов. Кроме того, в последние дни новость – самолетные билеты продают только на валюту, а я, как говорил Кот Бегемот у Булгакова, «не при валюте». Обожди, друг мой, долго это длиться не может – к концу лета, надеюсь, это безумие спадет, тогда подумаем. А пока приходится терпеть. У нас все довольно терпимо, лучше, чем в Питере. Мы не голодаем, об этом даже и речи не идет. Но все дорожает до смешного и нелепого. Вот у Саши (внучки, дочери Миши, девицы выше меня и очень милой) развалилась обувь – купили ей сапоги, это почти месячная зарплата. В деньгах недостатка нет – я их в магазине не считаю, а, благо продавщицы в Тарту все знакомые, вынимаю «жменю», как говорил наш старшина, и прошу: «сочтите сами, сколько вам нужно».

Вместе с этим письмом посылаю тебе письмо Мельчуку. Прочти, исправь орфографические ошибки – я стал после болезни совсем малограмотным – заклей или нет – как хочешь, созвонись с ним, и пусть Марина это письмо снесет[478]. Мельчук очень хороший и энергичный человек, знакомство с ним приятно. Может быть, что-либо полезное Марине подскажет. И тебе, думаю, будет отдушина – хороший и умный человек и свой.

Крепись, друг мой, не падай духом. Всегда следует думать не о том, как нам плохо, а о том, сколько людей считали бы нашу судьбу счастьем, о котором они не смеют и мечтать. Не будем к судьбе неблагодарны – это очень больно наказывается. Прости, я съехал на мораль…

Помнишь:

Где-нибудь на остановке конечнойСкажем спасибо и этой судьбе…[479]

Будь здорова и бодра! Марине нежные приветы. Твоим мужчинам – дружеские рукопожатия.

Всегда твой

Юра

Тарту. 9.1.92.

15 января 1992 года

Друг мой дорогой!

15/1-92

Как трудно писать, зная, что пропадают почти все письма. Пробилось ко мне заказное письмо от Жени[480], которая сообщила о разговоре с тобой по телефону 9 декабря. Не знаешь ведь, как и конверт надписать[481]. То я посылаю через Финляндию, то через бывший СССР. И здесь никто не может ответить на вопрос, КАК… Так и живем мы, почти лишенные возможности хотя бы такого общения… Новый год, 92-й. Страшно вымолвить, что дожили до него и соприкоснулись с жизнью, которая кажется просто призрачной. Я так многого не понимаю в ней, что ощущение «зажилась на этом свете» не покидает меня. При этом я не могу сказать, что раздражена, как вообще бывает со стариками, нет, я даже с интересом смотрю на все вокруг, но часто не могу оценить виденное: хорошо ли оно или дурно, так ли, по-моему, надо или иначе. А это создает какую-то зыбкость, неуверенность в себе и во всем вокруг. Я не могу часто советовать Марине, что умела раньше. А она нуждается в совете. Я не уверена, что понимаю Федю, и т. д. Вот какие дела. При этом, конечно, одиночество полное и безусловное! Теперь уже так и доживать. Однако по ночам, когда не сплю, думаю только о том, как выжить всем Вам, оставшимся, при том ужасе, что творится дома… Если бы я могла помочь! Те две посылки, что я соорудила маме и сестре, совершенно «выбили» меня из бюджета, рассчитываемого буквально на каждый день. Но это все ерунда, был бы дух мой жив и способен жить.